Не будем усложнять

Впервые я увидел его в начале сентября. В небольшой арендованной студии Юлие Андем, наша режиссер и по совместительству сценарист, проводила прослушивание на вторую главную роль третьего сезона, целиком и полностью посвященному Исаку. Не знаю, зачем ей при этом понадобилось мое присутствие, но она сказала, что так будет лучше: мол, каст у нас - любители, а не профессионалы, так что есть смысл подобрать такого кандидата, с которым тебе будет проще сниматься. "Тебе" - это мне, в смысле. Ну что же: проще - так проще, поэтому я сидел в зале и наблюдал. Пробы шли своим чередом, пока в какой-то момент сбоку вдруг не раздался странный шум, отдаленно похожий на глухие хлопки. Я повернул голову и… В нескольких шагах от запасного выхода, тяжело взмахивая широкими крыльями и поднимая вокруг клубы неизвестно откуда взявшейся пыли, опускался на землю ангел. Коснувшись стопами пола, он осмотрелся, нашел меня глазами - словно бы именно меня и искал, а затем решительно сдвинул брови и открыл рот, намереваясь, вероятно, возвестить Слово Божие (ну или что там возвещают ангелы - не прогноз погоды же). Однако не успели первые звуки сорваться с его губ, как он испуганно округлил глаза, издал какой-то задушенный звук, переходящий в свистящий хрип, и сразу же согнулся и надрывно закашлялся, упираясь одной рукой в колено, а другой разгоняя пылевую завесу перед глазами. Пару раз он выставлял вперед указательный палец, видимо, останавливая мои потенциальные попытки заговорить (которые, разумеется, мне даже не приходило в голову предпринимать), но каждый раз срывался в новый приступ. Когда посланец небес наконец совладал с собой и выпрямился, я смог его разглядеть. У ангела обнаружилось красное, натужное от кашля лицо, плохо выбритое и одутловатое, близко посаженные бледно-голубые глаза под набухшими веками и крупный нос. Тусклый неоновый нимб кислотно-зеленого цвета мигал отходящими диодами, издавая слабый гул, и, подрагивая при каждом движении головы, бросал ядовитый отблеск на длинные засаленные волосы, наспех схваченные в хвост. Одет херувим был в повидавший все виды балахон до колена, камуфляжные штаны с множеством карманов и заклепок и армейские ботинки на толстой подошве. За спиной, как водится, виднелись крылья. Не могу сказать, что я хорошо знаком с ангелами как популяцией (в отличие от некоторых представителей нашей королевской семьи*). По правде говоря, мне не с чем сравнивать - в том смысле, что, вероятно, бывают ангелы и попредставительней. Например, из тех, что являются в дыму и пламени Королю Артуру и, указывая перстом, провозглашают: “Эй ты!.. Нет, не ты - а ты! Да, ты! Вон там видишь - меч торчит?.. Дай-ка его сюда!”. И, пока несчастный Артур, тужась и пуча глаза, тащит вверх Эскалибур (Икея, раздел кухонной утвари, осенний каталог, Темные века), скептично оглядывают местность: “Где тут в вашем захолустье можно найти что-то хоть отдаленно напоминающее приличный латте?..” Наверняка бывают всякие разные ангелы, но даже и такой, потрепанный и видавший виды, показался мне внушительным и впечатляющим. Поэтому я поступил так, как поступил бы каждый на моем месте: открыл рот и вперился в него немигающим взглядом. Судя по всему, ему такая реакция в новинку не была: приблизившись, он пощелкал пальцами у меня перед носом, а затем кивком показал на сцену: - Это тебе. Увидев, что реакции не последовало, ангел повторил чуть громче и по слогам, как не понимающему языка иностранцу: - Тебе, говорю! Эй!.. Ну и чего ты застыл? В соляной столб, что ли, превратился?! Я попытался ответить - вежливо, как учили, - но так и не смог вымолвить ни слова. Ожидание в глазах ангела сменилось раздражением. - Триста тысяч лет, и одни идиоты вокруг… Никакого карьерного роста… У других - вон: премиальные по итогам квартала, серные спа с массажем, оплаченные командировки в чистилище… А у нас?! Средневековье! Хоть бы кулер со святой водой поставили!.. Ну! - прикрикнул он, явно теряя терпение. - Отмирай давай! Не стоять же мне тут с тобой весь день!.. Он снова щелкнул пальцами, на этот раз требовательно и резко, и это наконец возымело действие: изнутри меня словно что-то толкнуло, я закашлялся и натужно просипел: - Что вы сказали? - А, так ты еще и глухой? - нетерпеливо фыркнуло сверхсоздание. - Может, и неграмотный? Подписать-то сможешь?! Понаберут всяких, а мне потом с вами возиться… А я в отпуске знаешь сколько не был уже?! Знаешь?! Я затряс головой. - Конечно, где же вам… Вам все только подай да принеси… Состроив гримасу и явно кого-то передразнивая, он плаксиво протянул: - “Подай мне, Господи… Я буду хорошим мальчиком… Я больше никогда-никогда… Только подай, Господи… Ну, пожа-а-луйста…” Вот пристали, а?! Ему заняться-то больше нечем… Делов у Него других нет, кроме как ваше нытье слушать… Вам сколько ни дай - вы все ноете и ноете… И ноете и ноете!.. Не глядя, ангел похлопал рукой по груди, по бедру, а потом, словно что-то вспомнив, досадливо щелкнул языком: - Ах, да: вейпер! Вот же гов... И тут же резко осекся, бросил на меня досадливый взгляд: - Ты тут еще… Ладно, давай по-быстрому, парень, делов и правда невпроворот. Значит, смотри: вот это, - он снова вытянул палец по направлению к сцене, - вот это тебе. Твое теперь. Ты просил "кого-то" - тебе дали. Владеть и распоряжаться до окончания срока аренды. Это понятно?.. Моргни два раза, если понятно… Ну?! - Дяденька, - сипло начал я, не вполне уверенный, как правильно обращаться к ангелам, - а вы уверены? Может быть, здесь произошла какая-то ошибка?.. Создание раздраженно затрещало крыльями. - Тысяча восемьсот тридцать один… И это только за последний час. Господь Вседержитель… Не введи во искушение… Вот только, Господи, я Тебя прошу, будь человеком, не введи во искушение… Изыми из длани моей все разящее, колющее и режущее… У меня и так два штрафа за этот месяц… Внемли молитве моей, Отче, и изыми. Не ровен час, Господи... Ты же видишь, с кем приходится работать!.. Затем он прикрыл глаза и длинно выдохнул, словно настраиваясь на неприятное, но неизбежное дело, покрутил головой влево-вправо, отчего шейные позвонки звонко хрустнули, а потом снова окинул меня взглядом с головы до ног. Просунул руку в прорезь балахона и выудил оттуда невесть каким образом уместившуюся за пазухой пухлую папку в обложке из желтого кожзаменителя, после чего достал из-за уха заправленный и даже уже прикуренный косяк. С явным удовольствием сделал глубокую затяжку, прищурился, выпустил дым аккуратными красивыми кольцами и открыл папку. На самом верху посаженных на спираль бумаг оказалась разлинованная форма, заполненная на незнакомом языке, похожем на арабскую вязь. Ангел зажал косяк в зубах и ткнул в бумагу длинным пальцем с желтым никотиновым ногтем: - Вот, тут написано. Твое имя, адрес, номер соцобеспечения. Никакой ошибки. Все верно. Так что давай, решай быстрей: сразу подпишешь или будешь сверять по описи. С треском захлопнув дело, небесный бюрократ подобрал полы одеяния и, крякнув, уселся в кресло рядом в ожидании ответа. Я машинально перевел взгляд на сцену. Может, кто-то и отреагировал бы на подобное с полным пониманием, мол, да-да, конечно, ничего необычного, такое случается по тридцать раз на дню: среди бела дня к вам спускается ангел, орет, закатывает глаза и тычет пальцем, всячески подчеркивая полное отсутствие интеллектуальной разницы между вами и ложкой для обуви. Для кого-то, может, такое и в порядке вещей. Но не для меня. Вообще, положа руку на сердце, мы, норвежцы, не шибко-то религиозны. На рождество мы едим риббе и пиннещотт*, на пасху - апельсины и “Kvikk Lunsj”: вот, пожалуй, все, что мы традиционно вкладываем в понятие священных праздников. Если вы, кроме этого, знаете, что имеется в виду под “Троицей” и “Вознесением”, то вам, возможно, стоит повнимательнее присмотреться к самому себе и крепко задуматься, а не религиозный ли вы экстремист. С другой стороны, ангелы - это другое. Особенное. Ангелы, как Юлениссен*, находятся вне верований, традиций и споров. Они есть - и точка. Ангелы появляются в домах в рождественский сочельник, на цыпочках тянутся к ручке двери, отряхивают у порога снежинки с рукавичек, ладошками трут румяные с мороза щеки, хохочут, болтают, трубят в смешные дудки и кружат по кухне, поводя носами, принюхиваясь к томящемуся в духовке риббе и то и дело норовя залезть пальцем в рисовый пудинг со взбитыми сливками и клубничным соусом. Потом они приземляются стеклянными или керамическими фигурками на подоконник и каминную полку и с любопытством выглядывают оттуда все праздничные дни, хихикают и шепчутся друг с дружкой по ночам до тех самых пор, пока рождество не заканчивается и не приходит время до следующего года укладываться спать в мягкие, подбитые ватой коробки. Я знаю: у нас дома их целая куча. Иногда они приносят мальчикам и девочкам - тем, кто особенно хорошо вел себя в старом году, приятные бонусы к уже утвержденному Ниссе списку подарков: игровую приставку последней модели, подержаный электровелосипед или фаллоиммитатор на дистанционном управлении. Тут не угадаешь. Но я никогда не слышал, чтобы ангел вот так мог заявиться на пробы на роль в сериале, подняв при этом ураган пыли, раскритиковать все вокруг, раскурить косяк и совершенно бюрократическим образом довести до сведения, что ваши самые тайные, самые сокровенные желания были кем-то услышаны, приняты к рассмотрению, выпущены в производство, занесены в реестр и отгружены со склада. И вот, пожалуйста: получите и распишитесь, доставка до подъездной двери, на этаж - за дополнительную плату. Я, повторюсь, о таком не слыхал, и поэтому так и сидел, слепо уставившись на того и гляди грозящий перегореть нимб и тщетно пытаясь собраться с мыслями. Из оцепенения меня вывел голос Юлие. Она вышла из-за своего стола перед сценой и села рядом со мной в зале. Ангел при этом довольно покосился на ее грудь. - Что скажешь? - спросила она, проглядывая листы резюме. - Пятый, седьмой и тринадцатый - театральный опыт; у пятого, помимо прочего, телевидение - реклама йогурта, кажется… Не бог весть что, конечно, но лучше, чем ничего. Ну, что скажешь? - Да, - снова подал голос посланец небес и постучал ногтем по циферблату Hublot Black Caviar*, обнаружившихся на левом запястье, - что скажешь? Берешь - не берешь? - Я... Голос неожиданно надломился, мне снова пришлось откашляться. Ангел с откровенной неохотой оторвал взгляд от груди и воззрился на меня явно насмешливо. - Вот он, - я окончательно прочистил горло и указал пальцем на силуэт. - Он. С ним мне будет комфортно. Не успел я договорить, как ангел громко фыркнул, размахнулся и невесть откуда взявшимся аукционным молотком ударил по парящей в воздухе деревянной подставке. В воздухе раздался хлопок, и сразу же и то, и другое исчезло, оставив за собой лишь тонкий, едва различимый дым. - Передано. Перед глазами тут же возник лист бумаги - та самая форма, которую я недавно видел в папке. Ангел держал его двумя пальцами на весу и ждал. Я посмотрел на него, и на секунду мне показалось, что что-то такое промелькнуло в его глазах, где-то в самой глубине - что-то странное, неуловимое, чего я никогда не видел раньше и чему не был в состоянии дать определения, что-то неизведанное, но при этом важное - жизненно, определяюще важное. Ангел стоял молча, против обыкновения не насмешничая, не развлекаясь колкими замечаниями - стоял и ждал, держа перед собой лист, и я, неизвестно каким чувством, вдруг понял, что нужно делать: смотря ему прямо в глаза, стараясь не думать о том, что на самом деле происходит и сошел ли я с ума окончательно и бесповоротно или есть хотя бы смутная надежда на выздоровление, я коротко кивнул. Он тут же коротко кивнул в ответ, словно скрепляя некий договор, и сразу за этим я увидел, как в самом низу листа, в специально отведенной для этого графе, вдруг зажглась моя подпись: точно такая, как на банковской карточке и библиотечном пропуске. В ту же секунду лист исчез, будто монетка в пальцах фокусника, и, снова глянув на меня - теперь уже по-иному, тепло и ободряюще - странное создание подмигнуло, в последний раз скосило взгляд на грудь Юлие, все еще сидящей рядом, и тоже бесследно испарилось. - Вот он, да? - переспросила она, и со звуками ее голоса я окончательно вернулся в реальность. - Вот он. … Вы видели его когда-нибудь? На экране или вживую - неважно. Нет, не видели? Как бы вам объяснить... Представьте себе все, чего у вас нет, но что всегда хотелось иметь. Все, без чего вы не представляете себе счастливого и безмятежного существования. Представили? Все-все, ничего не забыли? Хорошо. Теперь наделите всем этим великолепием одного-единственного человека. Давайте, щедрее сыпьте эти дары волхвов! Щедрее, горстями!.. Получилось? Отойдите немного в сторону, полюбуйтесь. Неплохая картинка, правда?.. Теперь представьте, что этот человек - не просто плод вашего воображения. Представьте, что он реален - вот он идет по направлению к вам, дышит, разговаривает, смотрит, смеется. Представили?.. Прекрасно. А теперь представьте, что он существует исключительно для вас. Во всей вселенной - для вас. Только для вас. Все, что делает его таким сногсшибательным, таким невообразимо совершенным… Настолько совершенным, что вам кажется, что он искрит и переливается в лучах невесть откуда взявшегося солнца, и от этого постоянно сопровождающего его переливчатого свечения, от его великолепия и грандиозности у вас каждый раз режет глаза. Вы стираете тыльной стороной ладони не к месту набежавшие слезы и задыхаетесь от счастья, потому что вот это все - оно для вас, только для вас и ни для кого другого. Представили? Отлично. А теперь представьте еще раз все, что я уже перечислил, но без последнего пункта. То есть вот эта невъебенная, охуительная, блять-какая-же-красота (150 крон, я знаю), эта лучезарность, пережимающая холодной рукой гортань одновременно со всеми сердечными желудочками, которые только есть у вас в наличии, - все это... вам не принадлежит. Все это существует параллельно и независимо от вас, составляет часть совершенно чужой вселенной и контролируется ее обитателем без каких-либо поправок на ваши желания. Ну как? Представили? Добро пожаловать в мой мир. Та-дам. Вы понимаете теперь, что у меня не было ни малейшего шанса?.. Это как если вы с трибун смотрите вниз, на арену античного цирка, и думаете: да это же чистое самоубийство! Я не пойду - туда!.. Живым мне оттуда не выбраться!.. И не надо подталкивать меня в спину - я не пойду! Но как бы выбора нет, вам его не оставили, этого выбора - или, вернее, вы сами себе его не оставили. Вы сами - сами! - выбрали его, не так ли?.. Сами согласились его принять. Вы просили - вам доставили. Его. И теперь отступать некуда: билеты проданы, места заняты, разносчики попкорна и хот-догов разносят попкорн и хот-доги. Публика замерла в ожидании кордебалета со львами, варварами и горящими колесницами. И хочет зрелища. Хочет смотреть, как вы, раненый им, красиво умираете на арене. Так что давайте. Выкручивайтесь. ... Конечно, я запал на него сразу. И дело было даже не столько в его глазах, в его улыбке, во всей его внешности чертова Аполлона. Хотя... Хотя, и в этом тоже - да вы просто посмотрите на него! Нет, в нем было нечто такое, отчего окружающим казалось, что если вдруг вселенная прямо сейчас стремительно сорвется в ебеня (я просто положу 500 крон сразу, так сказать, оптом), если через мгновение начнется межгалактическая война, и орды злобных и дурно пахнущих инопланетян обрушат на вас огонь лазерных пушек, наяривая в огромные мегафоны “Сопротивление бесполезно”*, если вдруг с неба обрушится вселенский потоп или к власти придут ультраправые… Если все это произойдет по отдельности или скопом, то даже тогда достаточно будет только одного его присутствия, одного только ощущения, что он где-то рядом, поблизости, что он никуда не денется, не исчезнет и не испарится - достаточно будет только этого одного, чтобы в зоне военных действий зацвели незабудки, фондовые рынки моментально стабилизировались, и общая ситуация перешла из разряда “тотальный пиздец” в категорию “маленький белый кролик потешно кушает виноградинку”. Понимаете, о чем я?.. Такой дар. Он умел слушать. Он умел слышать. Каждый, с кем он заговаривал, преисполнялся сознанием собственной значимости, уникальности и неповторимости. Красоты своих помыслов и желаний. Одним лишь взглядом, скользящим по вашему лицу, мимолетно задерживающимся на губах, на переносице, проникающим поочередно и сразу вглубь ваших зрачков, он, казалось, придавал такой вес и значение вашим словам - любой посредственной глупости, которую вы изрекали, - что невольно хотелось думать и говорить что-то важное, весомое, особенное, чтобы снова и снова видеть эти удивительные искры заинтересованности в его глазах. Заинтересованности вами. Или так казалось только мне?.. *** Мы начали снимать третий сезон в середине сентября. В этом сезоне Исаку должно было повезти, и повезти по-крупному. Ему должен был достаться самый главный приз - такой огромный кусок личного счастья, который почти не помещается в рот, и я должен был ему его обеспечить: сыграть так искренне и правдиво, чтобы все вокруг прослезились от “жили долго и счастливо, пока не пришло время подавать налоговую декларацию”. А Хенрик Холм - он играл роль Эвена, красавца-Эвена, всеобщего любимца-Эвена, неэкономно-расходующего-бумажные-полотенца-в-школьном-туалете-Эвена*, и это как раз ему предстояло спасти Исака из башни, куда тот заключил себя совершенно добровольно, да еще и перед этим обрезав свои волшебные волосы. И с той поры и навсегда им суждено было быть рядом в горе и радости, сортировать мусор, экономить воду и выплачивать ипотеку за развалюху на болотах и видавшее все виды персональное транспортное средство в виде старого, плешивого ишака. Такая вот жизненная и сентиментальная история. При этом Эвен не совершал никаких камингаутов: он, в отличие от Исака, принимал себя таким, какой есть - сразу и без оговорок на общественное порицание. Вот именно этим он мне и нравился. Эвен был мягким, нежным, заботливым, умел делать омлет и отлично при этом целовался. Совершенно очевидно, что большего и желать невозможно. Хенрик Холм, однако, был Хенрик Холм, а никакой не Эвен, и спутать их за пределами отснятого материала мог только человек, не знакомый ни с тем, ни с другим. Хотя, справедливости ради, стоит признать, что совершить эту ошибку было достаточно легко: в конце концов, мы судим людей прежде всего по одежке, а одежка, то есть внешность, была у них как под копирку. У них были одни и те же глаза цвета синей воды, та же улыбка, освещавшая лицо, тот же низкий голос, те же вкрадчивые движения. Те же руки, те же плечи, те же волосы. Они одинаково смеялись шуткам окружающих, одинаково трепали по плечу друзей, одинаково наклоняли голову при разговоре и с одинаковой иронией приподнимали брови. И со стороны казалось, что все просто, проще и быть не может: вот они - две оболочки одной и той же души. Мы потратили пару недель на обсуждение мотивов персонажей и эмоциональной составляющей их поступков, на вычитку сценария, на создание образов достаточно законченных и цельных, чтобы они органично смотрелись на экране, и одновременно отмеченных изъянами, неровностями и трещинами. Именно через эти трещины и проникал в итоге свет, именно они делали героев живыми, способными меняться и эволюционировать. - Поцелуйтесь, посмотрим, как это выглядит в кадре, - сказала Юлие еще тогда, на пробах. Конечно же, я видел сценарий заранее. Конечно же, я знал, что Исак будет целовать другого мужчину. Конечно же, я был готов. В этом нет ничего сложного или экстраординарного: целовать мужчину на экране - то же самое, что целовать женщину. Это всего лишь техника, не более: вы приближаетесь, соприкасаетесь губами, слегка приоткрываете рот и ласкаете чужой язык своим. Потом, когда слышите “Стоп, снято!”, отстраняетесь и поспешно сглатываете слюну вместе с незнакомым вкусом - в то время, пока режиссер рассказывает, что хорошо смотрелось в кадре, а что не очень, как отклонить голову и закрывать ли глаза. Не то чтобы у меня было много практики в этом вопросе, но, в принципе, мне нравилось считать себя профессионалом. На сцену я вышел бы и голым, не раздумывая: сцена - это сцена, я на ней - это не я, а кто-то другой. А уж простой поцелуй - пфф!.. Эка невидаль. Ничего личного. - Давайте, - повторила Юлие и дала знак оператору. Я посмотрел вперед. Он стоял на сцене, откуда минутой ранее рассказывал о себе и читал отрывок текста, и когда прозвучала команда, я вдруг с ужасом понял, что это не он подскочит сейчас ко мне, бряцая шпорами, как заправский ковбой, - это мне надо встать, заставить себя сделать первый шаг, выйти в проход и пройти через весь зал, стараясь не сбить ничего по дороге. Это мне - мне! - придется подняться на сцену и поцеловать его. Мне - его, а не наоборот, потому что это Исак, мой Исак - главный герой сезона, это за его жизнью мы наблюдаем в первую очередь, его выбор одобряем или осуждаем, в его личной войне делаем ставки. И это я должен смочь поцеловать Хенрика Холма так, чтобы это запомнилось - если не навсегда, то уж точно надолго. Запомнилось и запало в сердце так, чтобы простой норвежский зритель, увидев вечером в пятницу Исака и Эвена на своем экране, замер, судорожно глотнул воздуха и нетвердой рукой отложил в сторону пакет с чипсами. Понимаете, какая на мне лежала ответственность? Я помню, что шел к сцене на ватных ногах и не смотрел ни на него, ни по сторонам, а только прямо перед собой - смотрел, но ничего не видел. Помню, что сердце бешено колотилось, а в горле было сухо, как на дне давно обмелевшей реки, и я судорожно соображал, не попросить ли мне воды, или это все же будет выглядеть нелепо и непрофессионально. Словно во сне дошагав до сцены, я поднялся и, щурясь от яркого света направленных софитов, впервые посмотрел на него вблизи. Он был одет в мягкую фланелевую рубашку в клетку с закатанными до локтей рукавами и мешковатые для его фигуры джинсы, и в какой-то момент я вдруг увидел, как поднимается, наполняясь воздухом, его грудь, а над воротом рубашки, слева, прямо передо мной, бьется маленькая жилка. И именно тогда, в тот миг, без всякого повода и видимой причины, я с ошеломляющей ясностью осознал, что именно эту жилку я хочу видеть каждый день. Ее хочу слышать в темноте, ее трогать губами, ее накрывать подушечками пальцев и чувствовать, как она бьется внутри меня, синхронно с моим собственным сердцем. А потом я поднял глаза и встретился с его взглядом, и… Собственно, там все и закончилось. Я, Тарьяй Сандвик Му, - закончился. Я перестал существовать в пространстве и времени как отдельная самодостаточная единица. Моя вселенная сошла со своей орбиты и со всего размаха врезалась в его, а дальше... Дальше моей вселенной больше не существовало. - Хенрик, - сказал он, улыбаясь, и протянул руку. Я пожал ее, словно во сне, и кивнул. - Тарьяй? - по-прежнему мягко улыбаясь, продолжил он за меня. - Эмм, да, - я наконец разлепил губы. - Приятно познакомиться. Из зала послышался голос Юлие: - Ребята, мы готовы, когда вам будет удобно. Я снова кивнул, набрал воздуха и тут же длинно выдохнул, стараясь расслабиться. Затем поднял голову и улыбнулся тоже, как мог дружелюбно: в конце концов, мы поцелуемся рано или поздно, и нет необходимости делать этот момент еще более неловким, затягивая паузу. Мысленно призывая на помощь весь свой предыдущий опыт на площадке, я слегка наклонил голову вправо, выставляя скулу и показывая с правильного ракурса лицо, чтобы это выигрышно смотрелось в кадре, а потом - отступать было некуда - потом потянулся к его губам, намереваясь просто быстрее покончить с этим. Ну и отчаянно надеясь, что сердце не выскочит из груди прямо там, посреди зала для прослушиваний, и не запрыгает, рефлекторно сокращаясь и оставляя на полу кровавые разводы. Это было бы слишком мелодраматично и совершенно лишнее, даже в том состоянии я понимал это прекрасно. Я уже почти накрыл его губы своими, просчитав угол, наклон и допустимое давление, как вдруг он совершенно неожиданно отстранился и подал голову назад. Буквально на какие-то миллиметры, но это было настолько ощутимо и так странно, что я оторвался взглядом от его губ, на которых старался сконцентрироваться все эти немыслимо тягучие мгновения, и удивленно посмотрел в глаза. И тут он снова улыбнулся. Уже не просто вежливо-нейтрально, как это принято при первом знакомстве - нет. Он улыбнулся... мне! Именно мне - как будто за эти пару минут смог разглядеть настоящего меня. О, как много я отдал бы за эту улыбку!.. Много... очень много. Чтобы вот так он улыбался мне всегда. Только он - и только мне. Всегда, а не исключительно на сцене. Чтобы вот так бежали ниточки морщинок вокруг глаз, чтобы его глаза именно так смотрели на меня, чтобы уголки его губ так изгибались и подрагивали от предвкушения поцелуя со мной. Чтобы его дыхание обогревало мне сердце. По-прежнему не двигаясь, я смотрел на него, словно завороженный, еле дыша, и когда мне стало казаться, что я, вероятно, умер, прямо там, в этом репетиционном зале, такой нелепой и сладкой смертью, всего ничего не дожив до совершеннолетия, он, не опуская взгляда, медленно поднял руки и какими-то кошачьими движениями нежно погладил мое лицо. Невесомо провел большими пальцами по скулам, скользнул к затылку, зарылся в волосы, притягивая к себе ближе, и осторожно приподнял мне голову. Наконец он подался вперед и был уже в миллиметре от меня, но внезапно остановился снова. Уже на самом краю сознания, я вдруг услышал низкий звук, похожий на тихий, предвкушающий стон, в ту же секунду он разомкнул мои губы, слегка надавив на подбородок, и я почувствовал его язык, входящий в мой рот, исследующий его, ласкающий; и все его тело, прижатое ко мне, его ладонь на моем затылке, удерживающая меня мягко, но прочно; его руки, кружащие по моей спине, оглаживающие и сжимающие в кольцо - его руки, из которых… О, это было понятно сразу!.. Руки, из которых невозможно было вырваться по собственной воле, и оставалось только сдать все форты и подступы, сложить весла и плыть… Плыть с закрытыми глазами, плыть - пока он не насытится и не отпустит меня сам. - Спасибо, достаточно, все хорошо, - услышал я голос откуда-то издалека, и в то же мгновение все закончилось. Он отстранился, быстро провел тыльной стороной ладони по губам, заговорщицки подмигнул и легко засмеялся. В ушах гудело, как под водой, перед глазами плясали черные точки, я почти ничего не видел, только судорожно сглатывал и старался выровнять дыхание, поэтому не нашел ничего лучше, чем поднять руку вверх и сделать вид, что заслоняю глаза от света софитов. - Тарьяй, спускайся, давай еще раз пройдем по первому эпизоду… И нам все же надо что-то делать с твоим гардеробом, что-то уже решить наконец. Юлие отдавала привычные указания, рабочий процесс продолжался. - Хенрик, спасибо, контакты у нас есть, мы определимся, и я дам тебе знать. Договорились? - Конечно, - сказал он и, по-прежнему улыбаясь, протянул мне руку. - Увидимся. *** Вот так мы и стали коллегами, партнерами по съемкам. Вы когда-нибудь работали вместе с человеком, вблизи которого у вас заходится сердце и перехватывает дыхание? А так, чтобы на камеру?