Подменыш Пророка

      Остаток ночи я почти не спала, лишь пыталась разобраться в своих мыслях, однако окончательно запуталась. Разумеется, я не поверила ни единому слову Джиёна, но как было бы здорово, окажись я и вправду особенной. Везде и всегда я чувствовала себя чужой и никому не нужной, и только с Тэхёном у меня были хоть какие-то общие интересы.       За окном рассвело, сквозь шторы в комнату пробрался тусклый свет, защебетали птицы. Я встала, не в силах больше валяться и изводить себя дурацкими фантазиями. Тихонько, чтобы не разбудить Тэхёна и тётушку, спустилась на первый этаж. Ви и так завёл привычку вскакивать раньше всех, чтобы приготовить мне завтрак, а потом отвезти в школу, так что пусть выспится хотя бы в выходные.       Мне отчаянно хотелось найти подтверждение того, что мы настоящие брат и сестра. Всю свою жизнь я пыталась доказать обратное, но после слов Джиёна всё во мне восстало против этого. Ван Тэхён — мой брат, и никак иначе! Они с Михвой пожертвовали всем ради меня, хоть я постоянно изводила их бесконечными капризами и выкрутасами, но они всегда любили меня. Ведь это что-то да значит?       За диваном я отыскала наглухо заклеенную коробку, на которой каллиграфическим почерком Михвы было выведено: «На память». Тётя никогда не распаковывала этот коробок, мы так и перевозили его с места на место. Под дипломами брата, документами тётки и стопкой фотографий с выпускного Тэхёна обнаружилось несколько фотоальбомов. Одного взгляда на обложку было достаточно, чтобы понять, какие из них покупала Михва. Она выбирала альбомы в цветочек, горошек или с каким-нибудь весёленьким орнаментом.       Матери принадлежал только один — в потёртой однотонной коричневой обложке. В самом низу я нашла потрёпанную розовую тетрадку и осторожно достала её. Это оказалась не тетрадка, а мой детский альбом. Многие матери ведут детский альбом, но редко кто забрасывает его, не успев начать. Однако моя не оставила там ни единого слова. Все записи были сделаны либо отцом, либо тётей, а ещё тут были отпечатки моих ножек, данные о росте и весе, а также свидетельство о рождении. Я осторожно прикоснулась к листку, словно пытаясь убедить себя, что моё рождение — реальность, а не выдумка. Я родилась в этой семье, что бы ни думали мы с матерью по этому поводу.       — Чем занимаешься, милая? — раздался негромкий голос Михвы, и я вздрогнула. — Извини, не хотела тебя пугать. — Тётушка зевнула и провела рукой по растрёпанным волосам.       — Ничего страшного, — пробормотала я и проворно запихнула розовую тетрадку в коробку, будто устыдившись чего-то. — Почему так рано вскочила?       — Я у тебя то же самое хотела спросить, — улыбнулась Михва. Она опустилась на пол рядом со мной.       — Слышала, как ты встала. — Она кивнула на коричневый альбом, лежавший у меня на коленях: — Затосковала?        — Даже не знаю. — Тётя погладила коричневую обложку:       — Ты тогда совсем малышкой была.       Я раскрыла альбом, лежавший рядом с моим, снимки шли в хронологическом порядке. Первые страницы были посвящены детству Ви, увидев фото отца, тётушка хмыкнула, затем осторожно дотронулась до снимка и заметила, что папа был очень красивый.       Мы редко вспоминали о нём. Таким образом избегали разговоров о матери и её сумасшествии. Старались забыть обо всем, что случилось в первые шесть лет моей жизни, в том числе и отца. На большинстве фотографий в альбоме был брат. Мать, папа и Тэхён выглядели до нелепости счастливыми. Все трое тёмноволосые, кареглазые, словно сошли с рекламы, но стоило появиться моим фотографиям, и мать как подменили: вечно хмурая, угрюмая. На самом первом снимке мне было всего-то несколько дней. Я — такой умильный карапуз в жёлтом комбинезончике с птичками, а мать смотрит на меня, как на мерзкое насекомое.       — Ты была такой милой малышкой! — засмеялась Михва.       Я смотрела на фото. Мне года два, и меня держит Тэхён. Я лежу на животе, растопырив руки и ноги, а на лице брата до идиотизма счастливая улыбка. Он часто носился со мной по дому, держа меня так, словно я летаю. Он называл меня «волшебницей Ли», а я заходилась от смеха. По мере того, как я росла, внешний контраст между мной и моими родными становился всё заметнее. Я совсем не походила на них: светло-карие волосы, медовые глаза, бледная кожа… На всех фотографиях мать выглядела раздражённой, словно она полчаса перед этим яростно ругалась со мной. Возможно, именно так и было. Я всегда и во всём ей перечила.       — Ты была упрямой девочкой, — признала Михва, глядя на снимок, на котором я позировала, вся перемазанная кремом с торта, в тот день мне стукнуло пять. — И всегда делала всё по-своему. Даже совсем младенцем сутки напролёт капризничала из-за колик, но ты всегда была прелестным ребёнком: очень умная и очень забавная девочка. — Тётя нежно убрала прядь волос у меня с лица. — Ты всегда была достойна любви, ты ни в чем не виновата, малышка. Ты не виновата в её безумии.       — Знаю… — молвила я, но впервые в жизни считала, что во всём виновата сама. Если в невероятных утверждениях Джиёна есть хоть крупица истины, то я не дочь своих родителей, а наша очевидная несхожесть — наглядное подтверждение, но лишь одна мать поняла это, поняла, кто я такая. Чудовище.       — В чём дело? — встревожилась тётя. — Что с тобой?       — Ничего, — соврала я и убрала альбом.       — Вчера вечером что-то случилось? Ты вернулась с бала сама не своя, да и сейчас… — В глазах тёти Михвы было столько беспокойства и любви, что мне стало чуть легче.       — Как ты спала?       — Просто я… ещё толком не проснулась.       — Так что произошло на балу? Проблемы с тем мальчиком, да?       — Ну… всё пошло не так, как я надеялась. Если честно, всё вообще пошло шиворот-навыворот.       — Этот Джиён тебя обидел? — В голосе Михвы зазвучали угрожающие нотки.       — Нет, нет, ничего подобного. Он прекрасно себя вёл, но оказалось, что он просто друг.       — А-а… — В глазах тётушки промелькнуло понимание. — Ничего, деточка, в твоём возрасте всем нелегко приходится.       — Не сомневаюсь, — пробормотала я.       Сверху донесся шум — проснулся Тэхён, и Михва засуетилась, засовывая альбомы в коробку, я помогала ей. Тэ вряд ли стал бы ругать нас за то, что мы с утра пораньше смотрели старые снимки, но и не обрадовался бы, а меньше всего на свете я хотела сейчас расстроить брата. Достаточно того, что я усомнилась в том, что он мне брат.       — Если захочешь, можем снова как-нибудь поболтать о старых временах, — прошептала Михва. — Конечно, когда рядом не будет Тэхёна.       — Договорились, — улыбнулась я.       Михва встала и потянулась.       — Займусь-ка я завтраком. Как насчет овсянки со свежей клубникой? От неё-то ты не будешь отбрыкиваться?       — Чудесно, — кивнула я.       Ну вот ещё одно напоминание о моей непохожести на остальных, угодить мне с едой всегда было непростой задачей. В младенчестве я даже от грудного молока отказывалась, ещё один аргумент в копилку доказательств нашего «родства».       — Тётя Михва… Спасибо за всё. За то, что… готовишь для меня… ну и всё такое.       Михва удивлённо улыбнулась:       — Всегда пожалуйста.       Вскоре к нам спустился Тэхён, изумленный, что мы с тётей умудрились опередить его. Не часто в нашей жизни случались семейные завтраки, тётя так и сияла от счастья. Пришлось соответствовать и тоже изображать блаженную радость. «Кто же они мне? Родные ли мы?» Столько мелочей свидетельствовало об обратном, но они вырастили меня, всегда и во всём поддерживали. Они — моя настоящая семья. Только тётя Михва и Ви всегда были рядом и всегда любили меня, тогда как я вечно отвечала неблагодарностью.       Так, может, в этом и кроется ответ? И главное доказательство? Они всегда отдавали, а я всегда брала. Я была паразитом.