Пламя

      В таком положении Нелл провела следующие три недели, практически не вставая. Лихорадка, хоть и не сильная, не желала прекращаться, а попросить о помощи девушка не могла себя заставить. Тем более, жар не нарастал, и каждый день она надеялась, что утром проснется здоровой — или не проснется вовсе. Первое время Нелл безостановочно размышляла о том, как поступить со своей тайной. Она понимала, что долг обязывал ее все рассказать, но страх перед Исенгримом делал свое дело. Нелл продолжала прятаться под одеялом, каждую минуту ожидая нападения полукровок или прихода стражников, которые уведут ее в темницы. К этим невеселым мыслям вскоре добавились горькие думы о том, что все пережитые в Рантрайте страдания оказались напрасными, и дальнейшая жизнь обещала быть весьма и весьма нелегкой. Нелл сама не заметила, как растеряла свои силы на созерцание воображаемых ужасов. Мало-помалу в ней угасли все чувства, и внутри образовалась серая пустота, глубокая, тихая, постепенно съедавшая казавшиеся безостановочными мысли. Нелл больше не интересовали ни танцы огненных языков в камине, ни далекие горы, засыпанные снегом, ни сад, спящий под пушистым белым покровом, ни Эримен, ни Исенгрим, ни даже собственное будущее.       Из постоянного полусна ее на какое-то время вырывали только периодически нараставший жар и возвращавшаяся вместе с ним ноющая боль в руке — все эльфийские притирания не заставили шрамы уменьшиться и на миллиметр. Нелл безразлично отмечала, что сегодня стало немного лучше или хуже, чем вчера, и снова погружалась в спокойное, тихое небытие, стараясь скорее уснуть и попасть в свои кошмары. Как ни странно, теперь они казались ей убежищем, а привычное гнетущее чувство неясной тревоги и страха после сновидений накрывало, словно тяжелый полог, и защищало от грустной реальности. Погружаясь в сон, Нелл старалась рассмотреть детали помещения, в котором оказывалась, и мало-помалу ей удалось увидеть очертания полок на стенах, низкие широкие скамьи и лежавшие под ними игрушки. Она хорошо их изучила, удивляясь избирательности своей памяти: это был рваный грязный заяц с оборванными изгрызенными ушами, полусдувшийся кожаный мяч и деревянная кукла с грубо намеченным лицом, завернутая в лохмотья. Нелл однажды в минуту прояснения нарисовала их в маленьком толстом альбоме, который ей перед отъездом подарил Эримен, и подолгу рассматривала, чувствуя странное успокоение от созерцания знакомых линий. Теперь ее мир ограничился альбомом и пространством под одеялом, да еще углом между кроватью и тумбой, где копилась пыль, на сосредоточенное рассматривание которой Нелл тратила все остававшееся от сна время. Ей хотелось стать мелкой пылинкой, легкой и прозрачной, чтобы никто никогда не сумел ни запереть ее в покоях, ни найти, ни даже увидеть. В один из дней чья-то рука оставила у нее под одеялом письмо без конверта, пока она спала. Мельком взглянув на подпись, полукровка поняла, что письмо от Брайана, но поддалась своей апатии и нахлынувшему страху и засунула свернутую бумагу в альбом, даже не прочитав послания.       Исенгрим, выслушав очередной доклад служанки, приносившей еду в покои Нелл, с досадой ударил кулаком по столу, и у стены жалобно зазвенели бокалы с недопитым вином. Так не могло больше продолжаться, но что делать с полукровкой, он решить не мог: все варианты казались одинаково проигрышными. После памятного праздничного вечера, столь скандально завершившегося, эльфу пришлось потратить немало усилий, чтобы сдержаться и не отколотить несостоявшуюся невестку. Он толком не мог разобраться, что именно его так взбесило: поведение девицы, странный визит друга в ее покои или собственная пьяная дурость, заставившая пригласить Нелл на танец, проявить недопустимую вольность в обращении с ней, поссориться с Висегертом, не вовремя спросившим, все ли в порядке, а потом еще выдержать спектакль бесстыжей полукровки. С начальником стражи до сих пор не удалось помириться, и это плохо действовало на нервы Исенгрима, привыкшего к постоянной молчаливой поддержке друга. Сын тоже изрядно выводил его из себя, присылая каждую неделю письма с просьбой объяснить, на что обиделась Нелл, переставшая отвечать на его послания. Пришлось врать, что ей что-то там показалось неуместным в одном из писем, и теперь она дуется, несмотря на уговоры утихомириться. Не мог же Исенгрим сознаться, что перестал отдавать ей письма жениха, а потом запретил писать самой. Ко всему прочему и Брандон, с которым приходилось вести постоянную переписку, не давал покоя: каждая присланная им бумага заканчивалась дипломатичными упоминаниями о дочери и пожеланиями скорейшего возвращения ее жениху. Исенгрим, решив, что пора подготавливать почву для отправки Нелл под отчий кров, намекнул, что своенравная девица высказала сомнения относительно правильности своего решения, поэтому стоит дать молодым время и позволить самим определить дату свадьбы. Брандон вежливо согласился и, используя мягкие иносказания, попросил не давить на свое чадо, на что получил уверения в том, что леди оказывается все подобающее уважение.       Меж тем сама леди с каждым днем начинала все больше тревожить Исенгрима. Дело было не в том, что она не вставала с постели и почти не ела. Затянувшийся спектакль бесил эльфа, не понаслышке знавшего, что такое настоящий голод, и потакать девице он не собирался. Вздумала изображать из себя невинную жертву, пусть изображает, пока самой не надоест. Его беспокоило другое — полное исчезновение магии, постоянно перетекавшей между ними до начала комнатного заточения Нелл. Исенгрим уже привык к ощущению приятных теплых волн на коже, проникавших в кровь и заставлявших ее быстрее бежать по телу. В последние месяцы он чувствовал себя как нельзя лучше, словно не занимался решением бесчисленных дурацких проблем и предотвращением межрасовых, экономических и прочих катастроф, а отдыхал в полном уединении где-то в лесных дебрях, где не было ничего, напоминавшего мерзкие людские голоса и физиономии. Однако теперь все вернулось на круги своя, включая головокружения и мучительную бессонницу, и эльф стал искать способ поскорее возобновить приток необходимой ему магии.       Он знал, что ее порождали чувства Нелл, связанные каким-то образом с его персоной. Причем чем сильнее были чувства, тем больше силы вкладывалось в магический обмен — или односторонний поток, идущий от девушки к нему. Чем было обусловлено возникновение всей этой путаницы изначально, Исенгрим уже не слишком интересовался. Может, хижина стояла в каком-нибудь заповедном месте, или в похлебку случайно попала трава с особыми свойствами, или еще что-нибудь колдовское случилось. Магия нелогична и существует по собственным законам, которые трактуются (и нарушаются) в угоду тем, кто ее использует. Так почему бы ему самому не использовать то, что случайно — или не случайно — попало в руки? Надо было только вызвать у девушки всплеск каких-нибудь чувств, получить порцию силы, а что со всем этим делать дальше, покажет время. Конечно, правильнее было бы поскорее вышвырнуть полукровку из своей жизни и жизни сына раз и навсегда, но момент был не самый удачный, поэтому Исенгрим решил не спешить, сочтя, что всегда успеет избавиться от своего магического лекарства. Теперь перед ним встала другая проблема: как вытащить Нелл из-под одеяла и заставить поделиться магией? Поразмыслив какое-то время, Исенгрим решил пойти самым простым и легким путем — хорошенько наорать на затворницу, чтобы пришла в себя.       Нелл он обнаружил на обычном месте: на кровати под одеялом. Она не шевельнулась, хотя он специально громко хлопал дверями. Магия тоже спала. Исенгрим нетерпеливо выдернул девушку из ее импровизированного кокона. Она опять не отреагировала, оставшись лежать, как спящий котенок. Это несколько обескуражило эльфа, но не заставило отступить, и он стал трясти Нелл за плечо, попутно озвучивая обычный набор гадостей про неблагодарную полукровку. Через пару минут его попытки расшевелить неподвижно лежащее тело увенчались небольшим, но все же успехом: Нелл, вывернувшись из его рук, сползла с кровати и села, прижавшись к тумбе у изголовья, безразлично опустив голову и глядя в пол, словно там было нарисовано что-то необычайно интересное. Это окончательно взбесило Исенгрима: он рывком задрал девушке подбородок и замер, впервые задумавшись о том, что, возможно, следовало прийти раньше. Создание, смотревшее мимо него в пустоту, мало напоминало прежнюю полукровку. Кожа побледнела почти до синевы, глаза, в которых погас всякий интерес к окружающему миру, ввалились и придавали лицу неприятное выражение, а все черты болезненно заострились. Исенгрим попытался повернуть ее голову к солнечному свету, падавшему из окна, но она протестующее отстранила его руку холодными влажными пальцами. Зрелище было пугающее и отталкивающее. Исенгрим с досадой отошел подальше, не зная, как теперь выпутываться из проблем с полукровкой, от которой не чувствовалось ни малейшего признака магической энергии, зато явственно ощущался лихорадочный жар, к счастью, не слишком сильный. Внезапно за его спиной раздался не то вздох, не то всхлип. Эльф поспешно обернулся и тут же об этом пожалел: девушка плакала, прикрыв лицо похудевшими руками. Выругавшись, Исенгрим затолкал Нелл обратно в одеяло и, зайдя в умывальную, вытряхнул на пол. Может, спустить ее на пару деньков в подвалы замка, чтобы появилась достойная причина принимать такой скорбный вид? Помедлив еще минуту, он почувствовал, как застоявшийся воздух начинает неприятно давить на грудь, и перешел к решительным мерам. — С меня довольно этой комедии, Нелл. Сейчас я уйду, а когда вернусь, ты будешь ждать меня здесь чисто вымытая, аккуратно одетая и с нормальным выражением лица. Полукровка подняла голову, и в ее ввалившихся потускневших глазах вспыхнула такая злоба, что он отшатнулся. — А если нет? — шепотом спросила она, не отводя горящего яростью взгляда. Исенгрим чуть заметно усмехнулся — так ему нравилось гораздо больше. — Если нет, я самолично переломаю тебе все пальцы на руках и ногах. И сделаю это медленно.       Нелл снова опустила глаза, а эльф, выйдя из умывальной и громко захлопнув дверь, пошел в башню к лекарю, чтобы предупредить его о предстоявшем визите неприятной пациентки.       В просторной комнате, стены которой были выкрашены белой краской, пахло травяными отварами и железом от инструментов, об отвратительном назначении которых Исенгрим постарался не вспоминать. При одном взгляде на шкафчик с плотно закрытыми дверцами и высокую кровать у окна, накрытую простыней, у него начинал ныть шрам на животе. Он заставил себя перевести взгляд на Нелл, пугливо спрятавшую голову под капюшон плаща, который она наотрез отказалась снимать. Лекарь медленно и с явной неохотой готовился к осмотру. Он происходил из семьи с такой же древней историей, как Исенгрим, и жизнь в изменившемся мире тоже давалась ему нелегко. Тщательно вытерев руки чистым полотенцем, лекарь приблизился к Нелл, скорчившейся на стуле, и неодобрительно оглядел ее, а потом заявил: — Ну хорошо, говори, что ты с ней сделал. — При чем здесь я? — Мы сэкономим время, если ты перестанешь задавать вопросы и расскажешь все, как есть. — Я ее не трогал. Только запретил ей выходить из комнаты, и она почти месяц провалялась в постели голодная, видимо, решив уморить себя таким способом. — Так нужно было подсказать ей более действенный и положить конец ее мучениям. Что конкретно тебя заставило ее приволочь ко мне? Выгони ее на свежий воздух и заставь есть, а в кровать натыкай гвоздей, чтоб не валялась там без дела, вот и все. — Мне не нравятся ее вид. И у нее жар. А еще шрамы на руке, которые постоянно воспалены, и ни одно средство с этим не справляется. По крайней мере, три недели назад они были там. Лекарь призадумался и бросил на Нелл подозрительный взгляд. — С изменениями внешности я тебе ничем не помогу. Выпусти ее из комнаты, и все чудесным образом пройдет само по себе, если, конечно, безумие в ней уже не разрослось — тогда, ты сам понимаешь, от нее надо будет избавиться. Впрочем, по-моему, лучше сделать это уже сейчас. Выродки крайне неустойчивы, и потрясение могло оказаться слишком сильным. Исенгрим не на шутку встревожился: сводить Нелл с ума в его планы никак не входило. Надо же было не учесть слабости рассудка полукровок, о которой он был прекрасно осведомлен, но почему-то не вспоминал, когда речь шла о Нелл. Уж слишком она была непохожа на своих соплеменников. Лекарь, сдернув капюшон с головы девушки, продолжал: — Что касается шрамов, я осмотрю их, так и быть. Да и надо убедиться, что она не подхватила заразу. Но тебе придется нас оставить наедине. Она не рада твоему присутствию, судя по ее физиономии. Исенгрим вышел в соседнюю комнату, служившую для ожидания посетителей. Его не оставляли малоприятные мысли о возможных последствиях долгого заключения в четырех стенах для разума Нелл. Если она и вправду свихнулась, и до короля с графом дойдут слухи о том, что этому предшествовало, то самого Исенгрима и весь Западный край ожидают крупные неприятности. Лекарь, набравшись решимости, заговорил, перейдя на всеобщий язык: — Нелл, меня зовут Эльвар, и я, как ты уже догадалась, лекарь. Мне нужно убедиться, что с тобой все в порядке. Ты хочешь сказать мне что-нибудь? Нелл промолчала, глядя в окно, за которым колыхались засохшие стебли хмеля, оплетавшего замковую стену до самой крыши. — Ладно, раз сказать нечего, я тебя осмотрю. Едва он сделал шаг, девушка соскочила со стула и отошла к двери. Лекарь подумал, что поспешил с решением выпроводить из комнаты Исенгрима: пациентка мало походила на разумное существо. — Послушай, Нелл, мне и самому не нравится эта ситуация. У нас с тобой два выхода: я взгляну на твои шрамы и посчитаю пульс, и ты пойдешь отсюда туда, куда хочешь. Или могу позвать Исенгрима, чтобы подержал тебя, пока я делаю свое дело. Нелл заметно напряглась, и в ее глазах загорелся сердитый огонек: — Меня желает осмотреть сам прославленный Эльвар из Рантрайта? Голос у нее был тихий и охрипший от долгого молчания, но речь оказалась вполне разборчива. Эльвар выдохнул: по крайней мере, она понимает, что ей говорят. — Не желаю. Мне за это платят, и я выполняю свою работу. Покажи мне руку, и разойдемся. — Нет. — Почему? — Оставьте меня здесь и запретите ему приходить, — прошептала Нелл, кивнув на дверь. По ее телу пробежала дрожь, не понравившаяся лекарю до крайности. Можно было спрятать ее в башне на какое-то время, чтобы пришла в себя, но, поразмыслив, он счел, что не за чем вмешиваться в дела правителя. — Я не стану этого делать. — Помогите мне, — прошептала девушка, с отчаяния схватив эльфа за руку, которую тот аккуратно, но быстро отнял. — Я очень его боюсь. — Покажи руку, полукровка. У меня много дел, — строго проговорил Эльвар, которого начала мучить совесть. Нелл, глубоко вздохнув, завернула рукав темного домашнего платья, обнажив руку до локтя. Эльвар не поверил своим глазам. Несколько минут он вглядывался в красные бугорки, потом поднял взгляд на лицо существа, стоявшего перед ним. Это невозможно. Нет. Она не могла оттуда выбраться спустя столько лет. — Нелл, откуда у тебя эти отметины? Она повторила историю о сапожнике, которую рассказывала уже пару сотен раз. Эльвар удивил ее тем, что стал расспрашивать о подробностях: где была лавка, какие были гвозди, помнит ли что-нибудь сама Нелл. Она ничего не помнила. — Скажи мне еще, а где ты родилась? У тебя странный акцент. — В земле Нетревейт у истоков Эпоны. Но мы прожили там совсем недолго, — ответила девушка, сама не понимая, почему вообще разговаривает с бессердечным лекарем, отказавшим ей в помощи, о такой ерунде. Видимо, долгое одиночество сделало ее еще более жалкой, чем она была до приезда в Рантрайт. Лекарь, вздохнув, махнул рукой: — Я закончил. Иди к Исенгриму.       Она медленно, словно готова была вот-вот потерять равновесие, покинула комнату. Эльвар бездумно уставился в окно. Его чувства впервые за последнюю сотню лет оказались в полном смятении. Удивление, шок, ужас — не находилось подходящих слов, чтобы описать то, что он испытывал. Она сильно изменилась с тех пор, как лекарь видел ее в последний — как он долгие годы думал, — раз, и он не узнал бы ее, если б не увидел следы на руке и застоявшийся, неизбывный страх в глазах. Хотелось засунуть голову под струю воды и простоять так пару часов, но оставалось еще одно неприятное дело: соврать что-нибудь Исенгриму, который, судя по звуку шагов за дверью, окончательно потерял терпение. — Ну, что? Она свихнулась или нет? — Сложно сказать. — То есть как это? Она либо сумасшедшая, либо нет, что тут сложного? — Так сам определи, зачем тебе я в таком случае? Исенгрим помолчал, взвешивая услышанное, потом глубоко вздохнул и заговорил спокойнее: — Я прошу прощения за резкость, Эльвар. Но я встревожен. Ситуация складывается опасная для всех нас. — Тебе надо было думать об этом раньше. Ты ведь знаешь, связь между человеческой и эльфийской частями сущности у них очень нестабильная, и любое потрясение может нарушить баланс. Твоей полукровке повезло. У нее элементы, составляющие душу, распределились более равномерно, чем у других. Я думаю, что жизнь в спокойной обстановке и лечение успокаивающими травами приведут в баланс то, что теперь нарушено, но в это время ничто не должно ее тревожить. Проследи за этим, если она нужна тебе в здравом уме. — А что с рукой? — Ах, это. Она, похоже, постоянно спит на левом боку, поэтому процесс, обострившийся из-за переохлаждения и какой-то травмы, никак не может завершиться. — И всего-то? А я начал думать, что внутри могли остаться частицы металла. — Нет, не стоит беспокоиться. Исенгрим кивнул и пошел было к выходу, дернув за руку Нелл, чтобы шла следом, но Эльвар, собравшись с духом, окликнул: — Тебе следует знать еще кое-что. — Да? — Держись от нее подальше. Не разговаривай, не приближайся без необходимости и отошли как можно скорее, лучше сразу после того, как покинешь мою башню. Исенгрим вгляделся в лицо лекаря, сразу задумавшись о магии: — В чем дело? Это связано с лихорадкой? — Нет, жар у нее от голода. Просто твое присутствие не идет полукровке на пользу, а ее жизнь здесь портит твою репутацию. — Эльвар, если тебе есть, что сказать, я готов выслушать. — Я все сказал. Задумайся о моих словах — твое присутствие опасно для ее рассудка.       Исенгрим, разумеется, ни о чем задумываться не пожелал. Он собрался влить в источник своих неприятностей побольше успокоительных трав, а потом заставить выдавать требуемую магическую энергию, не доводя ситуацию до опасных крайностей. Безупречность плана портило только одно — сама Нелл, которая скорчилась в кресле, снова неотрывно глядя в пол. Исенгрим, окончательно потерявший терпение, ушел в свою спальню, где принялся смешивать в тяжелом серебряном кубке настойки, спрятанные в неприметном шкафчике, висевшем в темном углу. За годы войны он научился неплохо разбираться в медицине, особенно в тех ее областях, которые касались быстрого врачевания ран подручными средствами и успокоения расстроенных нервов. Успокоительные сослужили добрую службу ему самому после того, как он очнулся в походном лазарете с дырой в щеке и впервые увидел свое отражение в боку начищенного котелка. Поэтому Исенгрим, выбросив из головы указания лекаря, уверенно плескал в кубок двойные порции самых сильнодействующих средств. Нелл, к его удивлению, покорно выпила содержимое поданного ей кубка, хотя вкусовые качества снадобья оставляли желать лучшего. В отличие от силы воздействия. Через несколько минут полукровка уже спала, подсунув ладонь под бледную щеку. Исенгрим, подбросив дров в камин, отправился по своим делам, попутно размышляя о том, каким способом заставить ее есть. Он не чувствовал ни жалости, ни чего-то похожего на угрызения совести — только желание поскорее достичь своей цели.