— мученики;

“ Но я никогда тебя не предам. “ — Прошу прощения, кажется, я не вовремя, — низкий голос Кисаме выводит из неожиданного, кажущимся мимолетным ступора, заставляя Итачи поднять голову и взглянуть на своего напарника. Слишком долго они ходили на задания парой, чтобы девушка сразу поняла, что в словах Кисаме ни капельки извинений, и подал голос он специально. Он, как всегда, нихера не вовремя, но Итачи легко накидывает на лицо маску глубочайшего равнодушия, пряча остатки тревоги под кожей, и лишь слегка прикрывает глаза на мгновение, откинувшись на спинку твердого, неудобного дивана, предоставленного дешёвым постоялым двором и нежеланием Акацуки привлекать к себе внимание. Ониксовые глаза разглядывают Кисаме, опускаясь с его лица на плечи, покрытые то ли шрамами, то ли жабрами, на мускулистую грудь и торс, на завязанное на паху полотенце. — Оденься, — приказывает Итачи, закрывая глаза, не давая им оглядеть напарника с ног до головы и выдать мимолётный интерес, возникший так быстро, что ненароком смутил Учиху. Кисаме же лишь фыркает, но молчит, взглядом окидывая девушку. Когда он вошёл в комнату, наконец оставив душевую, после целого часа нахождения в ней, Кисаме нашёл напарницу в состоянии мысленного транса, который для Итачи является чем-то обычным, но каждый раз Хошигаки вздрагивает, видя как тонкие бледные пальцы крутят блестящие ножницы в одинаковом зачарованном темпе. На мгновение это напомнило гендзюцу, и Кисаме специально вырывает Итачи из этого состояния, по себе зная — до добра не доведёт. Лишь до кошмаров, которые напарница будет видеть ночью, шурша одеялом, комкая простыни и тихо постанывая, из-за чего Кисаме не сможет спать. А утром она сделает вид, что ничего не произошло, а если разбудить и признать факт того, что Кисаме видел её в этом состоянии, — разозлится. Взгляд снова падает на ножницы, вращение которых остановилось. — Ты опять хочешь подстричься? — и взгляд становится невольно печальным, хотя Итачи и не замечает этого. Кисаме нравятся её длинные прямые волосы, хотя он понимает, что с ними неудобно в бою. Кисаме не нравится, что как только они отрастают несколько ниже плеч, Итачи берёт в руки ножницы и состригает их, разбрасывая пряди по полу. Девушка кивает, знает какой вопрос Кисаме задаст следующим: — Можно помочь? — получив немое разрешение, Хошигаке делает шаг, следующий, чтобы склониться перед Итачи на корточках, забрать ножницы, выпрямиться во весь свой рост, сесть рядом на диван, гигантскими ладонями коснуться её напряжённых маленьких плеч, развернуть спиной к себе. Кисаме аккуратно игнорирует приказ одеться, зарываясь в чёрные волосы ладонью. Он всегда говорит, что смотрит так на нужную длину волос, а на деле просто чувствует каждой клеточкой своей ладони мягкость её прядей. Итачи до безумия идеальна, и от этого Кисаме не по себе. Итачи напряжена, потому что в голову лезут мысли, которые стоило бы отбросить в сторону, но они слишком настойчивые. Пальцы Кисаме касаются её головы, и ей, кажется, будто она хочет замурчать, потому что по телу бегут приятные мурашки. Она старается не думать о том, что напарник сидит с одним лишь полотенцем на бёдрах, она старается не думать о распространяющемся запахе его свежего тела после душа. Она вообще старается не думать, но не получается. Итачи пропускает вопрос Хошигаки мимо ушей, и он аккуратно дёргает её за прядь волос: — Что? — Может ты соберёшь их в хвост? — переспрашивает Кисаме. — Может, — она закрывает глаза. — Положи ножницы и пойди оденься. Кисаме морщится, держит руку в её волосах чуть дольше, чем требуется, но тем не менее встаёт и идёт в свою комнату. Он ненавидит себя за это послушание, но не позволяет лишнего, зная, что ту тонкую нить доверия, что они провели, легко можно разрушить одним неаккуратным движением, одним неправильным словом, одним выпущенным на волю желанием. Граница, прочерченная ими, тем не менее слишком размытая, заставляющая Кисаме постоянно думать, что он стоит на грани. Но Итачи молчит, провожая его равнодушием и иногда, как кажется Хошигаки, жалостью. Кисаме хлопает дверью, оставляя Итачи в тишине безлюдного постоялого двора. Такой тишиной можно задушить в себе всё живое, и Учихе удаётся справиться с непонятным ей потоком лишних мыслей и переживаний. Она располагается на диване, прикрыв лицо рукой, чтобы наконец сделать то, ради чего они остановились в этом захудалом месте — уснуть. Но засыпая каждый раз, Итачи знает, что будет видеть в своих снах — летящего в реку Шисуи и его окровавленные слёзы из пустых глазниц, его последние слова, его “ Но я никогда тебя не предам. “ Кисаме возвращается спустя пол часа, поднимает спящую Учиху на руки и относит её в кровать, отметив, что Итачи не ворочается и не стонет, как когда ей снятся кошмары. Итачи же с утра думает о том, как легко было засыпать на твёрдом, неудобном диване, немного пахнущим Кисаме.