Чернильные демоны старого города

      «Курение услаждает ещё больше, если курить в месте, где это запрещено», — устало и лишь капельку задорно думал Чес, пуская перламутровые, отливающие золотистым блеском клубы пары в гофрированное пепельными облаками февральское небо. Апартаменты, в которые он заехал пару дней назад, не разрешали курение в комнатах и, предположительно, на маленьком, увитом розами и красными вербенами балконе. Но кто расскажет об этих полуденных и вечерних затяжках владельцу апартаментов? Разве что розы и вербены, вместе с плющом, но Чес думал, это самые молчаливые и благосклонные к его слабости зрители. К тому же, столь ярким и сияющим итальянским цветам требовалось немного никотина, чтобы принять более реальный, а не сказочный, вид. Сидя на стуле, обитым холщовой тканью, Чес ещё с не угасшим, но и не взрывоподобным интересом оглядывал улицу, неровной линией раскинувшейся перед ним. Ему выпал шанс пожить на via Giacomo Matteotti, больше напоминавшей вечный праздник чьих-то личных, интимных радостей. По правую руку расположились узкий ярко-жёлтый паб «Рубенс», где Чес неплохо пообедал в первый день своего прибытия в этот южный городок, чуть дальше — контора местного ландшафтного дизайнера, с изумрудной матовой дверью и мягкой подсветкой где-то внутри, а почти на углу улицы соседствовали блинная, сумрачная от дыма и полная запахом клубники, и пивной магазин, больше похожий на хорошенькие апартаменты в античном стиле, только вместо книг на полках располагались темно-коричневые бутылки и бочонки, а лестница из тёмного дерева вела не на антресоль, а к огромному складу пива. Немного в диагональ от балкона Чеса расположился свадебный магазин, где в полукруглых пыльных окнах стояли изумительные наряды, словно выточенные из мрамора и украшенные пышными цветами. Чесу понравилась местная аллегория в расположении магазинов и заведений: сначала свадьба, после немного выпивки в пабе и совместное планирование участка сада при помощи дизайнера, потом редкие посиделки в блинной и уже не редкие ссоры, а затем развод и вечные скидки в пивном магазине. Будучи недо-художником, Чес с завидной лёгкостью связывал не связываемое и строил мосты между разными смыслами, обращая это в жизненную шутку, но сам вскоре забывал о придуманном. Может, именно поэтому он и не был художником в прямом смысле.       В феврале на юге Италии солнце становилось нередким гостем, но Чеса приветствовали знакомые ласковые блики только в первый день, когда он, с двумя чемоданами и двумя сумками, плелся от железнодорожного вокзала, низенького, ярко-песочного и удивительно шумного. Надо же было отказаться от трансфера, решив ознакомиться с новой частью уже знакомой, но все равно удивительной Италии! Плутая по узким извилистым улицам, похожим на кусочки огромной загадки оливково-пастельного цвета, Чес открыл для себя удивительный город Лечче — он был словно соткан из солнечного света, спрятанного в лепнине зданий, золотистых теней, кашемировых садов, чарующего дыхания барокко на каждом уголке самого неуклюжего дома; из шелковистых прикосновений диких азалий, приторного запаха тирамису и кофе со сливками, напористого говора южан, белого камня леччезе, уютных палисадников на крышах низких домиков. Это был не город, это была картина, нарисованная взбитыми сливками на шоколадной основе и посыпанной сверху карамелью. Иначе итальянское барокко здесь и не могло зародиться.       Чес, за пять лет жизни, обучения и работы в Италии, привык к этой изумительной, пряной и жаркой стране. Привык и к городам, по которым путешествовал то из-за работы, то из-за учёбы; к соприкосновению к искусству, неподвластному и темпераментному, вроде тоже привыкал, но каждый раз чувствовал себя всего лишь неопытным мальчишкой, когда застывал перед загадочной картиной или скульптурой. Вот, пожалуй, к чему он до сих пор не смог выработать иммунитет: к шедеврам мирового искусства. И каждый уголок Италии был полон до лазурных краёв эстетической красотой и, заодно, работой для него. Почти идеальное и редкое соотношение в современном мире, как уяснил для себя Чес позже.       Мысли его унеслись, как всегда, высоко и безумно. Бархатная сиреневая мгла накрывала Лечче, и розовато-звёздная полоска рисовалась над очертаниями гор. Чес с упоением выдохнул ментоловый, почти сладкий дым и стряхнул багряно-серый пепел в сторону за балкон. Где-то сбоку от него вход в апартаменты украшала массивная арка из серого камня, и там теперь толпилось большое семейство с яркими чемоданами и характерным северным акцентом. Чес с улыбкой понаблюдал за тем, как они искали кнопку для звонка, не услыхав ответа, сердито стали сверяться с распечаткой брони и адресом. Наконец, неспешный администратор ответил, и шумная семья зашла в здание. Чес потушил окурок и положил его в аккуратную, медного цвета пепельницу, которую всегда таскал с собой, зная недовольство владельцев комнат курением и их глупыми запретами на это дело. Эта пепельница исколесила вместе с ним почти всю Италию, звонко побрякивая о баночки с лаками и красками. Уже по-своему дорогая вещь — из того рода вещей, купленных почти даром на местной барахолке, которую издалека можно было принять за отполированный блеском и укрытый рваными коврами мусорный склад. Чес купил её за два евро во Флоренции, где провёл свои университетские годы, и, помнится, вообще не приглядывался к внешнему виду, потому что собственная пепельница — хоть какая-нибудь, считалась признаком взрослости и состоятельности. Только лишь позже он разглядел элегантный древнеримский орнамент и с тех пор со своей пепельницей не расставался.       «Сегодня ещё можно отдохнуть, — думал Чес, автоматически бросая в рот пару пластинок арбузной жвачки после затяжки, — а вот завтра понедельник, и мне придётся идти и осматривать новую мастерскую, знакомиться с людьми и оценивать масштаб новой работы. Всё это явно затянется…». Безусловно, он любил свою работу, даже боготворил, но всяческие рамки времени и мелкие официальные обязательства его тяготили. Восемь часов вечера — не самое лучшее время для прогулок, потому что, по-хорошему, следовало бы подготовиться к завтрашнему дню, но Чес уже вставал, ёжась и пряча в рукавах бордовой кашемировой кофты пачку сигарет, жвачки и серую зажигалку. Город ещё оставался для него золотисто-карамельным миражом, лишь ломкой декораций, в которую он никак не мог поверить. Прежде, чем выйти с балкона, он заметил фигуру на балконе противоположной стороны улицы — там находились более ветхие с виду и низкие дома, впрочем, вписывающиеся в белокаменную леччийскую архитектуру больше, чем серые несуразные апартаменты Чеса. Мужчина, лет тридцати, с короткими смоляными волосами, уставшим холодным взглядом и невероятно красивым, будто выточенным из местного камня лицом, вышел также покурить на свой крохотный, без единого цветочка балкон с серым пластиковым стулом. Опершись на перила, он ловко выудил длинную сигарету из пачки и секунду спустя уже сладко затягивался. Американец, сделал вывод Чес и, задержавшись всего лишь на пару секунд, чтобы случайно пересечься с ним взглядом и усмехнуться любезно, как курильщик курильщику, открыл дверь и скрылся во мгле своих апартаментов и мыслей.       Определять американцев от других народов Италии он научился очень давно — ведь сам был из США. Даже особо загорелых, прекрасно изъясняющихся на итальянском, темпераментных. Он и сам бы не мог сказать, как научился этому — просто, глядя на человека, сразу выдавал результат. Чтобы определить национальность соседа через улицу, ему потребовалось даже меньше времени, чем обычно. Сам себя со стороны Чес бы тоже неумолимо отнёс к американцу — как и всю свою огромную семью, расползшуюся по Италии, как лозы сочного винограда. Для жителей столь южной и элегантной страны они все были недостаточно загорелы даже летом, недостаточны веселы в упоительные ночи, недостаточно размеренны, а их душам не хватало смелости и авантюризма. И на самом деле без разницы — пройдёт ли год, пять лет или четверть века их проживания тут.       Впрочем, он снова думал не о том; иногда ему казалось, что его мысли — венецианские бело-рыжие голуби, «восьмёркой» летающие с одной крыши площади Марко до другой. Чес пересёк большую спальню, иногда поскальзываясь в своих шерстяных носках на паркетном полу, затем оказался в кухне — небольшой, но аккуратно выполненной в светло-зелёных тонах и заварил себе ягодного чая. Чтобы побороть одиночество, украдкой поджидавшее его во всякой гостинице, пусть и самой уютной, он включил музыкальный канал и широко раскрыл окна в маленький дворик, перед этим распахнув тяжёлые шторы из золотистой тафты, отливающей белёсо-серебряным. На небольшом прямоугольнике зелени внизу резвились детишки и мелкие собачонки; на выкрашенных в красный скамейках сидели усталые, но счастливые тем внутренним, едва заметным при беглом осмотре счастьем родители и обсуждали меж собой лучшие марки детских соков, плохих учителей в школах и лень своих детишек. Солнце уже почти покинуло эту вечную дворовую общину, но медовые, как горчичный мёд, солнечные пятна ещё заманчиво ползли по стенам домов. В доме напротив чересчур красивый итальянский мальчик лет десяти с копной темно-кофейных волос репетировал незатейливые этюды на своей скрипке. Звук достигал Чеса, и он с обожанием слушал эти лёгкие мотивы, ностальгические и густые ноты которых то и дело окунали его в чан с разными воспоминаниями. Именно поэтому скрипичная музыка была для него самой опасной и чарующей. Чес быстро вернулся за стол к чаю, вытащил из морозилки два кубика льда и, на ходу бросив их в напиток, уже слушал музыку напополам с шипением в своей кружке.       Спустя полчаса Чес выпрыгнул в сладкую итальянскую прохладу, накинув на себя тёмно-серое пальто с большими пуговицами и в тон ему лёгкий шарф. Небо было густым и ежевичным, даже на вкус слегка кисловатым, и только где-то к западу его подслащивало розовое варенье с посыпкой солнечной корицы. Чес обожал итальянские вечера — душистые, тягучие, нежные; их можно было собирать в стеклянную бутылку из-под ликёра, пить за место него и пьянеть — и Чес пьянел. На то, чтобы обойти городок Лечче, ему хватило одного дня — вчерашнего; но чтобы прочувствовать его, ему не хватит и вечности. И так с каждым итальянским городком, будь он деревушкой с одной улицей или Меккой искусства. И Чесу казалось, он давно себя потерял, размениваясь на вечности у судьбы; на сдачу ему кое-как выпадала собственная жизнь — чего ещё требовалось!       Если бы он был настоящим художником, то нарисовал бы Лечче, используя всего два цвета: белый и охряный. В качестве бонуса выбил бы синий, чтобы оживить картину глубоким небом. Город, в котором он задержится примерно на два месяца, был лабиринтом узких коротких улиц, спрятанных от лишних глаз пьяц, разбитых на террасах роскошных садов, гладких булыжных мостовых, крохотных двориков с апельсиновыми деревьями и ярко-розовыми гортензиями, низких, словно вышитых из потрепавшихся кружев, домов и дворцов. И почти любое архитектурное сооружение, не считая нескольких современных офисов или гостиниц, были сплошь из леччезе — камня, добытого в окраинах Лечче, который славился своей белизной, но если поднести его на солнце — он сразу сиял, как будто наполненный золотой стружкой. Соборы и церкви занимали здесь особое место и поистине считались самыми красивыми в Италии: барокко, словно расшитая кружевами вуаль, легко накинулась сверху них благодаря гению известных архитекторов. Шикарные витые узоры, цветочные орнаменты, гравюры из жизни святых, роскошные балюстрады, мраморные часовни, приглушенный прозрачный свет, от которого невольно вздрагиваешь, замершие в своих наставнических позах статуи. Внутри церквей было не хуже: разноцветный мрамор, бликующий в отблеске витражей пол, большие цветы в синих стеклянных вазах, ажурные каменные алтари, томные, печальные лица священномучеников на картинах, сочные, живые краски лакированных фресок, ряды длинных скамей из дуба или сосны, благоухающие кадила, подвешенные к галереям на позолоченных цепях, плеяда прохладных, красиво расписанных картинами и скульптурными изваяниями часовен, где чувствуешь себя по-настоящему одиноко, но способным выдержать это одиночество тогда, когда это будет остро необходимо. Камень леччезе наполнял местные соборы надеждой и внутренним светом; душа сама тянулась наверх, появлялось желание сделаться лучше, чем есть сейчас, независимо от вероисповедания.       Несмотря на то, что среди иностранных туристов город был непопулярен, его обожали сами итальянцы. Для комфортной жизни здесь расположилось достаточно много удобных отелей, о которых и не подумаешь по вешнему виду, что они такие современные: желтоватый оттенок старил и так потёртые стены домов, а блеклые, оформленные массивной аркой двери только дополняли эту старомодную картину из потемневшего льна. Лечче отвергал общепринятую концепцию, что в старом городе должны располагаться только отели или апартаменты — здесь в большом количестве имелись частные квартиры, сдаваемые только летом, в разгар туристического сезона. Люди спокойно и размеренно жили в старых домах с высокими потолками, широкими помпезными парадными, цветочными террасами, барочными элементами декора в каждой детали. Они каждый день вальяжно выходили на свои балконы, увитые виноградом и шиповником, курили или пили кофе, глядя на площадь святого Оронцо или на Кафедральный собор Лечче. Для удобной жизни в городе имелось много магазинов, супермаркетов, кафе, пабов, тратторий, пиццерий и хозяйственных помещений. Это заметил Чес ещё в первый день, сидя за высоким стеклянным столиком в джелатерии, поедая фисташковое мороженое с ореховой посыпкой и разглядывая главную площадь. Все эти заведения были скромно спрятаны за узкими лёгкими дверьми, и, с виду совершенно неприметные, внутри они разрастались вширь и вглубь, многочисленные тёмные лестницы уводили в подвалы для складов, а широкие — на верхние мансарды и террасы, полные керамических горшков с геранями. Это было самое скуднейшее описание Лечче, потому что за коротких зимних два дня местная жизнь так и захлестнула Чеса, захлестнула местным сладковатым ветром из крохотных кофеен, ароматом миндального печенья из кондитерских, мягким бликом подсветок из подземных пабов и удивительно тонкого вкуса ментоловыми сигаретами из здешних табачерий, больше похожих на сумрачный музей с древними букинистическими вещицами. Чес полюбил этот город настолько откровенно, насколько вообще можно было привязаться к месту, в котором провёл всего два дня. Не утруждая себя заранее выбранными маршрутами (что он всегда ненавидел), Чес позволил накрахмаленным закатным небом улочкам поглотить себя полностью.       Он прошёл по площади Дуомо, закрытой со всех внешних сторон — на неё можно было попасть только через узкий проход между охряными домами. Народа было прилично: кое-где виднелись туристические группы, праздно шатающиеся одиночки вроде Чеса, влюблённые парочки, компании друзей. Во всем этом просматривался тёплый итальянский вечер, полный размытых огней, чернильного, с прожилками розовато-йогуртного света неба и громких, почти мурлыкающих голосов. Завтра Чеса ожидал продуктивный рабочий день: ему придётся идти в базилику Санта-Кроче и оценивать состояние фрески, которую решили отправить на реставрацию. Ему будет выделена небольшая мастерская в помещении через дорогу от базилики. Он привык к постоянным переездам и сменам мастерских, но отчего-то в его памяти запечатлелась каждая студия, в которой он работал. Иногда один, иногда в компании таких же реставраторов, которые полушутливо называли себя между собой недо-художниками, хотя никто не старался задеть чувства другого. Чаще всего это были местные реставраторы, по факту — молодые, как и Чес, прожигатели жизни, которым не доверили делать восстановление картины самостоятельно и запихнули в группы, где участвовали приезжие реставраторы. Каждую такую группу формировал специально созванный совет — каждый раз разный, все зависело от места. И фирма, на которую работал Чес, отслеживала реставрационные работы и планы и рассылала своих мастеров в разные города Италии. Благо, что здесь не было дефицита в работе: произведений искусства было много так, что иногда недоставало самих реставраторов.       Чес поедал горячую вафлю со сливками и, сидя на бордюре, разглядывал изящные изгибы Кафедрального Собора на площади Дуомо. Густой малиновый свет разлился по площади маслянистым туманом и плавно вырисовывал глубокие витые орнаменты на фасаде. Небо, уже совсем напоминавшее чёрный агат, рассекала разноцветная связка надувных шаров, словно стайка боязливых птиц. Зажигались тусклые фонари, и маленькие улочки золотистого городка наполнялись сливочными бликами. Ярче загорались витрины магазинов и пабов, люди расходились по своим домам и зажигали лампы, музеи и церкви закрывались на замок, а с влажных черепичных крыш открывался вид на туманные апулийские просторы. Этот вечер казался идеальным, только странное тревожное чувство щемилось в груди — ненавязчиво, скорее всего, из-за предстоящей работы. По крайней мере, Чес себя этим успокаивал.       Когда он возвращался домой, плутая по сумрачным улочкам, до его слуха дошло зловещее, упругое трепыхание, как будто пара кожаных крылышек бились друг о друга. Чес остановился, огляделся вокруг себя: он шёл по узкой и безлюдной улице Алами, где по одну сторону располагалась щербатая стена старого дома, а по другую находился одноэтажный длинный дом с широкой террасой. Фонари светили тускло, оставляя размытые пятна на гладком полированном камне дороги. Всего лишь в нескольких окнах горели лампы, но свет едва пробивался сквозь тёмные цветные шторы на улицу. Странный звук повторился. Как будто небольшая птица с очень странными крыльями. Или… Чес резко обернулся и едва сдержал крик; стая черных, как уголь, как самая противная ночь, летучих мышей молниеносно летела на него, расползаясь по сторонам и хаотически дёргая крыльями. Чес ощутил скользкое, тоненькое острие укола, что вонзался в его сердце; ампула была наполнена потаённым, уже забытым страхом, но теперь казавшимся невыносимым. Он кое-как нашёл в себе силы буквально за пару сотых секунд юркнуть в ближайший подъезд и скрылся за большой деревянной дверью. Летучие мыши, нахлынув шумной ужасающей волной, царапали крыльями дверь, и Чес, судорожно сглатывая слюну, лишь отдалённо представлял, что случилось бы с ним, если бы он не отыскал эту дверь. «Откуда в центре города взяться этим тварям? Ни разу не слышал ни одного сообщения, что в Лечче есть летучие мыши…» — ощущая глухую панику, бьющую ему по вискам, думал Чес и тяжко дышал. Да, летучие мыши, даже стая их — совершенно не повод ломать трагедию, но у Чеса, помимо прочих слабостей, имелась одна, связанная с ними. Он до жути боялся летучих мышей; кто-то боится высоты, тёмных комнат, американских горок, собак, острых блюд, а он боялся этих ночных существ. Чес был готов прыгать с парашюта, нырять с аквалангом на глубину, плавать в шторм, прыгать с тарзанки — часть из этого даже сделал, но все, что касалось летучих мышей, он обходил стороной. Об этом страхе не знал никто, кроме его большой семьи.       Боязнь эта сформировалась спонтанно и резко, как и все фобии чего-либо: когда этого всерьёз не ожидаешь. Ему было пять лет, когда они отправились с семьёй путешествовать по высоким горам США. То был хороший солнечный день, когда впервые за долгое время разрозненная по континентам семья собралась за одним столом. Они отправились к ущелью, и Чес отстал буквально на несколько метров от матери, когда неожиданно из-за расщелины вылетела большая, сверкающая злыми глазками летучая мышь и со свистом прошмыгнула рядом с Чесом, шлёпнув по его щеке кожаным крылом и сбив его с ног — больше от неожиданности. Совершенно банальная история, даже постыдная, но маленький Чес едва пришёл в себя от страха, потому что всё случилось неожиданно и резко, и, дрожа, весь вечер навзрыд плакал. А дальше все пошло уж совсем в традиционном для таких историй русле: фобию можно было развеять с помощью хотя бы одного посещения психолога, но никто из родителей всерьёз не придал случившемуся значение. Поэтому страх рос и креп вместе с Чесом — процесс незаметный, но очень тщательный. Вспомнить об этом страхе Чесу пришлось только в средней школе, когда на какой-то экскурсии по глубоким красивым пещерам он увидал целую стаю этих гладких ночных созданий. Едва сдержал крик ужаса, чтобы не опозориться перед друзьями, но всё его тело натянулось в струнку, а нервы накалились до предела, когда им пришлось проходить по узкому перешейку буквально в паре метрах от них. На Чеса накатила волна из жутких воспоминаний, отвратительных эмоций, и, когда вся группа вышла из пещеры, он был настолько бледен, что друзья напугались и попросили экскурсовода остановить путешествие. Чес посидел пару минут, соврал, что с утра съел что-то несвежее и сейчас ему скрутило живот, но достаточно немного свежего воздуха и глотка воды, чтобы идти дальше. После этого он старался избегать подобных мероприятий, хотя сами пещеры обожал. Было ещё пару случаев, уже в Италии, когда он и ещё кто-нибудь из группы путешествовали по маленьким деревушкам, и ночью мельком и даже вблизи видели летучих мышей — не такая редкость для сельской местности Севера. Чес понял окончательно, что боится их до дрожи в коленях, но поделать с этим ничего не захотел — не захотел и не успел. Учёба в университете отняла все силы, да и летучие мыши в обыденной жизни — явление редкое даже на словах, не то что визуально. Чес решил, что его фобия — специфична и редка, так что вскоре и забыл про неё.       Чтобы заполнить пустоту внутри после малочисленных, но вымотавших панических атак, Чес с упорством испытывал адреналин от того, чего другие люди в душе побаивались: сёрфинг, дайвинг, рафтинг, парасейлинг. Всего попробовал понемногу, и таким образом страх мохнатых зверьков с черными крыльями постепенно забылся. Последний раз Чес видел летучую мышь пару лет назад. И теперь его отчаянно, до смешного трясло, когда он стоял в подъезде и прислушивался к звукам с улицы. До слёз было обидно не гулять теперь вечерами по Лечче из-за летучих мышей — откуда бы им тут взяться, вообще говоря? Чес вновь сетовал на себя и свою фобию — беспокойство, беззащитность перед реалиями мира и, наконец, стыд за самого себя. Серьёзной показалась идея найти тут, в Лечче, психолога и разобраться со своей проблемой, потому что впереди его ожидали целых несколько месяцев кропотливой работы, которую просто необходимо было разбавлять вечерними, если не ночными, прогулками.       Минут пять Чес стоял неподвижно, прислушиваясь к звукам на улице; в слабых шорохах силился распознать отголоски огромных кожаных крыльев. Местные летучие мыши показались ему почему-то слишком огромными, неестественно огромными; впрочем, у страха глаза велики. Наконец, он решил приоткрыть дверь и оглядел улицу — такая же тёмная и тихая, как и до прилёта черных тварей. Убедившись, что все чисто и до ближайшей, ярко освещённой улицы идти не более пятидесяти метров, Чес юркнул на мостовую и марафонским бегом достиг ближайшей улицы, а оттуда, уже немного замедлившись, быстро зашагал в сторону дома, стараясь при этом не вглядываться в мерцающие тёмные стены домов, в тени фонарей и террас, где могли спрятаться летучие мыши, неожиданно атаковавшие город. Только добравшись до своих светлых просторных апартаментов, Чес облегчённо выдохнул и, переодевшись, заварил себе зелёного чая, высыпав половину баночки с мелиссой. Заснуть удалось не сразу, только после тёплого душа и плотного закрытия окон шторами. Захотелось покурить, но Чес одёрнул себя: в день только две затяжки и нарушать это правило он не собирался даже в экстремальном случае. Вообще говоря, эту пагубную привычку он не собирался держать при себе слишком долго; может быть, слишком самоуверенно, но ему казалось, что он бросит курить довольно быстро. С парашютом же прыгнул — и после этого любая вершина была по колено! Просто ещё хотя бы годик или два хотелось повыделываться с сигаретой в пальцах, да и успокаивало это временами очень сильно…       Чес провалился в тревожный, глубокий сон и вскочил, леденея от ужаса, когда ему приснилось, будто по его щеке больно и наотмашь хлестала своим крылом большая летучая мышь, а он стоял и был совершенно бездвижен, даже не мог себя заставить убежать или укрыться руками. Он сел на кровати и безумным взглядом обвёл темную комнату; под самым потолком что-то неприятно и слишком громко зашелестело. Люстра шевельнулась, и оттуда до другого конца комнаты пронеслась юркая, скользкая тень. В ней Чес безошибочно, с удивительно хладнокровной точностью для этой ситуации определил летучую мышь и ощутил глухо упавшее в бездну сердце. Мышь засела около штор и чего-то злобно выжидала; Чес привык к темноте и сумел разглядеть её в подробностях настолько, насколько это было возможно. Поздний, но насыщенный, пропитанный паникой до конца страх охватил его, и он едва не закричал, осознав абсурдность и беспомощность своего положения. Каким образом это существо оказалось в его квартире, если все окна наглухо закрыты и были закрыты весь день?       Чес не помнил, насколько стремительно оказался в подъезде, держа в руках кофту и на ходу застёгивая штаны. Оставаться в доме, наедине с вполне осязаемым монстром ему не хотелось. Хлопнув дверью, он сбежал по лестнице вниз и выскочил на улицу. Там показалось вполне спокойно — по крайней мере, внешне никаких летучих мышей, да и освещалось здесь ярко и хорошо. Чес ощутил прохладу — итальянские ночи в феврале были упоительны и серебристы, но неимоверно холодны. Электронные часы около аптеки на углу, резавшие асфальт короткой зелёной лужицей, показывали семь градусов выше нуля и полчетвёртого ночи. Людей почти не было, кроме парочки пьяных студентов около паба и какого-то человека у подъезда на другой стороне улицы недалеко от Чеса. Поднялся ветер, и цветы на его балконе растянулись цветными змеями. Чес устало упал на ступени рядом с подъездом и готов был плакать — впервые за пару лет — от своей ничтожности и нелепости ситуации в целом. Уронив голову на руки, он ощутил, как задрожали его губы, и вновь обвинил себя в беспечности и банальной тупости. Но самым унизительным было полное отсутствие идей, что делать дальше…       Телефон остался в квартире, в карманах штанов не больше десяти евро мелочью и кредитная карта. Чес, дрожа от пронизывающего ветра, в панике придумал единственно возможное решение: добраться до ближайшей телефонной будки, вызвать службу спасения и дождаться, пока они выловят эту злосчастную летучую мышь. Но встать и быстро направиться к площади Оронцо, пока не стало чересчур зябко, он не мог: страх был подобен тошнотворному клею, что накрепко сжимал между собой мышцы отчаянной судорогой и не давал сделать ни шагу в сторону без своего насмешливого согласия. Чес уже и забыл, каково это — бояться…       — Что случилось? Я видел, как ты выбежал из подъезда в одной кофте. Пожар, грабители? — Чес услыхал рядом с собой, наверху, молодой, но отчаянно прокуренный и подорванный горем хриплый голос. Кто-то очень пытался складно говорить на итальянском, но у него это получалось с натяжкой; Чес сразу же в акценте определил американца — сам когда-то говорил также. Он поднял голову с колен и повернулся: рядом с ним стоял, спрятав руки в карманы пальто, мужчина лет тридцати или тридцати пяти. В неярком свете трудно было угадать все черты его лица, но оно было красиво, пусть и жёстко. Чес понял: это был тот самый человек невдалеке от него, когда он только выбежал на улицу. Но, приглядевшись, он осознал нечто ещё более приторное и смешное: его спасителем оказался мужчина, который жил напротив его балкона и выходил сегодня покурить сразу после него. Это совпадение вызвало глупую, неуместную улыбку, и Чес наконец ответил — уже по-английски:       — Ты неплохо знаешь итальянский. Но давай лучше на нашем родном, — мужчина довольно усмехнулся, как будто не ожидал от него такой проницательности, и Чес продолжил, оставаясь сидеть на ступеньках: — Это просто фантастичный бред, но в мою комнату пробралась летучая мышь, при этом весь день окна и двери были закрыты. Что самое смешное — именно их я до жути боюсь и совершенно не могу представить, как эти твари оказались в центре города… — родной язык был непривычен и казался немного обожжённым бархатом — мягковатым, но шершавым. В это время незнакомец повернулся так, что свет фонарей плавно лёг ему на лицо, и Чес сумел увидеть, насколько точёно и холодно его узкое лицо: тонкие чувственные губы, выразительные скулы, серовато-карие глаза, общие черты даже немного восточные, разве что кожа была светлой. У него были короткие тёмные волосы, чёрное пальто и холодно смеющиеся глаза — глаза гордого одиночки, привыкшего надеяться только на себя; а ещё у него была притягательность почти магнетическая, пропитавшая каждую клеточку его организма и вызвавшая у Чеса тёплое одобрение внутри груди.       — Кроме этого случая, в Лечче эти твари не появлялись? — спросил незнакомец, с интересом поглядывая в сторону балкона — он, видимо, тоже вспомнил Чеса и понял, где он жил.       — Не знаю. По идее, никогда новостей об этом не было. Я приехал сюда всего лишь два дня назад, а стаю летучих мышей увидел вчера вечером на улице Алами. Всё очень напоминает какой-то триллер… и я уже жутко устал быть его главным героем… — Чес уставился перед собой усталым взглядом; со стороны незнакомца последовал короткий смешок, и неожиданно его рука опустилась на плечо, и Чес вздрогнул слишком явно, потому что волна невероятного тепла и спокойствия просочилась к нему липкой медовой струйкой прямиком в душу. Он поднял взгляд наверх и ощутил, что невольно доверяет этому притягательному незнакомцу. А незнакомец — частично — ему.       — Слушай, это может звучать спонтанно и настораживающе, но я, пожалуй, могу тебе помочь. Только тебе придётся довериться мне — чересчур опасно для пятиминутного знакомства, но… Так или никак. Позволь мне войти в твою квартиру, и я избавлю её от летучей мыши. Даже так — от всех летучих мышей, способных напасть на тебя в будущем. Сам можешь постоять рядом с дверью, но внутрь не заходи. Понимаю, звучит бредово, но не бредовее твоего рассказа о неожиданном появлении в доме летучей мыши, однако мы с тобой взрослые люди; я не очень-то похож на вора, ты и сам видишь. Засекай пять минут. Потом я обещаю тебе рассказать, потому что просто так ты меня явно не отпустишь.       — Ладно… — добавил Чес, немного подумав. — Я согласен. Я ни черта не понимаю, что происходит. Я даже не знаю, как тебя зовут и кто ты. Но говоришь ты убедительно. Сейчас ты моя единственная надежда хорошо выспаться этой ночью, — они оба как-то одновременно усмехнулись, и Чес с каждым таким мгновением начинал понимать, что их встреча не случайна, не нарочно брошена капризной судьбой на горную карту Италии. — Идём на второй этаж.       Когда они ступали в подъезд, мрачный и нелепо пропахший клевером, незнакомец на секунду остановился и протянул руку.       — Я, кстати, Джон. Джон Константин.       — Чес Креймер, — их пальцы соприкоснулись в рукопожатии, и Чес прикусил губу, потому что опьянительное, горячее ощущение дёрнуло за все серебряные ниточки его нервов шелковисто-искрящейся дрожью. Тонкие губы Джона искривились в усмешке, и Чес запоздало отпустил руку. Ему показалось, что в тот момент, пропитанный кофейной мглой, Джон вполне понял его сущность, обдав алмазно-прохладным взглядом его скрытную душу. Самое не описательное и даже претенциозное знакомство, которое было у Чеса — ночью в подъезде на маленькой улочке Лечче. Но он улыбался, пока Джон не видел его, слишком довольно для возникшей ситуации и стыдливо одёргивал себя.       Открывая дверь Джону, Чес ещё раз задумался над тем, что случилось. Он смутно догадывался, что собирался делать его новый знакомый: отлавливать монстра или выгонять на улицу. Но ситуация все равно была неразрешимая для него в одиночку. Джон посмотрел ему ровно в глаза перед тем, как зайти, и легонько кивнул, словно опровергая бледные призраки его сомнений. Он скрылся внутри квартиры, и Чес прикрыл за ним дверь. Вдруг ему стало стыдно за то, что у него такой смешной и досадный страх; Джон наверняка сейчас посмеивался над ним. Есть ведь у людей грандиозные страхи — перед смертью или высотой, и Чесу сейчас хотелось стать одним из таких людей.       Пока он стоял за дверью и прислушивался, впрочем, тщетно, ему пришла интересная мысль: вдруг во всём этом замешан особый, недоступный ему смысл? И всё на самом деле куда сложнее, чем он может себе представить? Отбросив эту мысль со словами «Надо получше высыпаться!», Чес даже улыбнулся. Но голова раскалывалась от боли, вызванной стрессом, непонятными мыслями насчёт ситуации в целом и недобрым предчувствием чего-то нехорошего. Джон заинтриговал его своим будущим рассказом; Чес с трудом мог представить, о чём он будет: о внезапной атаке летучих мышей на Италию или о новом гибриде этих существ, тайно выведенных в какой-нибудь лаборатории? В любом случае, его спасителем этой ночью был этот странный Джон Константин. И Чес ощутил зависимость от него, похожую на горячий шоколад с лимоном — приторно, но умеренно отрезвляет. Ему было совершенно чуждо это ощущение, но эта чуждость его и прельщала.       Чес не услышал ни шороха; Джон закончил быстро, как и обещал, и вышел, внешне не изменившись никак и вполне спокойный. Увидав живой интерес Чеса, он кивнул в сторону квартиры и сказал:       — Можешь проверить, что все вещи на месте и летучей мыши нет.       — А куда ты её дел? Выпустил в окно?.. — Чес спросил, но, взглянув на Джона, понял, что это навряд ли. Тогда куда делось это существо, раз в руках Джона ничего не было?..       — Расскажу позже. Так будешь смотреть? — Чес не то чтобы не доверял Джону, просто слишком боялся столкнуться с летучей мышью вновь, поэтому и вошёл в апартаменты вместе с новым знакомым. Джон везде включил свет, и Чес убедился в том, что всё осталось на прежних местах, а летучей мыши и след простыл. Было несколько боязно входить в свою спальню — именно там Чес и столкнулся лицом к лицу со своим страхом, но перед Джоном он не хотел показаться робким и трусливым. Хотя, наверное, таким и был и показался… Почему-то продолжить разговор захотелось в коридоре — именно из-за пережитого страха, и Чес откровенно признался себе в этом. Они вышли в подъезд, и Джон даже не взглянул на него косо. Прикрыв дверь, Чес заговорил тихо и благодарно:       — Спасибо тебе, Джон. Я прямо-таки выдохнул со спокойствием. Но всё же… ты мне расскажешь? Я не очень понимаю, куда делась та тварь… Разве что ты её съел, — Джон тихо рассмеялся и развернулся в сторону лестницы. Чесу стало тревожно — Джон мог вполне уйти, оставив его в недоумении, и это, кажется, было определённо в его стиле. Спустившись на полпролёта, он повернулся к Чесу и посмотрел укоризненно.       — Ты чего не идёшь? Думаешь, я обманул? — на его губах засветилась лукавая улыбочка, и Чес ощутил краску на щеках. — Просто о таких вещах надо говорить не иначе, как затягиваясь. Я угощу.       Чесу хотелось смеяться в тот момент и буквально прыгать по ступеням от радости — детская наивность ещё стёсывала цифры его возраста до приемлемого. Он знал: Джон мог быть таким, каким хотел, и его обязательства перед кем-либо запросто растворялись в его гордыне. Но сейчас он решил играть по-честному. Следуя за Джоном, Чес совершенно позабыл взять пальто или элементарно запереть дверь — как глупо, но хорошо порой было забывать о чём-то банальном и давать своему телу капельку медовой избалованности. Когда они закрыли за собой входную дверь, холод вновь обнял Чеса и пробрался под складки его лёгкой кофты. Джон ещё не вытащил сигареты, но уже увидел его глупость и забывчивость; ухмыльнувшись, он ловко стянул с себя пальто и протянул Чесу.       — Накинь. Ты уже долго стоишь на холодном воздухе. Эти зимние ночи в Италии не те, что в родной Калифорнии… — накинув слегка большое ему по размеру, но тёплое пальто, прокуренное, шерстяное на ощупь и пропахшее анисовым чаем, фисташковым мороженым и пылью дешёвого номера, Чес слегка удивился и посмотрел Джону прямо в глаза.       — Как ты… угадал, что я оттуда?       — Так же, как и ты, — просто ответил Джон и вытащил из синей пачки Winston две сигареты. — Ты легко определяешь американцев в Италии, а я легко определяю регион этих американцев, — Чес благодарно принял из рук Джона тонкую сигарету и положил в рот; слегка наклонился к нему, чтобы конец сигареты ожил разноцветным пламенем, и откинулся назад, к стене, осторожно пробуя серьёзные сигареты на вкус. Едкий, кажется, способный разорвать лёгкие в клочья дым наполнил Чеса, и он выдохнул, приподняв лицо кверху, чтобы сквозь заслезившиеся глаза увидеть потоки жидких, дымных звёзд. Никакого сладкого послевкусия ментола или другой добавки; чистая смерть, высушенная, пропитанная ядом и аккуратно завёрнутая в папиросную бумагу. Это словно первый глоток эспрессо романо после вечного употребления латте — горько, необычно, но захватывающе.       — Кем ты работаешь, Чес? Не художником ли? — вдруг спросил Джон и пояснил: — Когда я был в твоей комнате, там в беспорядке лежали какие-то баночки с красками, лаками, грунтом, ещё кисти всевозможных размеров, мольберты и множество различных масок и очков.       — Для художника я слишком бесталанен, — заявил Чес, выдыхая дым, чтобы тот скрыл его болезненную улыбку. — Я реставратор картин, фресок, иногда — икон. Завтра у меня первый рабочий день в этом городе. Надо начать работу над реставрацией какой-то фрески. А почему спрашиваешь?       — Ну, знаешь… как человеку, который работал над картинами, иногда содержащими мистические сюжеты и эпизоды, ты должен меньше шарахаться от того, что я скажу, — Джон выглядел серьёзно, его брови нахмурились, словно ему предстояло говорить о чём-то тяжёлом для себя. — Во что ты веришь, вообще говоря? В какую-нибудь религию или в какое-нибудь мистическое течение?       — Не могу сказать, потому что и сам ещё не определился… — тихо ответил Чес, опустив голову и затянувшись. — Верю, может быть, только в то, что наш мир куда шире и ярче, чем мы можем себе представить. «Жизнь — определённо более странная штука, чем любое изобретение человечества» — так, кажется, говорил Шерлок Холмс.              — Значит, тебя не шокирует мой рассказ, — Джон одобрительно улыбнулся, словно ему понравилась точка зрения Чеса. — Так вот, я — экзорцист. Это такие люди, которые борются со всякой нечистью. И нечисть в мире бывает всякая; экзорцизм — самая бесконечно исследуемая область человечества… точнее, некоторой группы людей. Пожалуй, тут тебе впору смотреть на меня удивлённым взглядом и вызывать полицию, а заодно психушку, — Джон усмехался, но был спокоен, только уголки рта нервно подрагивали. Он затянулся глубже прежнего, и тут-то Чес увидел в нём хорошо скрытую за пеленой дыма тревожность. Джон действительно — почему-то — не хотел остаться в его воспоминаниях лишь полоумным типом. Но в голове Чеса уже успело многое перемешаться; он был из тех людей, которые вполне быстро могли приспособиться к лавирующим по жизни событиям, однако такого он всё-таки не ожидал.       — Нет, но… всё это звучит странно для меня, согласись, — задумчиво протянул Чес и, кутаясь сильнее в пальто, затянулся сильнее — такое переварить можно было только во время курения. — Нечисть… это типа полупрозрачные духи и алые демонята? Серьёзно, я не очень в этом разбираюсь и уж вообще не представляю, как это всё функционирует.       Джон мягко усмехнулся, как будто вполне увидел спутанный клубок его мыслей.       — Не то чтобы… сложно классифицировать всю нечисть. Она пробирается к нам из Чистилища — как у Данте, даже по виду похоже. В среде экзорцистов ходят мнения, что Данте был одним из наших, но прямых подтверждений нет, хотя образы Рая и Ада очень сходятся с тем, что описал он. Однако же и демоны бывают разные — слабые, средние, сильные; различаться могут и по факторам возникновения, и по причиняемому ущербу — физический или духовный. Есть жрецы — они очень сильные и могут создавать демонов, снабжать их силой. Вот как раз за одним таким я и гоняюсь уже несколько лет… Этот жрец тоже порождён Адом, но что самое плохое — я не могу придумать способа, как убить его. Как нейтрализовать на время — знаю, но как уничтожить… Вероятно, у тебя уже голова пошла кругом. Пока ещё не поздно набрать номер психушки.       — Не очень-то ты и походишь на безумца… — Чес стряхнул пепел и совершенно печально опустил взгляд. — Я знаю, как они выглядят. Все фазы. Признаки. Исходы. Мой… лучший друг был сильно болен психозом. Прежде, чем он ухитрился убить себя в безопасной палате, я успел повидать многих постояльцев. Поэтому я знаю, кто безумец, а кто нет… — Чес и не заметил, как его голос холодно зазвенел от бледных, пропахших спиртом и кровью воспоминаний об огромной психбольнице далеко за пределами города. Всё это было не так давно и, словно тошнотворный виски, не могло выветриться из головы спустя пару лет. Рёбра сдавило путами тех эмоций, в которые он осознанно себя заковал; сигаретный дым витал в лёгких теперь как безобидный стенающий призрак, и Чес вдыхал в себя поглубже, чтобы выжечь боль. Но — с тех пор, как умер он, даже курение не помогало…       Джон замер и сжал губы, внутренне весь натянувшись в струнку. Чес знал, как обычно эти слова влияли на людей. Он уже пожалел, что сказал — Джон будет чувствовать себя виноватым, а они знали друг друга только четверть часа.       — Я понял твои чувства, Чес. Извини меня. Заранее никогда не угадаешь, где больное место у встречного человека — душевных ран не видно, — Джон совладал с собой, и Чесу это понравилось — не надо ничего объяснять и уверять его в том, что это случайно и он совсем не виноват, ведь не мог знать этой истории заранее. Они одновременно сделали затяжку и выдохнули плотный дым, на мгновение скрывший их в тумане никотина и собственных, болезненно отколовшихся иллюзий. Неожиданно Джон, откинув голову назад и посмотрев на Чеса так же, как астроном — на только что открывшуюся ему россыпь неизведанных звёзд, тихо проговорил:       — Ты чертовски сильный, Чес! Самый необыкновенный человек среди тех, кто мне встречался… — Эти слова оглушили Чеса, отскочили от его ушей прямиком в грудную клетку, чтобы смешаться с капельками яда и разойтись по крови, а затем пробрались в сердце и с первым — новым — стуком Чес очнулся совершенно другим. Золотистый пепел его сигареты уже мягко падал на пиджак и скатывался до пола, а он всё смотрел на Джона и пытался осознать, как много откровенной доли было в этом признании. Видя на себе прямой, бесстрашный взгляд, он понял: все сто процентов мягкого, как напитанная солнцем вата, откровения. Минуту, когда между ними разверзлись врата, видимо, самого Чистилища, они молчали, затем первым начал Чес.       — В общем, ты что-то хотел дорассказать про демонов. Честно говоря, я очень долго соображаю, поэтому сейчас мало что понял. Я ни в коем случае не собираюсь вызывать полицию или ещё кого-то. Мне интересно, даже чересчур. Ты хочешь сказать, что в моей комнате… был демон? Демоны под видом летучих мышей наводнили Лечче? Похоже на мой личный Ад! — под конец Чес даже усмехнулся и затушил уже холодную сигарету, а Джон вновь незаметно вколол себе ампулу спокойствия внутривенно.       — Кое в чём ты прав. Но давай по порядку. Есть один сильный жрец, специализирующийся в людских страхах. Появился он примерно тогда, когда мне впервые поручили это дело, то есть около пяти лет назад. Точнее, появился — плохое слово, потому что технически он существовал всегда, просто решил активизироваться. Я работаю в небольшой группе людей, похожих на меня, и получаю за это деньги — не так много, как хотелось бы, но прилично. Мы делаем разные штуки: изгнание демона, защита мест и людей от них, охота за особо сильными экземплярами и прочее. Пять лет назад людям стал мешать этот жрец — имя его Нходж, не удивляйся, у всех демонов в основном какие-то такие странные имена. Всё из-за языка, на котором они говорят: их рты маленькие, из-за чего произносить слова трудно, оттого они немного шипят, — Джон сделал паузу, чтобы затянуться напоследок и выбросить сигарету. — Так вот, Нходж выбирает — Господь знает как — следующий город для своих игр и удобно размещается в нём. В первые недели найти его нереально — он юркий и ловкий. В эти дни он плетёт над городом энергетическую сеть, разрушить которую даже мне не под силу. Эта сетка аккуратно выуживает у всех жителей их страхи… пока мелкие и незначительные, по типу пауков, собак, острого перца чили и детских качелей. У каждого — своё, и каждый раз я дико поражаюсь разнообразию. Эти страхи с помощью сетки материализуются. Становятся как будто совсем явными и осязаемыми, но на самом деле они не более чем плотный сгусток тёмной энергии и страха. Более реальными и ужасными их делает, конечно, страх — они им питаются, словно аккумулятор электричеством. Есть технология, как их уничтожать. Самые первые материализации страхов уничтожать легко, но чем дальше — тем сложнее. Самое пакостное здесь то, что из-за этих демонов страдают обычные люди, которые их же и породили. Они встречаются с ними лицом к лицу и понемногу сходят с ума, потому что страх неотступно следует за своим хозяином. Если вовремя не помочь, рано или поздно человек перешагивает грань сознания и попадает в лапы к Нходжу — а уж что тот с ними делает, сказать сложно. Использует в своих жутких целях, усиливает своё могущество и ловкость. Я уже много раз говорил своим людям, что один плохо справляюсь — надо нескольких человек, чтобы уничтожать демонов страха эффективно. Но кто бы со мной не отправлялся на это задание, сливался уже на самых лёгких — почему-то даже самым сильнейшим из нас поимка чужих страхов оказалась делом почти невыполнимым. Типа это слишком специфичная область, и я один в ней хорош, — Джон недовольно фыркнул, и Чес подумал о том, что иногда ему всё-таки бывает скучно и одиноко — работать в одиночку. Впрочем, Джон навряд ли об этом переживал.       — И что же происходит дальше? Сначала незначительные страхи, а затем — по нарастающей? И как же это тогда получается: город становится полон всякой живностью? Но ведь тогда это трудно будет не заметить большинству людей и забить настоящую тревогу, да хотя бы вызвать соответствующие службы по отлову всей этой живности, которая повылезет. Разве нет? — У Чеса в голове всё кипело и бурлило своей новизной и странностью, граничащей с абсурдностью, только усомниться в этом не давала холодная рассудительность Джона и его неподдельные тяжкие вздохи. Конечно, всё рассказанное напоминало сюжет гравюры какого-нибудь мистика из четырнадцатого века — по большей части, они все представляли мир как собрание мистических элементов, и каждому элементу приписывали свои добродетели и грехи. Джон помедлил с ответом, наверное, формулируя это простым языком, понятным Чесу.       — Во-первых, на ранних стадиях люди совершенно невосприимчивы к чужим страхам. Ты же, например, не боишься огромных псов? Собственно, им до тебя тоже дела нет. Они таскаются за своим «хозяином» и всячески мешают ему жить. Ты увидишь где-нибудь во дворе небольшую стаю бродячих псов, и тогда ну максимум посетуешь на безответственную службу по отлову этих животных. А тот, кто их боится, будет находить их везде и бежать, сломя голову. Вспомни себя сегодня… Наверняка ты был на грани того, чтобы рехнуться. — Чес согласно и откровенно кивнул. — Ну так вот, это во-первых. А во-вторых, когда в мир материализуются всё более потаённые страхи, он начинает медленно превращаться в Ад. У всякого города из тех, на которые нападал Нходж, есть такая чёрная полоса в своей истории, когда происходят разные несчастья: то здание где-нибудь обрушится, то пожар крупный случится, то обвал дороги произойдёт, то озеро или река выйдет из берегов. И ещё много такого, и всё в короткий промежуток времени — месяц, два. Это значит, что более серьёзные страхи перевоплотились в демонов: например, кто-то боится замкнутого пространства и во время завала он окажется между двумя плитами. Смертельный исход редок, но на человека потом жалко смотреть… Короче говоря, пока я не научился своевременно определять, где поселился Нходж на этот раз, несколько городов едва ли не подверглись общей депрессии, а половина жителей уехала подальше от этого места. Да и вот ещё что: демоны боязни — в нашей сфере мы шутливо называем их «тѝморами», от латинского слова «страх» — появляются в основном в сумерки. Когда солнце меркнет не только на небе, но и в человеческих душах… — Джон сделал паузу и коротко улыбнулся. — И не важно, когда они сгущаются: в шесть вечера или только в полночь. Избитая версия, что вся нечисть выходит в двенадцать ночи, смешна и неправдива. Однажды ты можешь пить кофе в десять утра в офисе, а тебя в этот момент схватит хаотически сбежавший из чистилища демон, и ты не успеешь даже крикнуть: тело закоченеет, глаза перестанут различать оттенки — только кроваво-тёмный и бледный, и словно ужасный червь будет выедать твою душу и мерзко чавкать в твои мысли о следующих действиях. В общих чертах, всё как-то так. И со всем этим мне придётся разобраться здесь. Потому что Нходж пару дней назад перебрался сюда. Над Лечче висит угроза. Знаешь почему? — Джон устремил взгляд на улицу и хмыкнул. — Потому что этот жрец не даёт о себе знать до какого-то времени. Я даже не могу напасть на его след. Он раскрывает себя только под конец, когда уже город будет под толщей этих тиморов. Я, конечно, до этого момента буду помогать всем, кто нуждается, всем, кого смогу увидеть — как тебя сегодня, потому что от таких людей исходит особая аура. Но меня физически не хватит на всех вообще, кого коснётся, ведь коснётся этого каждого… каждый из нас чего-то боится.       — По-моему, отвратительней работы не сыскать на всём свете, — задумавшись, промямлил Чес и покачал головой, готовой взорваться от наплывшей, ещё свежей и горячей, информации. — У меня сейчас слишком много вопросов и недоверия. Ты и сам… понимаешь, так? — Джон усмехнулся и кивнул. — Но неужели ты каждому спасённому рассказываешь это раз из раза? Таким темпом ты бы мог стать… лектором, что ли. Лектор демонических наук, — Чес простодушно рассмеялся и довольно услыхал, как его смех разбавил сдержанный, хрипловатый, но не менее откровенный — Джона; завернувшись получше в его пальто, он глянул на Джона, скрестившего руки на груди, и подумал: ему бы пошёл стиль лектора в элитном колледже. Однако это всё были бредни его опьяневшего разума.       — Не каждому. На каждого у меня бы терпения не хватило. Вообще говоря, это всё я рассказал лишь единицам. Но и эти единицы вскоре превратились в нули, — Джон сказал это небрежно, но Чес ощутил, как нечто неприятно перевернулось в его душе — он знал на своём опыте что-то похожее, о чём говорил Джон. — Как у всякого хорошего экзорциста, у меня почти безупречная интуиция. Те люди, которых я посвятил, были более всего устойчивы к такого рода информации. Большинство людей кичатся своим псевдо-умением сохранять покер-фэйс, если увидят перед собой демона, но, как правило, именно эти люди первыми убегают с истошными криками.       Чес улыбался, хотя, если задуматься, тема была самой печальной на свете. Неозвученные вопросы противно жужжали в его голове, но он не хотел доставать нового знакомого в первый же день. Джон на пару мгновений замолчал и хмыкнул, словно задумался о чём-то; он сам сейчас был похож на демона чьего-то страха, чьего-то обаятельного страха: тёмная кофта почти сливалась с джинсами и в сумраке леччийских фонарей такой демон мог заставить кого угодно делать что угодно. Чес прикусил губу, возвращая себя в реальность; его мысли расходились вправо, влево, вверх и вниз, рисуя сферы и гиперпирамиды во всех пространствах одновременно.       — Если у тебя хорошая интуиция, тогда ты должен был сразу понять, что я навряд ли отделаюсь этим скудным рассказом. Мне хочется посмотреть на всё вживую, хочется задать ещё кучу вопросов, потому что моя вера в это не может держаться лишь на одной твоей рассудительности. Я не из тех, кто испугается тёмных закоулков Лечче или Чистилища. Разве что там не будет летучих мышей… Возьми меня с собой, Джон. Хотя бы разок, — Чес знал, насколько это звучало дерзко и нахально, но раз уж Джон начал, то пусть закончит с достоинством, а не бросит на полпути. Заинтригованный Чес — хуже любой липучки. Джон, кажется, начинал об этом подозревать. Он тяжко выдохнул и запрокинул голову назад, словно прося у Всевышнего немного терпения пережить это, во что он вляпался, кстати говоря, по своей же вине.       — Я уже знал, что тебя так просто не провести, — вновь опустив голову и взглянув на него, произнёс Джон. — Так и быть. Если обещаешь не кричать, не ужасаться, не мешать и много не болтать — не люблю пустой болтовни, тогда я согласен. Кстати говоря, взять тебя… куда? На процесс уничтожения тимора слабого или сильного? На встречу с Нходжем я тебя не поведу, как ни упрашивай.       — Я бы хотел… посмотреть на что угодно: будь то слабый демон или сильный. Для меня это вообще будет чем-то… вроде взрыва мозга, если я увижу такое в реальности. Думаю, мне надо будет прихватить пачку сигарет. Такое событие иначе не отметить… — Чес был даже растерян оттого, что Джон так быстро и легко согласился. — Любопытство сводит меня с ума… Ты же потом ответишь на мои вопросы?       — Да, если к тому времени ты не ответишь на них сам, — насмешливо сказал Джон. — Тогда как-нибудь договоримся о встрече. Продиктуй мне свой номер, я позвоню. И на всякий случай: я живу в квартире номер семь на втором этаже в доме напротив.       Когда обмен номерами закончился, Чес стянул с себя пальто Джона и искренне поблагодарил за заботу. Расставаясь, они ещё раз пожали друг другу руки; когда Чес влетел в оранжевый сумрак каменного подъезда, то услыхал, как Джон негромко сказал ему вслед:       — Я рассказал тебе всё не только из-за твоей хорошей восприимчивости. Кое-что полезное в тебе всё-таки есть… Спокойной ночи. — Чес остановился, пролепетал в ответ такое же пожелание и задумался, провожая тёмную фигуру, скользящую в волнах мягкого света до своего подъезда. «И что же такого полезного во мне есть? Неужели?.. — Чес усмехался, шагая по лестнице. — Неужели у Джона дома лежит какая-то старая картина в плохом состоянии, которую нужно отреставрировать?». Конечно, он отшучивался, потому что другого у него не было. Джон стал отрезвляющим вихрем, всколыхнувшим его душу и его жизнь; с этого момента, казалось, всё должно окраситься в иной оттенок, потерять или приобрести блеск и навсегда отпечататься в его мироздании. Давненько жизнь Чеса не встряхивали подобным образом — она, словно калейдоскоп, рассыпалась на сотни разноцветных кусков и собралась заново, в новую картинку. И эта новая картинка очень понравилась самому Чесу.