Пламя

      Эллиен неподвижно сидела, наблюдая за тем, как пламя колышется в старом очаге, пробегая оранжево-алыми всполохами по рассыпающимся углям. Она всегда любила смотреть на огонь. Живое тепло расплывалось по рукам и лицу жаркими волнами, и это отвлекало от тревожных размышлений. Пару часов назад любимый оставил ее в лесной чаще в компании героя страшилок, которыми ее пугали в детстве, и, по иронии судьбы, ей предстояло помочь этому герою дотянуть до приезда лекаря. Конечно, придушить Исенгрима во сне седельной сумкой казалось самым простым и верным решением: мир избавится от чудовища, а сама Эллиен — от главного противника их с Эрименом свадьбы. Но она, увы, была слишком слабонервной для того, чтобы привести такой план в исполнение. Эллиен приподняла рукав шерстяного домашнего платья и невесело усмехнулась. На запястье красовались синие следы пальцев, хотя ей показалось, что Исенгрим не сжимал их настолько сильно, чтобы оставить такие отметины. Легендарный скоятаэльский командир бы вряд ли стал задумываться, отправить полукровку на тот свет или проявить милосердие. А может, он и больным-то прикинулся для того, чтоб остаться с ней наедине?       Испуганная собственными мыслями, Эллиен медленно обернулась. Предмет ее опасений лежал в забытьи, только грудь тяжело вздымалась. Бледная, как мел, кожа, губы, почти потерявшие цвет и периодически кривящиеся от боли, темные пятна под длинными изогнутыми ресницами — он и вправду выглядел не очень здоровым. Она злорадно улыбнулась и пошевелила угли длинной палкой. Придется ухаживать за своим пациентом, никуда не денешься. Эримену будет не в чем ее упрекнуть. Лекарства она подаст вовремя, горький отвар осиновой коры уже ждет в котелке, похлебка из сухого хлеба и вяленого мяса стоит у очага, чтобы не остыла. А сочувствовать болезни Исенгрима Эллиен себя обязанной не считала: она так и не усвоила до конца нравоучения многочисленных преподавателей, вбивавших в ее голову мысль о милосердии и любви к врагам. Бросив на середине мысли о тряпье для перевязок и остывающей похлебке, Эллиен углубилась в созерцание философской загвоздки: будет ли безусловным благом безвременная кончина Исенгрима от болезни или все-таки нет, потому что зачем-то же нужно провидению это чудовище. Она успела придумать по паре аргументов для каждой чаши весов и, утомившись окончательно, начала было засыпать. Но тут эльф зашевелился, с трудом открыл глаза и стал беспокойно осматриваться вокруг, видимо, не понимая, где оказался. Эллиен с неохотой повернулась. Увидев ее лицо, Исенгрим скорчил недовольную гримасу. Можно подумать, она испытывала хоть какую-то радость от его пробуждения! Пока девушка размышляла, что ей делать, эльф кое-как повернулся набок, медленно поднялся и, шатаясь, побрел к выходу. — Куда вы идете? Вам нельзя вставать, — опомнилась Эллиен, но он не обратил внимания на сказанное ею и скрылся за деревьями. Девушка прислушалась и скривила лицо — фу, его что, там только что стошнило? Ну и ну. Весело им будет вдвоем в этой старой пыльной хижине… По возвращении из своего дипломатического визита за деревья эльф потребовал сына и, узнав, что Эримен еще на рассвете ушел, разразился ругательствами на родном языке. Эллиен поспешила отвлечь его, сунув в руки кружку с горьким осиновым отваром. Исенгрим поднес ее ко рту, но, принюхавшись, поставил на пол. — Я не стану пить эту дрянь. Тем более, сваренную тобой. — Тогда варите себе сами, — проворчала девушка, отворачиваясь. Эльф чертыхнулся и отставил кружку подальше. — Кому из вас, идиотов, пришла в голову идея оставить меня здесь в твоей компании? — Не мне, можете поверить, — процедила сквозь зубы Эллиен, снова усаживаясь у огня. Какое-то время они провели в молчании, прерываемом только треском углей в очаге и шепотом еловых ветвей за рассыпающейся дверью. Наконец эльф снова заговорил своим обычным спокойным и надменным тоном: — Раз уж мне придется провести несколько малоприятных дней с тобой в этом расчудесном лесу, изволь назваться, чтобы я мог как-то к тебе обращаться. — А что, у вас мало для меня прозвищ? Полукровка, выродок, отродье — или как вы там нас называете? — хотела сказать девушка, но не решилась. — Меня зовут Эллиен. — Господин. — Что? — По правилам хорошего тона в этом королевстве, девица, когда обращаются к правителю округа или области, называют его «господин». Ты ведь выросла в замке, неужели тебя этому не научили? — Меня зовут Эллиен, господин, — спорить смысла не было. Он ведь и вправду пока еще оставался правителем Западного края, а уважение к титулованным особам отец вбил в нее с малолетства. — Эллиен, — протянул эльф. — Что-то мне не нравится, слишком длинно. Я буду звать тебя Нелл. — Как собаку? — не выдержала Эллиен, впервые за долгое время повернувшись к бесившему ее собеседнику, и тут же натолкнулась на напугавший ее вчера внимательный и настороженный взгляд его больших сине-серых глаз. — Не припомню, чтобы хоть в одном из знакомых мне языков dhoine были такие собачьи клички, — все так же спокойно ответил Исенгрим и закрыл глаза, видимо, сочтя беседу законченной. Полукровка, кипя от злости, подбросила дров в огонь и отпихнула ногой к стене седельные сумки. Нелл! Ну надо же, его остроухому величеству неудобно произносить ее неблагозвучное имя. Как этого типа выносили его воины, слуги, подданные? Как его выносил Эрфред?       От несносного эльфа мысли девушки, с того дня утратившей по милости Исенгрима прежнее имя, перетекли к отцу. Что-то происходит нынче в замке? Родители, наверное, в бешенстве, а весь городок вокруг крепости гудит от разнообразных сплетен. Нелл поморщилась, представив, что могут о ней говорить. Да уж, вряд ли отец когда-нибудь сможет простить ее. Все, что случилось со дня возвращения дочери из поездки к первому жениху, по милости досужих болтунов легло пятном на его честь. Он с детства учил Нелл, что нужно жить, сверяясь лишь со своей совестью и с благородными обычаями, которых придерживались предки. Но для нее это оказалось слишком сложно, захотелось быть счастливой с тем, кого полюбила, а не приносить себя на алтарь семейной жизни с незнакомым человеком, которого придется терпеть из чувства долга. Интересно, отец любил ее по-настоящему или тоже терпел, пока она была послушной дочерью, не доставлявшей никаких проблем? А Исенгрим любил живого, настоящего сына или все же образ единственного наследника, беспрекословно выполняющего все требования родителя? Нелл печально вздохнула. Ей не хотелось портить жизнь Эримена, становясь между ним и его отцом. И между ним и всеми остальными эльфами, они ведь никогда не примут его выбор. Еще меньше ей хотелось терять собственного отца — единственного, кто любил ее, кроме Эримена. А что, если и Эримена придется потерять? Нелл боялась даже думать об этом. Она всегда была одна, сколько себя помнила. Заводить подруг у нее не получалось: сначала родители часто переезжали, пока Брандона не призвали на королевскую службу, потом, уже в замке, девушка оказалась заперта в пустых покоях и виделась только с многочисленными учителями. Друзей ей заменяли книги и старый замковый сад, но теперь и этого не стало. Ничего не осталось от прошлого, будущее было туманным, а настоящее вызывало желание уснуть и больше не просыпаться. М-да, невесело началась их с Эрименом долгая счастливая жизнь…       Окончательно погрузившись в печальные мысли, Нелл к обеду перебрала все возможные мрачные варианты развития событий и, поковырявшись в походной посудине со все-таки остывшей похлебкой, проскучала до вечера. В хижине с утра царила тишина, и она начала было думать, что обязанности сиделки будут не столь уж обременительными, но тут Исенгрим беспокойно заворочался во сне и глухо забормотал что-то неразборчивое. Бледные щеки порозовели, а на лбу снова выступила испарина. Нелл выругалась про себя, прокляв упрямство эльфа, отказавшегося пить осиновый отвар, и стала трясти его за плечо, чтобы разбудить. Его тело полыхало жаром, обжигавшим ее руки даже через ткань рубашки. Она отшатнулась в испуге: ей показалось, что тепло поднимается от ее ладоней вверх по рукам, словно по коже пробегают невидимые языки пламени. Кончики пальцев отяжелели и запульсировали. А потом вдруг стало покалывать старые шрамы, оставшиеся с внутренней стороны левой руки возле локтя, когда она маленькой девочкой задела какую-то доску, утыканную гвоздями, в лавке у сапожника. Нелл закатала рукав и в недоумении воззрилась на белые точки — шрамы выглядели, как обычно, но покалывание все усиливалось.       Провалившись — как обычно — в свои мысли, она не сразу расслышала, что ее зовет проснувшийся эльф. К удивлению Нелл, он не стал пенять ей за невнимательность, а шепотом попросил срочно подать ему лекарство. Она покорно размешала в кружке с речной водой какой-то белый порошок со сладковатым запахом и поднесла больному, с тревогой заметив, как часто и неглубоко он дышит. До глубокой ночи покоя не было — без конца приходилось смачивать тряпку, чтобы протирать его горячие лицо и шею, разогревать горький отвар, потому что холодный не лез в глотку, толочь в деревянной тарелке какие-то зерна, которые должны были снять воспаление в ране… Рану тоже пришлось перевязывать, и об этом Нелл предпочитала не вспоминать. Исенгрим почти все делал сам, она только помогала, но ей уже при виде его закушенных от боли губ сделалось так дурно, что все остальное время она судорожно пыталась не упасть в обморок. Наконец, когда Нелл в очередной раз начала валиться с ног от усталости, эльф затих и, казалось, уснул. Она примостилась неподалеку от него, укутавшись в плащ, и отругала себя за то, что не спала днем, потому что после того, что ей только что пришлось вытерпеть, сон к ней не шел никак.       Вслушиваясь в тяжелое дыхание Исенгрима, Нелл размышляла над тем, что, к своему немалому удивлению, не испытывала раздражения и отвращения по отношению к нему в прошедшие часы, хотя пугал он ее не меньше, чем прежде. Эльф был требователен, но спокоен и собран, словно не лежал больной в глухом лесу, а отдавал приказы, сидя у себя в покоях. Странно было и то, что он не сказал ни одного грубого слова в ее адрес, хотя Нелл была и нерасторопна, и непонятлива от страха сделать что-то не так. Девушка чертыхнулась вполголоса, рассердившись сама на себя. Не хватало еще проникнуться симпатией к этому монстру только потому, что бедняжка заболел. Нелл снова закатала рукав и взглянула на отметины, оставшиеся от его хватки, чтобы заставить себя вернуться к печальной реальности. От синяков ее мысли перетекли было к внезапно забеспокоившимся шрамам и странному жару в руках, но она уснула раньше, чем успела на них сосредоточиться.