Ошибка

Первая учебная неделя обычно проходила плавно и мягко, втягивая нас в учебный процесс, и каждая секунда моего дня доставляла мне неимоверное удовольствие. Я всегда что-то делал — слушал преподавателей, читал учебник, писал конспект или эссе, практиковался — и всё это я любил с каждым днём всё сильнее и сильнее, всё это притягивало, манило меня. Я упивался процессом учёбы и стремился каждое мгновение учиться. Со Скорпиусом мы были очень похожи. Он, так же, как и я, видел всю свою жизнь в занятиях. Обычно наши вечера проходили так: мы сидели в углу гостиной, окружённые тёплой, семейной жизнью Гриффиндора, смехом и звоном голосов, строго-насмешливым голосом Лиззи, которая отчитывала Джеймса за очередную шутку — но всё это ненавязчивым фоном мелькало среди страниц книг или сквозь строчки пергамента, вслед за быстрым скольжением пера, и так до позднего вечера. Несмотря на нашу крепкую братскую любовь, мы были немногословны и могли за день сказать друг другу меньше десяти слов. Мы общались взглядами с понятным лишь нам выражением, призрачными полуулыбками с едва заметным оттенком смысла, порывистыми движениями, которые мы толковали безошибочно. С Лили мы встречались до завтрака, во время обеда и вечером. Всё остальное время занимала учёба, в которую мы добровольно кидались с головой. Вечера моя сестра тоже проводила с нами, выполняя домашнее задание и приводя в порядок конспекты. Лили училась хорошо, и так как особых затруднений с занятиями у неё не было, сестра с удовольствием помогала своим однокурсникам, не давала списать, а именно помогала, остроумно и понятно, так, чтобы легко удавалось провести ассоциацию, объясняла что-либо. А я просто просто смотрел на неё и улыбался. Вечер протекал слишком быстро и приятно. Бывало, кто-нибудь из нас вычитывал о каком-либо интересном заклинании, зелье, существе, и мы слушали интересный рассказ. Иногда просто молча читали, но и тогда между нами возникала тонкая и тихая гармония, а по сердцу разливалось безудержное упоение такой дружбой. Мы засиживались допоздна, и я считал себя самым счастливым человеком, потому что рядом со мной сидят самые близкие люди и разделяют мои чувства. Так мы обычно коротали золотые осенние вечера, но в том году всё было по-другому. Я постоянно думал о той девушке. Я вспоминал её тёмные кудрявые волосы, её изящные руки, её бледную кожу и алые губы и задыхался. Я постоянно находился во власти густого, томительного чувства. Чтобы я ни делал, передо мной вставал её печальный призрак и превращал реальность в невыносимое безумие. Я не мог вынести без неё и минуты, я снова и снова возвращался к тому воспоминанию. Оно обжигало меня, и пламя бесконечной, глубокой тоски, печали, невыносимой, вязкой, томительной муки пожирало мой разум, мою душу. Я не жил — я сгорал и задыхался густым тревожным дымом, который душил меня и преследовал повсюду. Но вместе с тем я не мог отказаться от того пожара — я не мог больше жить, не думая о ней. Я горел, но непокорный огонь, облизывая моё сердце, доставлял мне ненормальное блаженство. Мне было невыносимо больно, но чувствуя эту боль, я взлетал под самые звезды. Я упивался тем безумием, я жил одним воспоминанием, я терял рассудок. Днём я с трудом вникал в слова людей, окружавших меня, я находился в непроницаемом тумане и ясно видел лишь её. По вечерам, когда мы сидели со Скорпиусом и Лили в гостиной, я тупо смотрел в книгу, и мой мёртвый взгляд бессмысленно проглатывал пустые слова, которые были для меня всего лишь набором букв, созданным без всякой цели. Когда же мой ступор доходил до того, что я просто переставал даже читать и сверлил глазами одно место, я переводил взгляд на голубое перо, единственную часть, осколок того светлого призрака, безумной мечты, которое отныне стало моей закладкой. Я заучил каждую его деталь: аккуратные, крепко сцепленные между собой бороздки по одну сторону ствола имели глубокий, словно ночное небо, синий цвет, плавно переходящий в чёрный по краям пера; на другой стороне синие участки покрывали чёрные горизонтальные полосы, но на обеих частях, словно звёзды, были разбросаны маленькие сияющие пылинки; кончик пера походил на вершину заснеженной горы и был покрыт белоснежной шапочкой. Я задумчив дотрагивался до мягкого, нежного пера, то поглаживая его, то отнимая руку, но неизменно думая только об одном. Но то было днём. Ночь же превращалась в пытку. Я не спал, я находился во власти тревожной, тягучей, бесконечной, удушливой дремоты. Мои мысли путались, её образ, в перемешку с другими, беспокойно мелькал в навязчивой полуреальности. Неотступные призраки, бесконечный тревожный, словно у больного в лихорадочном бреду, сон, неясный, мутный туман и нескончаемая карусель одних и тех же безумных мыслей — вот весь я в первые шесть дней после той встречи. На третий день я встретил её. Рано утром мы со Скорпиусом шли в совятню. Поднимаясь по лестнице, я, как и всегда, находился во власти навязчивого, душного тумана, а мой пустой взгляд в то время свободно блуждал по холодным каменным ступеням. Но вдруг что-то удврило меня — резко, сильно, обжигающе больно, что-то мгновенно скользнуло по мне, и я поднял взгляд… Она спускалась нам на встречу и вся дышала невыразимо печальной, задумчивой и тихой высотой. Её пустой, до боли пронзивший меня взгляд, мёртво охватывал ледяной камень, её грациозная фигура легко, словно призрак, скользила вниз. Что-то заставило её поднять свои изумрудно-голубые глаза, покрытые невесесомой, печально-тусклой и лихорадочной, тихой и безумной дымкой. Она взглянула на меня, и я видел, точно видел, что во взгляде её вспыхнуло что-то светлое, радостное, нежное… На призрачно-бледном лице вдруг расцвёл мягкий, едва живой румянец, сияющий, но отчего-то робкий взгляд стыдливо опустился… Она быстро спустилась, но когда её фигура скользнула мимо меня, словно безмолвная тень, я услышал, я почувствовал её трепетный выдох, бешеное биение её сердца… На этот миг реальность вокруг замерла, потерялась, рассыпалась… Мои глаза на несколько секунд заволокла тёмная пелена, все звуки смешались в давящий, пронзающий, невыносимый гул. Я пошатнулся и, чтобы не упасть, схватился за каменные перила. В тот момент я окончательно понял, что сошёл с ума.

***

Я был единственным членом нашей семьи, который не играл в квиддич. Я не находил в этой игре ничего притягательного для себя и оставался к ней равнодушен. Скорп был полностью со мной согласен, но в том году мы посещали каждую тренировку нашей команды и каждый матч. И делали мы это ради Лили. Моя лёгкая, юркая и ловкая сестра, виртуозно летавшая на метле, идеально подходила на роль ловца, и, когда это место в команде освободилось, решила попробоваться. Новым капитаном стал нашей команды стал мой брат Джеймс, перешедший в том году на седьмой курс. Казалось бы, Лили, идеально подходившей на роль ловца, достаточно лишь подойти к брату, заявить о своём желании, и Джеймс с распростёртыми объятиями примет её в команду, но никто из них никогда бы так не поступил. Джеймс в решении какого-либо вопроса никогда не принимал во внимание родственные связи, и, наверное, именно поэтому мы с ним почти не общались. Несмотря на наши братские узы, мы вели себя друг с другом, как совершенно посторонние люди. Мы были абсолютно разными: я необщителен — он душа любой компании; я упиваюсь учёбой — он её ненавидит; я спокоен — он запальчив; я мыслю — он действует; я равнодушен к квиддичу — он вратарь со второго курса. Мне никогда не было приятно находиться рядом с ним и видеть его грубые, иногда жестокие шутки, а он считал меня скучной занудой и не мог простить мне дружбу с сыном Пожирателя смерти, хотя никогда и не говорил мне об этом. Не стоит считать, что нас связывала хоть какая-то, пусть самая тонкая и незаметная нить братской дружбы — нет; самое эмоциональное и сердечное наше приветствие ограничивалось словом «Привет». Мы были друг другу чужими. Отборочные испытания Джеймс назначил на утро субботы, и, позавтракав, мы втроём отправились к стадиону. Блеклое, холодно-золотое осеннее солнце то выглядывало, то вновь скрывалось за плотными стальными тучами. Быстрый и резкий ветер заставлял разноцветные флаги стадиона тяжело трепыхаться. Аккуратная прохлада приятно обнимала и успокаивала моё уставшее сознание. Испытания продолжались до самого обеда. Джеймс начал с охотников, но сорвался уже на четвёртом претенденте. Всё чаще стадион орошали его крики, и в итоге охотниками остались прежние игроки, в числе которых находилась играющая в команде уже три года Лиззи Джентл. Выбор загонщиков дался брату куда сложнее, так что, выбрав подходящих игроков, он сорвал голос. Вспыльчивый Джеймс уже давно бы разнёс стадион, если бы его постоянно не успокаивала Лиззи. К выбору ловца обессиленный капитан подошёл куда проще и выпустил снитч, предлагая пятидесяти кандидатам поймать его, а сам сел на трибуну к отобранным игрокам. Претенденты тут же беспокойно заметались над полем, шумя, ругаясь и врезаясь во всё, что видели. Если бы Лили через три минуты после начала не поймала заветный мячик, на стадионе точно не осталось бы ни одного живого существа. Но обо всех этих не очень занимательных подробностях мне после испытаний рассказал Скорпиус. Я же просто сидел на трибуне, сверля тупым взглядом воздух перед собой и вертя в руках заветное перо. После той встречи на лестнице мне не стало легче; напротив, думая о ней, я стал упиваться, жить лишь той недосягаемой мечтой, закрывая глаза и вспоминая её сияющий взгляд, подаривший мне мучительную надежду. Меня наполняло то вязкое, тоскливое, невыносимое чувство, и я не мог ни думать, ни чувствовать, ни дышать. Везде я снова встречал лишь её. Я снова погружался в безумие, и оно почти ничего не оставило от моего сердца. Я устал. Мы спустились на поле, чтобы поздравить Лили. Её уже душила в объятиях Лиззи.  — Как же я рада, что ты в команде! По-другому и быть не могло! Если бы не эти формальности, Джеймс сразу же взял бы тебя ловцом!  — Спасибо, Лиззи! — сияла счастливой улыбкой в ответ сестра. Когда Лиззи, наконец, поняла, что придушенный ловец ни на что не сгодится, и решила её отпустить, я подошёл к сестре. Не помню, что сказал, обнял ли — помню лишь, что устал и не мог испытывать никаких чувств. Ничего. Мы стали в сторонке, ожидая, пока Лили примет все поздравления и мы сможем вернуться в замок. Но вдруг произошло то, что перевернуло всего меня. К Лили подошла она, та самая девушка-призрак, и, устало улыбнувшись, сказала ей несколько слов. Я замер в тупом ступоре. Вдруг волна раскалённого пламени затекла в мои лёгкие, выбросилась в кровь, поразила даже разум. Я вздрогнул и, не думая совершенно ни о чём, окрылённый чем-то невесомым, безумным, что заставило меня дышать, подошёл к ней. Её взгляд, чистый, кроткий и нежный, пронзил меня, погнал волну трепетной дрожи к самому сердцу. Я чувствовал её, я едва дышал, я видел только её тихие изумрудно-голубые глаза и ничего, кроме них. Я подошёл к ней очень близко и замер, чувствуя, что меня вновь охватывает горячее живое пламя. Теперь у меня не темнело в глазах, теперь я чувствовал себя на вершине своего счастья и понимал, что больше не вынесу того безумия, которое охватывало меня прежде. Я с трепетом наблюдал, как её призрачно-бледное лицо наполняет огненный, словно лихорадочный, румянец, как расцветает ясный лишь мне огонёк в её нежных глазах… Я чувствовал её неровное дыхание, не понимал, дышу ли я, есть ли я, есть ли мир вокруг нас. Я потерял способность понимать. Безумец.  — Оно твоё. Я протянул ей перо, которое вертел в руках, сидя на трибуне. Я не узнал свой голос, который стал тихим, с робким, пости невесомым придыханием… Она смотрела мне в глаза, нежно касаясь моей руки. По телу вновь пробежала сладкая, быстрая дрожь. Я не отрывался от неё, я ни о чём не думал, я наполнялся ею и впервые за те шесть дней, показавшимися мне нескончаемой мукой, жил.  — Я потеряла его, а ты нашёл, значит, оно твоё. Я один по-настоящему понял её слова. Мне хотелось коснуться её рук, её лица, её волос… Я отдавался волне живого безумия, которая накрывала меня… Я слышал неровное биение её сердца, чувствовал её трепетное дыхание на своей коже, я видел её пылающие губы… Слишком близко… Безумец…  — Альбус, я только отвернулась, а ты уже схватил мою мисс Бель! Мы вздрогнули в один миг и обернулись. Лиззи, сияя лукаво-насмешливой улыбкой, смотрела на нас. Меня нисколько не заботило в тот миг, что мы стояли почти вплотную друг к другу, что глаза наши лихорадочно и одновременно робко сияли, что руки нежно сплелись, а лица покрыл пламенный, нездоровый румянец. Меня волновало лишь то, что рука её мягко выскальзывает из моей. Я удержал её. Она бросила на меня свой глубокий, нежный взгляд и направилась к своей сестре, оставляя меня в безумном ступоре. Теперь я не смел покинуть мечту, которая, впрочем, стала реальностью.

***

 — Она тебе понравилась? — спросил Скорпиус, когда Лили отошла подальше. В первую секунду я не понял, как друг мог задать такой глупый, такой гадкий вопрос, но до меня быстро дошло, что он не знает, что происходило со мною всё это время, хотя, я уверен, догадывался. Я тихо ответил:  — Понравилась? За все шесть дней, находясь в лихорадочном бреду, я ни разу не задался вопросом, что со мной. Я понимал это с самого начала, но смутно, неосознанно, не высказывая эту мысль самому себе. Я ничего не ответил. Скорпиус кинул на меня туманный, задумчивый взгляд и промолчал. Пообедав, мы отправились к Хагриду, чтобы сообщить об успехе Лили, за которая, обретя вновь способность чувствовать, теперь радовался. А, может быть, я радовался и не за неё, а вообще за весь мир. Я не понимал своих чувств, которые вдруг все слились в один тихий поток светлого, чистого счастья. Но, несмотря на моё открытое настроение, мы по дороге молчали. Я видел задумчивость своего друга и вспомнил вновь свои мысли на счёт его и Лили. Я решил всё рассказать Скорпиусу в тот же день. Подходя к домику лесничего, я заметил в лесу какое-то движение. На окраине, привалившись к дереву, будто без сил, застыла человекоподобная фигура. С ним явно было что-то не так, словно оно ранено или больно. Мы с другом решили подойти к существу, несмотря на просьбы Лили этого не делать. Сестра настояла на том, чтобы мы подождали Хагрида и направилась к домику лесничего. Но я не мог ждать. Что-то тяжёлое и сильное манило меня к этому существу, я видел странную необходимость подойти к нему. Это наваждение захватило меня, и я быстро направился к нему. Скорп схватил меня за руку и бросил вопросительный взгляд. Я вырвался и бегом направился с существу. К моему ужасу, это был человек. Старый мужчина в грязных рваных тряпках, весь в глубоких кровоточащих ранах, обмотанных какими-то клочьями. Силы быстро покидали его, он почти потерял сознание. Бросив на меня обессиленный, тяжелый, замутнённый взгляд, он начал что-то говорить. С его окровавленных губ слетал жуткий булькающий звук, в котором, словно в паутине, путались бессвязные слова. К нам уже подходили Лили, Скорпиус и Хагрид. Человек резко схватил меня за руку и, сделав усилие, бросил на меня ясный, чистый взгляд и быстро проговорил: «Фольцвен… Плен… Орден…» Едва выговорив эти слова, человек обмяк на стволе и закрыл глаза. Реальность не была мечтой. Сон оказался не сном.