Не будем усложнять

С вами бывало когда-нибудь такое, что вы, услышав на дороге резкий сигнал клаксона проезжающей мимо машины, затравленно вздрагиваете (может, от неожиданности даже приседаете слегка), оборачиваетесь и виновато втягиваете голову в плечи?.. При этом вам кажется, что это именно вы создаете помеху движению (или даже пробку), это именно из-за вас рушится привычный ход вещей, ломается отлаженная (кем-то другим, не вами) система. И вот уже налицо тотальный хаос: оседают, поднимая столбы строительной пыли, многоэтажные здания, складываются пополам фонарные столбы, поднимаются в воздух скамейки и мусорные баки, визжат женщины и дети, захлебываются сирены полиции, мчатся по встречным полосам пожарные машины. Кареты скорой помощи выстраиваются в ряд, преграждая путь грузовичку мастера службы ремонта офисных кофе-аппаратов (а с кофе-аппаратами в Норвегии не шутят, кофе в Норвегии — это святое, святее святой воды, аминь). И твиттер не обновляется. А всему виной — вы. Да-да, именно вы. А вы, может, даже и не находились на проезжей части в это время, а тихо-мирно толкали по велосипедной дорожке свой новехонький Scott Silence (12000 норвежских крон без рассрочки, комплект зимней резины, доставка в течение двух рабочих дней). Может, вы — как и я — вообще боитесь дорожного движения и уж точно ведете себя предельно аккуратно и без лишней надобности на проезжую часть не высовываетесь, оставаясь максимум на велосипедной дорожке (см. выше Scott Science - спасибо, дорогой Санта). Так чего, спрашивается, вам нервничать? Бывало с вами такое?.. Знаете, почему так происходит? О, я вам скажу. Я и сам понял это не так давно, и теперь меня буквально распирает поделиться этим потрясающим открытием с кем-нибудь, кто будет достаточно вежлив, чтобы хотя бы изобразить интерес (ну или просто остановит на минутку воспроизведение плейлиста в Spotify — согласитесь, в наше время это уже своеобразный подвиг). Вы не подумайте, обычно я не набрасываюсь на попутчиков с проникновенными разговорами. Не держу их за пуговицу пальто или лацкан пиджака, не наклоняюсь доверительно, не блокирую выход. В Норвегии это вообще не принято — разговаривать с незнакомыми людьми в общественном транспорте. Такое вот своего рода социальное табу. Заговаривая с незнакомым человеком (находящимся вместе с вами в замкнутом пространстве салона автобуса, вагона метро или самолета), вы нарушаете его личную зону комфорта, да еще и в довольно ультимативной форме — бежать-то ему некуда (приравнивается законом к преступлению против человечества, по уровню общественного порицания где-то между Пол Потом и Андерсом Брейвиком*, см. Grunnloven* стр. 78, второй абзац сверху). А он, может, о приятном думал в это время (например, у него был утренний секс в душе, а это, надо признать, в его возрасте случается все реже и реже, так что день определенно задался). Или вообще ни о чем не думал, просто смотрел в окно — такое тоже бывает, устал человек, вымотался.             А тут вы. Со своими откровениями. Не всегда, знаете ли, под настроение. Кстати, я вам не помешал? Точно? Вы простите все равно, мне сегодня почему-то хочется общения (такое бывает нечасто, знающие меня люди подтвердят), а до посадки еще далеко. Вас не укачивает? Ну так вот. Даже заведомо зная, что никак не можем быть причиной этого предупреждающего сигнала, мы все равно принимаем его на свой счет. На долю секунды (прекрасную и отвратительную одновременно) мы берем единоличную ответственность за хаос, просто потому, что искренне считаем себя причиной любого возможного армагеддона. Почему?.. Потому что «боже мой, это я во всем виноват» на самом деле (если положить руку на то место, где у некоторых людей находится сердце) есть ничто иное как припудренное и отретушированное «да, все, что происходит в мире — происходит из-за меня, я есмь альфа и омега, первопричина, начало и конец сущего». Альфа и омега, смысл и суть. Ну или как-то так. В нашем представлении вся необъятная вселенная вращается именно вокруг нас, а значит, мы ответственны (прямо или косвенно) за порядок и систему. И если по какой-то причине пространственно-временной континуум летит к чертям, и этим лучшим из миров (по крайней мере, на другие-то нам наплевать) завладевает тотальный пиздец, то есть, простите, хаос — то в этом как раз наша вина (или заслуга — как вам будет угодно). Да. В наших прекрасных головах мы сами себе бог, мессия (Иисус или Пикачу), центр мироздания и пуп земли. И вы можете отрицать это сколько угодно (или вы не намерены отрицать?), но факт остается фактом: мы берем на себя ответственность за происходящее даже в тех случаях, когда не имеем к нему никакого отношения или не в силах на него повлиять никаким образом. Что и есть причина наших бед, но поди нам это растолкуй. Наши вселенные вращаются вокруг нас, вокруг нашей невъебенной исключительности и охерительной неповторимости, уж в этом-то мы уверены. Вращаются, а мы, следовательно, стоим в центре этого вращения - с улыбкой до ушей на глупой физиономии, с шариками в одной руке и плюшевым жирафом в другой, а над нашими головами горит неоновым пламенем надпись: «Поздравляем! Вы наш стотысячный центр вселенной!» И тут же духовой оркестр и кордебалет. Вы понимаете, о чем я? Я не путано выражаюсь? Вот вы, например. Да, вы. Если вдруг вам кто-то наступит на ногу в транспорте или прямо перед носом закроются двери последнего трамвая (водители трамваев в Осло — это отдельная каста садистов, по сравнению с которой вся группа подсудимых нюрнбергского трибунала кажется жалкими любителями, скамейкой запасных на сельском матче в 9 утра во вторник первого января)... Ну или, например, если как раз на вас закончилась раздача бесплатных булочек у входа в метро - разве тогда вы не спрашиваете себя (или кого-то, кто точно будет знать ответ на этот вопрос): «Почему же мне так не повезло сегодня»? Вот именно вам — и не повезло. Почему именно вам? Ведь вы же хороший человек (по вам сразу видно, не отпирайтесь), вы наверняка подумаете дважды перед тем, как использовать лишний лист бумаги для принтера, и вода у вас не течет из крана, пока вы разговариваете по телефону, и мусор вы сортируете — я знаю (и не спрашивайте, откуда - я же говорю: по вам сразу видно). Что еще?.. Скорее всего, вы жертвуете сотню-другую-третью в месяц на благотворительность (постройка водопровода в отсталых регионах Ганы, покупка 1 (прописью — одного) козленка для неимущей семьи Бурунди (вы можете показать Бурунди на карте?), а также сбор средств на повсеместный запрет дельфинариев в депрессивных районах Албании. Все это очень благие цели, вы не подумайте, что я иронизирую. Вы молодец. Но признайтесь: когда что-то идет не по плану, разве вы не вопрошаете с легким укором: "Ну почему же мне так не повезло?" Ну как так-то?.. Вот именно мне — и не повезло. А все потому, что мы, как уже говорилось, и есть центр нашей необъятной вселенной. Каждого параллельного мира с бесконечно варьирующимся цветом занавесок на окнах или, наоборот, константами в виде полосатого постельного белья. И я в этом плане, конечно, не исключение. У меня, как у всех (вот как у вас, например), есть мой дивный мир — и в нем я весьма успешен, чертовски привлекателен, любим женщинами и мужчинами разных возрастов, профессий и политических (религиозных) течений. В нем я завоевываю первые места на соревнованиях по слалому, забиваю золотые голы, блистаю на сцене под исступленный рев толпы, вожу Ламборгини Диабло и при этом (важный момент) не боюсь интенсивного дорожного движения. Другими словами — совершенство. И мир мой совершенен и вращается вокруг совершенного меня. Вы только не подумайте, что я перед вами красуюсь - разумеется, нет. Я всего лишь излагаю факты. Кроме того, у меня для вас есть и хорошая новость. А заключается она в том, что наши миры существуют как независимо друг от друга — например, ваш, сосредоточенный сейчас на бумажном стаканчике с кофе (осторожно, не обожгитесь) и мир человека, пытающегося продать вам по телефону «еще более быстрый, еще более дешевый и еще более беспроводной интернет» (в девятом часу вечера, и как хватает совести, у некоторых людей все же напрочь отсутствуют социальные антенны) — так вот: как независимо друг от друга, так и на время соприкасаясь хрупкими радужно-мыльными стенками (как ваш и мой сейчас). Тогда в области соприкосновения появляется зыбкая зона единства и равновесия. Гармонии, если хотите. И вот мы с вами уже не одиноки: мы делим момент, минуту, час, вечность. Ну или пока я вам не надоем болтовней. Признайтесь честно: когда вы выходили сегодня утром из дома, ежась от предрассветной прохлады, когда поплотнее затягивали на шее шарф и закрывали куртку «на молнию», когда садились в экспресс до аэропорта и по пути проверяли новости в ленте, когда проходили контроль в зоне досмотра и поднимались по трапу — думали ли вы, что застрянете в вечности вместе со мной? Мы никогда не думаем о таком, правда?.. О том, что где-то застрянем. Знаете, со мной это произошло недавно. Хотя, все зависит от того, что понимать под этим словом — недавно. Недавно относительно чего? Относительно последнего завтрака, который вы съели в тишине утреннего дома? Относительно изобретения высокоскоростной соковыжималки (глупо выжимать сок на низких скоростях) или того момента, когда первобытный человек взял в руки дубину и сказал себе: йоу, да с этой штукой я размозжу Стиву голову в два раза быстрее (Стив — это сосед первобытного человека, тоже первобытный, и оттого со скверным характером, третья пещера слева, звонить дважды)? Насколько недавно?.. Недавно. Кажется, уже целую вечность назад (а вечность — это долго, очень долго). Мне было тогда семнадцать лет. К тому времени мой мир, моя личная вселенная, были готовы и сданы под ключ. Я понимаю, что это звучит самонадеянно, но именно так оно и было. Может, это был не идеальный мир. Может, что-то в нем могло быть лучше (обои могли быть поновее, полы с подогревом и мебель подороже), но это был мой мир, и мне он нравился. В нем я проводил основную часть своего времени. В этом мире у меня было тело (говорят, весьма неплохое - до определенного времени я заполнял его преимущественно здоровой пищей без синтетических красителей, некрепким алкоголем по выходным и негустыми белковыми коктейлями - см. выше пп. слалом и футбол) и разум. И если с телом все было просто и понятно, то с разумом дело обстояло не в пример сложнее: у него была неприятная привычка время от времени придавать каждой моей блестящей мысли четкий привкус клише, тем самым превращая ее в серую, ничем не примечательную банальность. Тогда мне начинало казаться, что все это кто-то уже говорил (может быть, даже я сам), и неоднократно, и что моя прекрасная и уникальная вселенная как две капли воды похожа на кухню из весеннего каталога Икея вплоть до пластиковых салфеток и керамических ручек на шкафчиках (стр. 148, серия Хиттарп, ПВХ, протирать сухой тряпочкой, акриловое покрытие, защитная пленка). А если Икея есть у вас, значит, Икея есть у всех — понимаете, что я имею в виду? Вы не подумайте, я не жалуюсь (ну, может быть, совсем немного). Моя вселенная мне нравилась: скрипучие полы и слегка покосившиеся оконные рамы, как трепыхались на сквозняке футбольные вымпелы и покачивались подвешенные к полкам наградные медали на ленточках с триколором норвежского флага; отмеченные в календаре пятничные вечеринки с друзьями, где наряду с пивом предлагали драм* - мутный и теплый, невообразимо отвратительный на вкус, но ударявший в голову моментально и гарантированно. Мне нравились субботние пробежки в парке, когда тело, еще неожившее, отходящее от пятничного алкогольного загона, разогревается постепенно, толкая кровь сначала густыми тяжелыми волнами, а потом все быстрее, все легче, когда мышцы пружинят и кажется, что вы уже не касаетесь земли, уже летите над нею, уже переходите в иную плоскость. Мне нравились традиционные воскресные обеды дома: что ни говори, у меня отличная семья (мы не лезем друг другу в душу, но знаем, что всегда можем рассчитывать на поддержку, если понадобится). Не могу сказать, что мне нравилась школа, скорее я воспринимал ее как неизбежное зло (с которым проще смириться и перетерпеть, чем лезть напролом — бунтарем я никогда не был). В моей вселенной все было в порядке. Все красиво, удобно и как надо. Все системы работали нормально, без сбоев. Между тем, по совершенно непонятной причине, мне было одиноко. Вокруг меня постоянно кто-то находился — друзья, знакомые, просто разные люди, но мне все чаще и чаще казалось, что я попал на необитаемый остров (запасы еды на грани истощения, бочонок с пресной водой почти пуст, а мои слабые дымовые сигналы не видны с проходящих мимо круизных лайнеров, где люди в вечерних костюмах пьют коктейли, угощаются свежими устрицами и вообще шикарно проводят время). Вы не подумайте, что я так просто опускал руки, ну уж нет. «Никогда не опускай руки, — говорил мне отец, отхлебывая кофе и попутно перелистывая воскресный номер Dagbladet*. — Борись». Так что я боролся. В основном - за свою чудесную уникальность (это подразумевает хоть какой-то смысл существования, вы не находите?), наполняя свой мир предметами и людьми под завязку (пока от них не начинало мутить — от людей, не от предметов). Начинал и бросал играть в сквош, интересоваться фотографией, ходить в походы по пересеченной местности и даже не помню, что еще. Я боролся так, что иногда вечерами, закрыв дверь своей комнаты, падал на кровать и думал, что больше не могу. Убейте, но не могу. Не могу бороться один, моя вселенная слишком велика, просто охуительно необъятна, и я не в состоянии справляться с ней в одиночку (у нас дома есть специальная копилка для тех, кто матерится: каждое ругательство стоит пятьдесят крон). Конечно, я понимаю. Представляю, что вы думаете. Все чувствуют себя ужасно одинокими в семнадцать лет. Всем кажется, что окружающие просто не дозрели до вашей неебической сложности (100 крон) и комплексности ваших проблем (вот я умру, и вы поплачете). Это просто фаза, она пройдет. Только это понимание облегчения не приносит, правда?.. Там и тогда - не приносит. Нам семнадцать, мы одиноки, и на этой почве у нас имеется острое, невыносимое страдание, в котором можно упоительно купаться вечерами, жалеть себя до потери пульса и вообще чувствовать свою исключительность (в перерывах между душными приступами отчаяния вроде «никто меня не любит, я никому не нужен и всегда буду один»). Чтобы увеличить временные промежутки между приступами жалости к самому себе и вообще как-то проще смотреть на жизнь, я выкуривал косячок. Это только пива вам не видать, если вы несовершеннолетний. В семнадцать лет в глазах общественности я был достаточно зрелым, чтобы заниматься оральным сексом в наручниках, с анальной пробкой и резиновой маской на лице (или что там вас больше заводит: возраст согласия в Норвегии начинается с шестнадцати, но и к тому времени у вас уже есть какой-никакой опыт), но все же еще слишком юн и неопытен, чтобы покупать слабый алкоголь в супермаркете. И если с пивом чаще всего прокатывало (у друзей всегда есть друзья друзей, которые сидят на кассе и собираются на ту же вечеринку), то о градусах повыше не было смысла и мечтать, поскольку пытаться раздобыть хоть каплю спиртного в государственных магазинах Vinmonopolet без предъявления удостоверения личности - все равно, что при свете дня грабить казино: деньги окажутся в вашей руке на мучительно-сладкую минуту триумфа, но у порога вас непременно пристрелят. А вот травку вы найдете всегда, если, конечно, знаете, где искать. У самого вокзала в районе Grønland, например, ее продают крепкие парни с услужливыми лицами (мы в Норвегии весьма ценим вежливость и хороший сервис). Они не восседают день-деньской на лошадях высокой морали и не имеют привычки читать вам лекции о вреде наркотиков. Если человек хочет расслабиться и приятно провести время или произвести хорошее впечатление на вечеринке, или ему просто одиноко, особенно вечерами, и никакие вечеринки не спасают положения - они сделают все возможное, чтобы за самое скромное вознаграждение облегчить вашу ношу и убрать, так сказать, груз с вашей души (и благослови их за это господь, аминь и аллаху акбар). Чудесные люди работают в темных подворотнях и закутках Осло: чуткие, душевные и отзывчивые — это нужно писать в туристических буклетах, а не всякую чушь про фьорды и плотность населения.    Так вот. Я выкуривал косячок на крыльце, строго следя, чтобы ветер дул в сторону от дома, и на сердце становилось легче. Поэтому можно с уверенностью сказать, что травку я принимал в сугубо медицинских целях. Еще был театр. С театром у меня с самого начала установилась особенная связь: в нем я оживал, открывал глаза, глубоко дышал, втягивая в грудь этот ни с чем несравнимый запах сценической пыли напополам с пудрой для париков, прислушивался к тяжелому хлопанию занавеса и трогал кончиками пальцев потертый плюш сидений. Это успокаивало. Не то чтобы у меня было много ролей — так, несколько, подходящих возрасту и, как выражался режиссер, мироощущению. По этому поводу я был с ним не согласен: я четко знал, что прекрасно справился бы и с ролью Цезаря, доведись нашему "антитеатру" ставить сцены из древнеримской жизни (оргии и вомитории, как водится). По крайней мере, лавровый венок у меня на голове смотрелся бы просто отлично. Удивительным образом, в театре я никогда не чувствовал одиночества. В театре я был - не я. У меня было другое имя, другое тело, другой голос, другая вселенная (мраморные полы и мебель чиппендейл). Здесь мне не требовались искусственные стимуляторы, достаточно было сесть перед зеркалом в гримерке, протянуть пуховкой по лицу — и вуаля, вот меня нет. Есть персонаж, который родится, проживет насыщенную жизнь и умрет, любимый всеми, прямо на этой сцене. И все за очень компактные полтора часа (с антрактом), без повторений и банальностей. Чего же больше желать. Ах да, я не сказал вам, что попутно снимался в сериале?.. В том самом, которому было суждено стать новым национальным проектом, в собирательной культуре Скандинавии сравнимым разве что с наследием Ибсена? Нет, не сказал?.. На прослушивание в "Скам" я попал пару лет назад, в тот же период, когда отчаянно пытался решить, бросить ли сквош сразу после первого занятия или походить недельку-другую. Объявление висело на доске для информации, и в нем говорилось о наборе каста, причем действие происходило в школе "Хартвиг Ниссен", где я и учился, так что далеко ездить было не надо - это, определенно, был положительный момент (см. выше п. «Дорожное движение»). Сами пробы прошли довольно быстро. То ли сказался какой-никакой театральный опыт, то ли я был невероятно убедителен и без запинки выдал требуемый текст, то ли банально подходил по типажу, и режиссер лелеяла надежду вылепить из меня собственного Тома Хэнкса времен «Филадельфии». Впрочем, ничего лепить не пришлось: мы играли «самих себя», насколько это было возможно - таких же подростков (каких вокруг пруд пруди), со всем знакомыми подростковыми проблемами (секс, наркотики, рок-н-ролл). Мой персонаж, Исак который втайне от всех просил у Санты аккаунт на Grindr на рождество, два сезона сидел глубоко "в шкафу", а в третьем вдруг начал оттуда вылезать (со всеми вытекающими), и это на фоне семейной драмы в виде чокнутой матери и покинувшего семейное гнездо отца. В принципе, если подумать, то ничего из ряда вон. Никто не говорит, что камингаут - это раз плюнуть, но давайте будем честными: Норвегия — это не горные деревни Афганистана, не Сомали и не Чечня (или Чечения? никогда не знал, как правильно). Норвегия — это страна победившей демократии (торжественный подъем флага в День Конституции, триколорные ленточки на лацканах и Ja vi elsker dette landet* в качестве сигнала входящего у некоторых особо патриотичных особей). Здесь оголтелая толпа воинствующих имбецилов не волокет вас за волосы под барабанный бой прямехонько на костер только потому, что вы, по их авторитетному мнению, не туда суете свой член.  Выходящим из шкафа здесь вежливо придерживают дверцу и суют в руку чашку кофе. Быть гомофобом, как и расистом, стыдно и нецивилизованно. Это как кричать на перекрестке, что у вас маленький член: глупо и дико. Так не делается. Но все же процесс это психологически непростой, для кого-то даже травматичный, не всем нравится кофе (при том, что Норвегия на кофе помешана, чай здесь на крайний случай, если вы случайно заболеваете желтой лихорадкой или эболой), а некоторых дверца шкафа ощутимо хлопает по заднице (в виде религиозного порицания отдельных двинутых евангелием родственников). В этом смысле нам есть еще, над чем работать на местах (когда глобально вопрос решен). Так вот. Мой персонаж в течение первых двух сезонов постепенно утверждается в мысли, что нравятся ему мальчики, а не девочки, а в третьем переходит от теории к практике. Что касается меня самого, то мне, кажется, нравились и те, и другие. Я, как говорится, любил ближнего как самое себя — без разбора. Любого ближнего. Лишь бы человек был хороший (желательно без эболы, кинков на каннибализм и других вредных привычек). К семнадцати годам на моем счету любовника имелось 3 непродолжительных романа: (а) Кристин Ларсен, 2012 год. Мы потеряли девственность друг с другом в раздевалке спортзала — нас случайно закрыли на несколько часов, мы боялись замерзнуть насмерть и вынуждены были принять все меры для спасения наших жизней. Кроме того, откуда нам было знать, что творилось снаружи — мы искренне надеялись на ядерную зиму и тот факт, что кому-то придется снова заселять землю, а перед этим стоило поупражняться; (b) Анита Нильсен, ноябрь 2014. Целый месяц мы были страшно счастливы, а потом она неожиданно бросила меня на предрождественской вечеринке; и наконец (с) Марит Эйнес, тоже ноябрь 2014, та же самая предрождественская вечеринка, мой первый минет в туалете для инвалидов и причина, по которой меня бросила не вовремя зашедшая в тот самый туалет Анита Нильсен. Как видите, ноябрь 2014 года оказался богатым на любовные приключения, но за ним в моей сексуальной жизни наступил продолжительный застой. Опыта со своим полом у меня не сложилось - все как-то не представлялось возможности. И вот в "Скам" я играл персонажа, на протяжении двух сезонов никак до конца не решающегося признать себя таким, какой есть, и как следствие, подверженного фрустрации и вспышкам темперамента. А еще он был одинок, этот Исак — и вовсе не потому, что ему нравились члены, а не вагины, вовсе нет. Он был одинок просто так, без очевидной причины, и в этом я его понимал больше, чем кто-либо другой. Его вселенная была тоже более или менее устроена, за исключением, конечно, отдельных случаев религиозного фанатизма и того факта, что «папа не может больше жить с мамой, но мы оба тебя очень любим, сынок» (ну и где вы найдете семью, где родители не портят жизнь детям тем или иным способом). В общем и целом у него были хорошие друзья, игровая приставка и возможность ходить в одно из самых престижных учебных заведений в Осло - ту самую школу "Хартвиг Ниссен" (два члена королевской семьи протирали здесь скамьи своими монаршими задницами), где вероятность ситуации, когда кто-то из дегенеративных старшеклассников может поймать вас на школьном дворе и прописать пизлюдей просто так, по причине неуемно-кипучей энергии и общей ублюдочности, сводилась к минимуму (а это в наше время, учитывая уровень подросткового насилия, уже большое достижение). Мы с Исаком неплохо подружились и отлично отыгрывали сезоны, вечерами валяясь на кровати, делясь косячком и пытаясь разобраться, как жить дальше (с этим вот всем). Мы настолько хорошо притерлись друг к другу, что иногда даже менялись одеждой (хотя, справедливости ради, скорее это он носил мои футболки и бини, чем я его), так что в иные дни отличить нас одного от другого было не так-то просто. Я отвел ему место в моей вселенной - не то чтобы самое почетное, но все же видное, прямо у шкафа с футбольными кубками: там не дуло, было почти чисто и довольно тепло. Все шло... нормально. Путем. Стабильно. И вот когда я наконец привык к заведенному порядку вещей и себе в этом порядке - как раз тогда это и случилось. На одном из поворотов в отлаженном механизме моего существования отскочил болт - какой-то важный, отвечающий за такую же важную сцепку, и не успел я глазом моргнуть, как моя вселенная натужно заскрипела, накренилась (с верхних полок попадали порножурналы с веселыми загорелыми морячками) и, визжа тормозами, на полном ходу столкнулась с другой вселенной, двигавшейся по встречной полосе. Выглядела та вселенная отменно - как новенькая Тесла, прямо с конвейера, отполированная и безупречная. Ее подспудно хотелось гладить по вздрагивающему упругому корпусу, как чистокровную английскую скаковую. Я представил себе, чего мне будет стоить страховая выплата, и внутренне содрогнулся, при этом все равно не в силах, отвести взгляда от этого чуда вселеностроения. Имя этой вселенной было Хенрик Холм, и вот в ней-то я и застрял.