In This Shirt — the irrepressibles
Когда я родилась, моим первым воспоминанием была счастливая улыбка мамы и её теплые изумрудные глаза. Я помню то непередаваемое нежное чувство, которое она испытывала ко мне. Помню как папа бережно держал в руках, когда купал. Помню своего брата, которому было шесть и он не отходил от моей кроватки, постоянно наблюдая за мной. Когда мне было пять, я впервые увидела мамины слезы, когда она лежала в больнице с большим животиком. Через пару дней его не стало и я все задавалась вопросом: а где же ребенок? Мне ведь говорили, что когда животик пропадает — появляется ребенок. Но ни того, ни другого у мамы не было когда она приехала домой. Она долго плакала, не открывала дверь в комнату, а папы постоянно не было дома. Я лишь слышала по ночам, как входная дверь открывается и с первого этажа доносятся звуки чего-то падающего и разбивающегося. Я все время была со своим братом, который постоянно брал меня на поле, и я, махая ножками на лавочке, наблюдала, как он играл в футбол с друзьями. Когда мне было десять, я заметила, как мама похудела. У нее начали выпадать волосы, кости торчали из-под кожи, а лицо осунулось. Она выглядела плохо, и вела себя не лучше. Пропадала по ночам, а когда отец ушел, громко хлопнув дверью, и вовсе начала водить непонятных мужчин к себе в комнату. Я лишь слышала громкие стоны и звуки скрипящей кровати. Мне было не так много лет, но мне уже тогда все было ясно. Брат перестал меня везде таскать с собой, ссылаясь на то, что я мелкая и не пойму всего. Он частенько приходил пьяным с вечеринок, а в его комнате пахло сигаретами. Друзей у меня почти не было, да и неинтересно мне было с ними. Казалось, я понимала эту жизнь для десяти лет слишком хорошо. А им лишь бы в куклы играть, да по деревьям лазить. Когда мне было четырнадцать, я впервые попробовала наркотики. Не то чтобы героин или кокс, но пару затяжек косяка с травкой вполне было достаточно, чтобы меня снесло на пару часов. Это случилось на нашей кухне, маму разморило вином, вот она и предложила. Мне терять было нечего, хотелось расслабиться. В школе гнобили за цвет кожи и неоднократно купали в туалете горячие латинки за «красивые глазки». Отца я не видела уже на тот момент как два года. Последний раз мне было двенадцать и он заехал за мной в школу, дал двадцатку и травмат, подвез до дома, поцеловал в лоб и исчез. Мать предполагала, что застрелили, хотя кто его знает. Тогда, на кухне, она рассказывала чем он зацепил её. — Твой гребаный отец был чертовски привлекателен и живуч. Из любой заварушки ублюдок выходил сухим из воды, хотя другие собирали себя по частям, а в худшем раскладе подыхали на месте. В сексе был ураганом, деньги умел зарабатывать, да вот когда вы родились, совсем мягким стал. Носился с вами, от дел отошел отчего денег не хватало, что на стенку лезь хотелось. Разлюбила я его, кароче, а после выкидыша, так вообще отдалились. А дальше ты знаешь, сучка. Пьяно лепетала она, а потом отрубилась прямо за столом. Стащив еще немного травы, я в тот вечер решила пойти пострелять. Не зря же горе-отец травмат подогнал. А этим место был заброшенный стадион. Разрушившиеся от старости трибуны, не трава уже растет, а одно сено валяется и запах пороха в воздухе. Вместо ворот поставили самодельные мишени, так что стреляй не хочу. К звуком стрельбы без причины и с причиной в Детройде быстро привыкаешь. Как сказал мне брат однажды — даже слаще спиться. К слову, он уехал из города, говоря, что намерен поступать в универ. В Чикаго видите ли съебался. Предатель. В универ он не поступил, зато работу какую-то нашел, правда, когда созваниваемся, не говорит. Постоянно твердит: — Кошка, не влезай во всякую хуйню, я тебя блять умоляю. Сейчас тебя некому прикрывать, я далеко, а мать в сопли эвридей. Не вляпывайся, уяснила? А иначе высеку, мне будет не лень приехать. Прозвище получила из-за своей же живучести. В отца пошла. Что в детстве, что сейчас. Привыкла к нему, прикипела даже. А жизней то далеко не 9 было… Тогда, на том заброшенном стадионе, я впервые познакомилась с Эриком. Он сначала наблюдал как я неумело кручу косяк, а затем молча подошел и помог, правда, выкурив половину, мол за помощь. А я и не против была, знаю прекрасно законы гетто. Потом подвалили его дружки и как-то мы притерлись к друг другу. Поначалу тоже стебали за кожу, что пигалица с острым языком, мелкая. После пару случаев, когда я их жопы из дерьма вытягивала, помалкивали. Тогда, я впервые познакомилась с ним.Drake — Nonstop
Когда мне было пятнадцать, я влюбилась. Он был лучшим другом Эрика и чертовски сексуальным. Башню срывало конкретно, но слова Эрика меня постоянно останавливали. Я вваливаюсь в подвал за полночь, с бутылкой красного полусладкого и с ехидной улыбкой. Пацаны сидят на пошарпанных диванчиках, расслабленно передавая косячок по кругу. — Мелкая, епта, — первым меня замечает Дигги, — Какого хуя телефон не берешь? — Объявилась, — подхватывает его слова Хосе и я хитро улыбаюсь, останавливаюсь сзади Эрика, который сидит напротив парней, и с левой стороны я не обнаруживаю его . Его место пустует. — Я телефон разъебала, просто в щепки. Вы блять прикиньте, — начинаю я, облокачиваясь локтями о спинку дивана рядом с головой Эрика, — Захожу за бухлом, а какая-то сучка толкает меня, а я в это время с братом болтала. Естественно, телефон в дно об асфальт, а эта курица стоит и пялиться на меня. Ну я ее извинения пропустила мимо ушей и пару раз за волосы потягала, да так, что продавец мне бесплатно винцо подогнал! — в знак подтверждения отпивая вино и с улыбкой победителя показываю правую руку, где виднеется уже запекшаяся кровь на костяшках, — Отчиталась? — зыркаю на них, а они кивают, ухмыляясь. — Садись, мля, тебя ноги не держат, — наконец говорит Эрик и хлопает по месту рядом с ним, — Дай бутылку, — он отбирает бутылку, а я дую губы и с грацией тюленя плюхаюсь рядом с ним, забирая волшебную водичку Иисуса обратно, — Че ты так накидалась? Тебя от одной бутылки так никогда не разносит или у матери опять спиздила добавку? — с прищуром спрашивает он. — Да бля, Эрик, пятница же! — поднимаю руки вверх, когда Дигги прибавляет громкости и музыка почти долбит в уши, — Да не куксись ты, че выпить нельзя? — Кошка, сегодня блять вторник, если что, — и бьет меня легонечко по затылку, на что я начинаю угарать как не в себе, — На покури, успокоишься, — протягивает он мне косяк и почти перекрикивает музыку. — Индика что ли? — хмурюсь, но делаю пару тяжек. Скоро мои легкие нахуй сгорят, отвечаю. — Нет, сативу тебе блять дал, чтобы тут весь подвал расхуярила к чертям, — парирует он и закатывает глаза, отбирая косяк, — Отвечай давай, чего наклюкалась? — уже тише говорит он, видимо, чтобы пацаны не слышали. Да им как-то побоку. Они опять болтают о своих блядских мотоциклах и о числе баб на подцепе за день. — Из-за него, — киваю в сторону пустого места и вновь отпиваю вино, — Зараза уже год из головы не выходит, хоть башкой бейся, — вываливаю все и сразу. А хули, это же Эрик. — Ебанаврот, Ева! — по-отцовски он кладет руку на мои плечи и притягивает к себе, под бочок, — Я тебе уже ебадцатый раз повторял, не лезь в это говно. Огребешь и потом еще долго будешь выбираться. Он — последний ублюдок и без тормозов. — Так хули вы тогда дружите с ним? — Как друг он ок, а в общих чертах психопат. Ты не видела, зато я видел, какой он кайф получает, когда убивает. Пиздец, мне кажется у него оргазм там целый, — качает головой друг и я еще сильнее прижимаюсь к нему, кладя голову на его сильное плечо, допивая вино, — Не связывайся, кошка, очень плохо кончится. А я бля не хочу найти в один прекрасный день твой маленький трупик, уяснила? — Ясно, ясно папочка, — хихикаю я, а он кладет свою массивную руку мне на затылок и игриво отталкивает, растрепливая волосы, — Ну Эрик, бля, заебал так делать, — смеюсь я. После этого слова Эрика еще имели какую-то ценность. Я на какое-то время забыла о нем, начала подрабатывать. Ну, как подрабатывать, воровала, сначала по мелкому, а потом начали с ребятами ларьки грабить, да наркоту продавать. Я в начале народ привлекала на дорогах, потом что-то Эрик запретил, сказал пойти и дальше часики у чувачков офисных пиздить. Ну, я девочка не глупая, послушалась.MATRANG — С самим собой
Когда мне было шестнадцать, Эрик нашел меня в моей же комнате на полу. Меня изнасиловали и избили. Я просила никому не рассказывать, но узнали все. Мать сказала, что поделом, мол, ноги нехуй раздвигать. Брату рассказал Эрик, также как и Дигги с Хосе. Брат приехал следующим утром, все пытался поговорить, но я заперлась и не выходила. Через пару дней мою дверь выломали и на пороге стояли все четыре человека. В крови по локоть, они молча зашли, брат присел на кровать и разжал ладонь. На ней лежала его цепочка в знак подтверждения, что они отомстили. Смутно помню что было дальше, но запомнила лишь пронзительные карие глаза брата и его объятия. Теплые и родные. Спустя месяца все пришло в норму, но мысли, что в моей голове что-то перемкнуло, не покидали меня. Все чаще я начала замечать взгляды парней, их внимание и ухаживания. И навязчивая мысль использовать их с помощью своего же тела стала навязчивее. Манипулировать. Доминировать. Я начала с малого. Поцелуй, потом оральные ласки, минет, а потом начала как следует скакать на них, при этом орать так, что любая порноактриса позавидовала бы. Уже не помню кто мне подсказал, но я начала брать с этой золотой жилы деньги. И понеслось… Когда мне было восемнадцать, в нашу дверь постучали. Сонно бредя к двери, я проклинала всех, пока не открыла дверь. На пороге стояло два полицейских и при виде меня, они заметно сконфузились. О, Бобби, мой любимчик. Мужику лет сорока пяти, всегда жопу мне прикрывает, когда наши притоны накрывают. Видимо подумали, что откроет мать. Гетто не такое уж и большое, так, что, полиция всем нам как родная уже. — Ева, здравствуй. — Привет, ребят, что-то случилось? Опять мать в обезьяннике? Можно утром ее заберу? Спать хочу, что пиздец, — вяло отвечаю я им и по выражению лиц понимаю, что дело совсем не в этом, — Так блять, что произошло? Хули вы молчите? — Ева… Вильям, он… — Ты чего мямлишь, Бобби, что такое-то? — Машину мы его на обочине нашли, там где обычно гонки пацаны устраивают, — продолжил второй. Его не знаю, видимо, новенький. — И че? Он цел? В больницу какую увезли? — спокойно спросила я, хотя за брата начала не хило так волноваться. — Вильям умер по дороге в больницу, слишком тяжелые травмы были, — подытоживает Бобби, а мне как камнем в виском вломили, — Ева, нам жаль, детка, больница номер 256, — Бобби по-отцовски целует меня в волосы и они уходят, садясь в патрульную машину. Стою в ступоре секунд двадцать, а затем с оглушающим звуком падаю коленями на деревянный приступок, опираясь ладонями о пол. Грудную клетку пидорасит в разные стороны, а приступ паники накрывает моментально. Горло стягивает силками, нос обжигает, а из глаз непрерывным водопадом падают слезы. Я ору на всю улицу, долбя кулаками по полу, срываю голос, сдираю костяшки, начинаю проламывать хилый пол ногами, добивать. Жжет, как же сука жжет-то. И я вновь ору, пытаясь выблевать всю эту боль. Нет, нет, нет. Мальчик мой, ты снова шутишь со мной? Снова твои тупые приколы? Ты ведь шутишь? Ты на кого меня оставил, дурак? На кого? Кто мне мозги-то вставлять будет? Кто подкатывать и всегда найдет способ рассмешить? Я блять не разрешала тебе уходить. Не одному. Нет. Забери меня. Мать, как фурия, вылетает из дома и начинает хлестать по щекам, взревывая о том, хули я тут разоралась. Не могу сказать и слова, просто терпя, пока она буквально избивает моего лица и пытается привести меня в чувство. Воздуха мне не хватает и я начинаю лишь заикаться, громко глотать воздух и не могу смотреть на нее. Не могу, она виновата. Она, сука, виновата. Это она шла на дно и потянула нас с Вильямом туда. Из-за нее он ввязался в эти гонки, чтобы срубить бабла. А эта шлюха все спускала на наркоту. Ненавижу. Ненавижу. Ненавижу. Резкий удар как хлыст приходится ей по скуле, когда я бью ее сначала ладонью, а затем по второй щеке внешней стороной руки. Она в недоумении смотрит на меня, но не успевает ничего понять, как я тянусь к ее волосам, мертвой хваткой впиваюсь в них и делаю три четких удара ее лба об стену дома. Она отлетает, вопит что-то несвязное, а я отшвыриваю ее толчком ноги ей в ребра и поднимаюсь на ноги, стирая обжигающие слезы со щек. Холодно, сука. Она воет как раненный зверек, а я не обращаю внимание на нее, спускаюсь и выхожу на дорогу, прямо в пижаме, прямо босиком. Ненавижу. Легче не становится и тогда я иду лишь в одном направлении. К Эрику. Мать узнает о смерти Вильяма на следующий день и скажем там… реагирует довольно холодно. На похоронах для приличия проливает пару капель слез, а потом прямо в церкви принимает, и ей уже все по боку. Через месяц я возвращаюсь со смены и обнаруживаю мать повешенной на кухне. В петле. Подхожу ближе и замечаю небольшую записку, выцарапанной чернилами размашистым подчерком. «Помни всему чему я тебя учила, кошка. Оставшийся кокс продай, он под матрасом. На первое время хватит. Тело сожги и оставь прах на могиле Вильяма. Вы у меня были славными малышами». В ее стиле. Стервозно и по делу. Поднимаюсь на стул, перерезаю кухонным ножом толстую веревку и ее тело глухо падает на стол. И вместе с этим звуком разбивается последний оставшийся кусочек души. Я не плакала, нет. Мне было не до этого. Все ее пожелания я выполнила, стол выкинула к чертям собачим и целую ночь после похорон отдраивала кухню, все еще чувствуя запах ее блядски приторных духов. Не знаю, зачем я вообще отмывала все, ведь крови не было. Кокс я отдала Эрику на продажу, а её комнату закрыла на замок, а ключ выбросила. Помню лишь спустя время дала себе слабину и прорыдала пол ночи. Но скорее от удушающего одиночества, а не от скорби по этой слабачке.ЛСП — Канкан
Мне двадцать.Сделала ярко-фиолетовые волосы, золотой септум с голубым камушком в носу и татуировку сзади от лопаток и вдоль позвоночника. Лисица. Яркая такая, приметная слишком. Так сказать порадовала себя родненькую. Моя жизнь сосредоточена лишь на работе и ничем больше. В свободное время встречаюсь с ребятами, зависаем, но все реже. Они там какое-то большое дельце готовят, говорят, новый палач появился, хорошие баблишки обещают. А я то не против, главное, чтобы ко мне какое-нибудь говно не липло. Эрик то обзавелся девушкой. Даже телкой или девкой не назовешь. Крепкая такая девушка, мне понравилась. Сразу обособила своей места и объяснила что к чему. А Эрику бойкие и дикие нравятся, уж поверьте. Да вот ссоры частые, он не привык с девушками возиться, скорее привык что они за ним таскаются. А красотка то не простая, цену себе знает, вот и кипишуют каждый день. Домик то мой сгорел и я теперь живу в однушке в одной из высоток трухлявых. Не жалею, знаете, и «случайное» возгорание штор тому подтверждение. Сейчас на этом злощастном месте лишь гора пепла, да и воспоминания. И то забыть бы их напрочь. Прихватила я оттуда лишь одежду и пару личных вещей Вильяма. На память. Недавно была кстати на его могиле и так грустно стало, что вдруг испугалась, что чувствительной еще стану. И сбежала от туда, как последняя трусиха. Ну и хер с этим. Проехали. В общем-то, жизнь такая себе, но терпимо. То ли еще будет.