***
Медленно прохожу босыми ногами по грязному полу. Осколки и мусор болезненно врезаются в кожу… На улице истеричка-осень срывает с деревьев темные пожелтевшие листья и, довольная собой, ударяет ими по асфальту. Сентябрьская сырость отдаёт запахом озона, который напоминает сырую землю. Закрываю окно, едва не задев горшок с засохшим каким-то там цветком. В голове пусто. Исчез шок, и вместо стресса на плечи свалилась апатия. Паршивое ощущение от происходящего вокруг. Когда можешь лишь пустым взглядом смотреть на небо, когда вновь слышится шум толпы, когда вновь тело дергает в приступе несвойственной мне трусости. Эти чувства зажигают глубоко внутри желание разгромить все подряд, сломать целое, скинуть то, что стоит на полках, уничтожить картины. Но мне не станет легче. Наливаю кофе, нарочисто игнорируя сахарницу. Буду давиться горькой жижей. Прохожу в тесную, граничащую со спальней гостиную. На стене громко тикают часы в виде совы, разрывая плотный массив тишины. Громкое тик-так, будто стрелы вбивается в мою голову, капая на мозги. Делаю первый глоток, заходясь кашляем, еле проталкиваю обжигающую горло жидкость. Тик-так — и в голове появляется синхронная пульсация. «Он, наверное, умер, » — проносится в голове. Хах, с чего бы? Такого, как он, даже сраная небесная кара обойдет стороной. В огне не горит, в воде не тонет, наверняка обладает странной магической силой или суперспособностями. «А вдруг?» Распахиваю глаза, пока пальцы впиваются в керамическую поверхность чашки… Пока чертово воображение прорисовывает картины падающих на голову булыжников. Тик-так… Впереди был долгий путь восстановления контактов, документаций и легализирования в обществе. У меня есть крыша над головой — съемная квартира пожилой женщины, которую та сдает за копейки. Рана перестала отекать и гноиться, медицинские швы дают надежду на аккуратный шрам вместо грубого рубца. Жизнь плавно выкатывается из чернеющей бездны и не грозится больше скорой расправой, пускай до светлого будущего было еще далеко и апатия скрюченными пальцами то и дело сжимает горло. Истощенный болезнью организм напоминает, что каких-то пару недель назад я был готов умереть. Из-за красноглазого ублюдка, действия которого не складываются в целостною картину. Ублюдка, который спас мою жизнь. Ублюдка, к которому я привязался, как ручная собачонка, не смотря на клятвы, данные самому себе. И именно из-за него я не могу продолжить нормально жить. Дышу в ладони и тру лицо, будто пытаюсь найти выступающий кончик, дернув за который можно будет снять эту маску. Тик-так, тик-так. Веселые часы тикают взамен моего замершего сердца. — Да пошли вы к черту! — несдержанно выкрикиваю, и с силой брошенная чашка разбивается об стену, разлив темную жидкость по бежевым стенам. Часы, облитые кофе, продолжают тикать, давя на нервишки, которые заметно пошатнулись. Матерюсь и, оставив осколки, иду одеваться. Нужно срочно развеяться! Вдохнуть поглубже и забыть все нахрен. На полу в абсолютной тишине громко тикают часы…***
Нижняя челюсть немеет, сжимаю губы и чувствую, как глаза наполняются предательской влагой. Отхожу на шаг в сторону. Контуры дома размытые, и, моргнув, чувствую, как слезы — таки скатываются по щекам. Шатает, и в бессильной злобе шепчу: — Бляять, эгоист хренов! Тру глаза, лишь бы перебить покалывание и то чувство жалости к самому себе. Упасть бы на колени и громко кричать, выплескивая все те похороненные чувства, что начали гнить. Но нет! Нет, Акира. Даже не думай, блять, впасть в депрессию и с головой окунуться в окружающий ад. Закрываю лицо руками до странных пятен под веками. Дышу. Пытаюсь выровнять дыхание. Как в тумане застегиваю олимпийку и выбегаю на улицу, где сентябрьский ветер дует прямо в лицо. Действие лидокаина кончается видимо, поскольку тупая боль вновь локализуется в плече, но не обращаю на это внимания. Подождет. Не высохшие слезы холодят кожу, и я вытираю их рукавом. Сердце стучит ровно. Девяносто ударов в минуту. Считаю пульс, смотря в темное небо, на котором одинокими точками сияют звезды. Не хочу строить прогнозы на будущее и говорить себе всякие ненужные слова. Душа моя, как белый лист бумаги, что выкинули в мусорку. Достать бы его, разгладить, положить под пресс. Но, видимо, никому не нужен изорванный белый клочок. Перехожу на бег, ощущая, как тело отдает остатки невырвавшейся истерики. Прилепить бы этот листок на скотч к груди и надеяться на то что не оторвется. Потому что помимо почти зажившего пулевого у меня появилась дыра посущественней, на месте сломанных ребер. Зачем мне эта метафора и сам не знаю. Парк окутывает меня своей тишиной, и я выдыхаю облако белесого пара. Ускорившись, чувствую, как бьется… Не сердце, нет. Бьется цепочка о кожу небольшим серебряным крестиком.