Ошибка

Кошмары и навязчивые, неясные, будто душившие своей монотонностью сновидения тем летом мучила меня особенно часто. Я всегда помнил и понимал их содержание, эти сны не были призрачным бредом, как все другие, напротив, они были особенно живы и логичны, словно увиденная реальность, воспоминание. Но, несмотря на такие необычные для снов черты, я не придавал им ровно никакого значения и благополучно забывал, как и всякий сон. Так было до первой ночи шестого года обучения в Хогвартсе. Длинный, но радостный день утомил меня, и я быстро забылся глубоким ровным сном, провалившись в мягкие объятия небытия. Не знаю, сколько длилось это спокойное состояние, но я вдруг почувствовал резкий рывок, будто меня кто-то с неимоверной силой вышвырнул из кровати. Открыв глаза, я понял, что стоял посреди огромной тёмной комнаты с холодными каменными стенами и высокими потолками. Во мне разливалось недовольство, даже лёгкая злоба, но я легко мог её умерить. Но тогда этого не было нужно, тогда я хотел поиграть. Услышав шаги и сбивчивое дыхание, я поднял на вошедших свой взгляд — холодный, тихий, яростный — я точно это знал, я сам делал его таким, рождая у тех людишек заразительный, панический, жалкий страх. Бросившись мне в ноги, на полу лежал рыжий, смертельно бледный человек. В дверях стоял другой, темноволосый, с внимательным, спокойным взглядом.  — Фольцвен, как ты посмел ослушаться меня? — я спросил это тихо, без гнева и холода в голосе, но с безумным интересом и жуткой радостью и одновременно с тихой яростью.  — Мой Л-лорд, я ис-ис-исполнил ваш приказ… Ты смеешь лгать Тёмному Лорду? — мой холодный голос плетью стегнул по его жалкой фигурке, пресмыкающейся где-то у меня в ногах; человек весь дрожал, захлёбывался своими ничтожными оправданиями, сжимаясь и закрываясь руками, будто рассчитывая так спастись от моего удара; я же ликовал, бурная волна предвкушения, горячо обжигая, лобызала моё сознание: чем тяжелее его преступление, тем жёстче будет наказание.  — Нет, я не-не лгу… Я у-убил его-о…  — Тогда объясни, как мертвец мог сбежать! — вскрикнул я. Подойдя к Фольцвену, я обхватил его худое горло, глядя в трусливые, метавшиеся из стороны в сторону глаза. Он зарыдал. Противное отвращение всколыхнулось во мне, заставляя брезгливо отшвырнуть в сторону эту жалкую тварь.  — Как ты смеешь надеяться, что я не учую ложь? Да… Она пропитала воздух, ложь и страх, утяжеляя его, делая липким и гадким… Я вновь взглянул на жалкого Фольцвена. Отвращение, ярость, безумное желание, молниеносная мысль и взмах палочки… Жуткий крик звонко пронзил воздух, алые капли крови быстро взметнулись к потолку тихо застыли на нём, оставив длинный след… Ещё, ещё… Он кричал, визжал так громко, так резко, визжал до изнеможения… Один за другим медленно расцветали на его бледном теле яркие кровавые цветы, и брызги, словно струи фонтана, взметались вверх, густые потоки быстро падали вниз, заливая ему лицо, затекая в глаза… Я рвал его тонкую кожу, рвал всё его тело на жалкие клочья, но оставлял в нём ничтожную каплю жизни, достаточную для того, чтобы он мог чувствовать боль, чувствовать свою вину и пронзать эту комнату визгливым криком… Упоение его страданием разливалось моей крови, безумное наслаждение накрывало меня, я растворялся в его тонком визге… Я хотел терзать и лечить, чтобы снова терзать, я хотел забыться, хотел, чтобы кровавый пар, исходящий едва живого тела вечно клубился в моих лёгких, разжигая безумную, жестокую, звериную жажду… Но я не мог себе этого позволить, не сейчас… Да, Сектумсемпра позабавила меня, но пора заканчивать. Ещё одна маленькая шалость… Лёгкое движение моей белой руки с длинными пальцами и жуткими когтями — и голос разодранной в клочья смеси мяса и крови (это больше не было человеком) перешёл на ультразвук, залитые кровью глаза начали вытекать из орбит, а остатки его разорванного тела бешено затрепыхались. Круциатус, видимо, дал Фольцвену понять, что Сектумсемпра была лишь прелюдией к основному действию. Его голос резко и остро, словно та боль, которую он испытывал, пронзал кровавый воздух. Ошмётки мяса падали в алые лужи, когда Фольцвен, безудержно трепыхаясь, выгибал то, что было спиною, бешено махал обрубками с клочьями тканей, словно кусками порванной тряпки. Я медленно ходил вокруг едва живой каши, вглядываясь в залитое кровавой пеленой лицо, с упоением вдыхая резкий звук боли. Я не был зол на Фольцвена — я достаточно подготовлен для вступления в открытую борьбу, но я просто жаждал его страданий, и я их получил. Вскоре визг перешёл на хрип, тело перестало корчиться и застыло. Жизнь оставила истерзанные останки. Я бросил последний взгляд на кровавое мясо и холодно произнёс:  — Тёмный Лорд милостив. Он прощает тебе твои ошибки, Фольцвен.

***

Первое, что я понял — я лежу с открытыми глазами, и в слепой темноте передо мной — растерзанное тело, его ледяную кровь я ощущал на своей коже, тонкий, полный боли визг пронзал меня насквозь. Я резко сел на кровати, судорожно ловя ртом тяжёлый воздух. Я прижал руки к голове и тут же с ужасом отнял их, пытаясь в темноте различить очертания длинных когтей. Я снова обхватил голову руками, меня била бешеная дрожь, меня трясло, словно в лихорадке… Перед глазами снова всплыли предсмертные агонии Фольцвена, безудержные движения его останков… Я был объят настоящим ужасом, ледяным, тихо душившим меня ужасом. Я не смел пошевелиться. Всё лицо моё было в ледяном поту, и мне казалось, что это кровь. Все мои мысли и чувства в тот миг заковал беззвучный ужас, я был в панике, я не смел кричать и двигаться. В тот миг я желал умереть, лишь бы не испытывать застывшего страха, не видеть кровавой смеси, не слышать ледяной крик. Я был в безумии, в бреду, в лихорадке.  — Альбус… — прошептал голос сверху.  — Что?! Кто здесь?! — я бы закричал, но панический страх нарушить душащую тишину ещё не отпустил меня.  — Альбус, всё нормально? Вдруг до меня дошло, что это Скорпиус, что сейчас ночь и я в Хогвартсе. Обретая вновь способность говорить, я тихо ответил:  — Да… Да, всё нормально. Мысли путались, словно рой пчёл, они беспорядочно носились у меня в голове, и я никак не мог зацепиться за какую-нибудь, потому что, позволяя себе думать о чём-либо, я открывал все страшные мысли, который надёжно запер под охраной вороха других. Я сидел в густой темноте и шептал: «Я ничего не сделал… Ничего не сделал…». Мои губы, едва шевелясь, посредством слов воплощали одну тупую мысль. Я пускал эти слова по пустому кругу, снова и снова повторял их, не думая не о чём, не подпуская к себе ни одну мысль. Но всё же, спустя какое-то время, я снова прислушался к тому гадкому вороху мыслей и, отогнав все навязчивые глупости, начал думать о главном. Стараясь подчиняться доводам логики, я упорно убеждал себя, что всю ночь был в Хогвартсе, с территории которого нельзя трансгрессировать; что не мог совершить то жестокое преступление, одно воспоминание о котором вгоняло меня в безумие, тем более не мог того преступления желать.; в конце концов, это просто страшный сон, который спросонья мне показался реальностью. Но все те глупые, пустые слова, в которые я сам не верил, сразу же рассыпались, когда я снова и снова вспоминал тот кошмар. Ту жуткую реальность, тот холод и тьму комнаты, те алые лужи и следы, громко вопиющие из страшных воспоминаний, сливаясь с душераздирающим криком, пронзающим меня до дрожи, и конвульсии… То, как я хотел крови, ещё и ещё, видеть её густые брызги на грубом камне, слышать резкий крик, видеть, как извивается то жалкое тело, играть с ним, терзать его, не позволяя ему умереть, пока я не захочу… Эти чувства, слишком живые, слишком жестокие и ужасающе логичные, чтобы быть душным бредом, детищем больного сна… Я прогонял эти мысли по кругу, вспоминал все до мельчайших деталей: своё досадное неудовольствие и угрожающее ликование, тот страх, тот тупой панический ужас, который я с томительным наслаждением жадно вдыхал, в котором растворился, который побуждал меня делать больно, да, ещё больнее!.. Бешеная, звериная жажда крови… Эти жуткие воспоминания заставили меня сделать два вывода: я ни в чём не виноват, и это не могло быть сном. Я устал, я сильно устал. Те страшные, пугающе живые мысли, слишком трудные, чтобы пытаться их решить, загадки о том, где я был и почему считал себя Тёмныл Лордом, до предела истощили моё тревожное, больное сознание, разбили меня вдребезги. Страх увидеть всё то ещё раз не позволял мне заснуть, лихорадочный рой мыслей, разрывая меня изнутри, в бешеном, безумном танце кружили в голове, превращая бодрствование в монотонное, больное, удушливое состояние. Конечно, можно было бы наложить Чары Забвения, но о них я лишь читал и в практике никогда не применял. А ещё… Ещё, несмотря на весь мой ужас, страх, безумие, в котором я пребывал, а, может, из-за него, я чувствовал, что не хочу отпускать те воспоминания. Это стало для меня чем-то своим, близким, важным, чем-то, к чему я привязался, этот жуткий сон, ненормальная реальность — всё слилось во мне, ушло глубоко, глубже, чем страх, и я не смогу это вырвать, и я не хочу это вырывать. Истощённый теми тяжёлыми, душными мыслями, я пошёл в гостиную, где висели большие часы тёмного дерева с изящными стрелками, чтобы узнать, долго ли мне ещё мучаться. В комнате тихо горело спокойное ровное пламя, легко рассеивая мрак ночи. Вокруг него медленно и плавно кружили алые звёздочки — сияющие искорки, которые выдохнули живые языки. Я спустился с лестницы и хотел подойти поближе, но вздрогнув, застыл на месте. В кресле у камина сидела спящая девушка. Мягкое сияние пламени сгоняла с милого лица подступившую тень. Её изящные губы, оживлённые игрою огня, нежно пылали в своём коралловом оттенке. Пышные, несколько растрёпанные чёрные волосы, не доходя до плеч, красиво завивались. Изящная бледная ручка, покоившаяся на подлокотнике, слабо придерживала открытую книгу. Всю фигуру этой девушки — плавный наклон головы, спокойное положение рук, красивую бледную шею, глубокое, живое дыхание, заставлявшее вздыматься её грудь — всё объяла тихая, нежная грация чистого, лёгкого, светлого забытья. Я долго стоял перед нею, глубоко наполняясь каждой милой чертой, и мне казалось, что лицо моё ласково объяло горячее пламя, сбив моё дыхание. Я посмел тихо подойти к ней и, стремясь не нарушить святой сон, аккуратно коснулся книги. Она медленно выскользнула из рук девушки, и на тонкой, смуглой от старости титульной страничке я прочёл: «Виктор Гюго. Отверженные». Это была явно магловская книга. Я, раскрыв её на прежней странице, опустил книгу на столик. Среди страничек робко выглядывала голубая закладка. Ещё раз взглянув на прелестную девушку и почувствовав, что я не могу дольше находиться рядом с нею, я направился в спальню. Я забыл про часы и намеревался лечь спать, точно зная, что засну, потому что вдруг понял что-то очень важное, высокое и доброе, хотя что именно, я не смог бы объяснить, и это знание овеяло меня светлой и лёгкой благодатью, подарило чистую и твёрдую защиту, свободу от всех дурных мыслей.

***

На утро я проснулся очень рано — робкие лучи несмело заглядывали в спальню. Состояние моё, несмотря на жуткую ночь, было самым лёгким и светлым. Я быстро оделся и спустился в гостиную. Девушка, которую я видел ночью, исчезла. Пламя в камине погасло, и рассеянный полумрак освещали свежие, прохладные лучи. Я будто бы остыл, даже несколько расстроился. Неужели она была лишь призраком истощённого сознания, плодом тяжёлого бреда и нездоровой ночи? Я расстроенно опустился в кресло. Неужели она не дремала здесь, неужели я сам мог выдумать название книги? Нет, конечно нет, девушка, верно, уже проснулась. Эта чудесная мысль оживила улыбку на моём лице. Вдруг мой взгляд, бесцельно блуждавший по полу гостиной, упал на голубое, чистого и глубокого цвета, длинное пёрышко. Я просиял, поняв, что это была закладка её книги. Я глубоко вздохнул, и всё мне показалось прекрасным: утренняя прохладная полутень гостиной, нежное пёрышко, словно частица того светлого призрака, свобода и лёгкость, которыми вдруг наполнился весь я, новое дыхание полной грудью, новый день чистой от страхов жизни — всё было так чудесно! Я даже не вспомнил то жуткое видение, решив в один миг совсем про него не думать. Как больно ударило по мне моё желание, как жестоко я обманулся! Но в тот миг я готов был жить, я жаждал жизни, я был упоён и наполнен ею, встречая свежее, чистое солнце в прохладной дымке Запретного Леса.

***

Большой зал залил мягкий золотистый свет бледного осеннего солнца. Родной, приятный шум звонких голосов создавал атмосферу домашнего уюта. Ученики и преподаватели завтракали вместе, призраки вели дружеские беседы, и это неторопливое утро приятно походило на тёплое семейное начало дня. Мне казалось, что я и не покидал Хогвартс: отовсюду слышались в привычном русле обычной школьной жизни вопросы: «Когда отборочные по квиддичу?» «Когда первая вылазка в Хогсмид?»; звучал весёлый смех, и на лице каждого играла беззаботная радость. Вскоре доставили утреннюю почту. Самые разные совы засновали по залу, приземляясь прямо на столы или на плечи хозяев, шумно взмахивая крыльями или сверля окружающих пристальными взглядами. С маминой совой по кличке Эол Лили пришло письмо, в котором родители спрашивали, как наши дела, что нового в Хогвартсе и другие не столь важные, но приятные вещи. Мне пришёл номер «Ежедневного пророка», который я выписывал, сам не зная, зачем: что-то интересное в нём попадалось редко, большею частью встречались статьи на тему «Эверстина Деллур: детство в свете Шармбаттона» или «Удивительные свойства слив-цеппелин». Скорпиус, написавший вчера письмо миссис Забини с требованием поселиться на время в Хогсмиде, получил ответ. Его глаза быстро перескакивали со строчки на строчку, бледное лицо по мере чтения светлело, и, прочитав ответ до конца, друг просиял лёгкой, едва заметной улыбкой. При Лили мы поговорить не могли, но я понял, что всё хорошо, и этот день мне показался самым прекрасным днём моей жизни. В первое утро учебного года проходила процедура раздачи расписаний, осуществляемая деканами. Обычно шестикурсникам выдавали расписания в последнюю очередь, так как проблем с ними было больше, чем с кем бы то ни было. Профессор Фридж уже обходил наш стол, раздавая листки пергамента сначала первогодкам, затем второкурсникам и так далее. То же делали и другие деканы, и зал постепенно пустел, утихал приятный шум и смех, возвышая в пустой и гулкой тишине голоса оставшихся. Вскоре профессор подошёл к Лили.  — Ваше расписание, мисс Поттер, — тихо и ровно сказал профессор, ласково глядя на Лили.  — Спасибо, сэр, — улыбнулась она, живо и весело смотря в мягкие глаза декана.  — Прорицание с пуффендуйцами, — вновь улыбнулась Лили и, окинув нас рассеянным взглядом, добавила: — Встретимся за обедом. Лили несколько скованно направилась к выходу, в то время как Скорпиус провожал её странным, задумчивым взглядом, который я заметил, но проигнорировал. Та смутная мысль, вдруг родившаяся в моём сознании, напомнила мне ночную встречу, и я, устыдившись сам не зная чего, решил не возвращаться к таким мыслям и не требовать от друга полной откровенности, если сам не готов рассказать ему о некоторых вещах.  — Ну что? — спросил я, желая уйти от смущающих меня размышлений. Скорпиус быстро и хмуро взглянул мне в глаза, будто желая понять мои мысли и досадуя на то, что я отвлёк его.  — Она согласилась и приедет так скоро, как это возможно. Про здоровье ни слова. Видимо, не хочет меня расстраивать.  — Она обязательно скоро пойдёт на поправку, ведь ты будешь рядом.  — Едва ли.  — Не говори так.  — Будет так, как будет, и слова ничего не изменят.  — Изменит вера. Будет то, во что ты веришь.  — И как же мне поверить в то, что всё будет хорошо?  — Веру рождает надежда. А надежду — любовь. Если ты её любишь, то её здоровье — дело всей твоей жизни, и ты обязательно надеешься на то, что всё поправится. А просыпаясь каждый день с этой надеждой, ты обращаешь её в веру.  — Слова, Альбус.  — А по-другому я и не умею.  — Поэтому мы так похожи. Мы улыбнулись друг другу. Мне стало очень тепло на сердце, и я почувствовал прилив взаимной, по-братски нежной любви к своему другу. Он, я уверен, понял меня.  — Мистер Малфой и мистер Поттер, — тихий ласковый голос раздался у нас за спиной.  — Здравствуйте, профессор Фридж.  — Доброе утро, Альбус, Скорпиус. Вы подали в своих заявках одинаковый перечень предметов: трансфигурация, заклинания, Защита от тёмных искусств, зельеварение, травология и уход за магическими существами. Всё верно?  — Да, сэр.  — Ну что же, экзаменационные оценки у вас блестящие, поэтому вы можете продолжать обучение по всем желаемым предметам. Ваши расписания. Профессор протянул нам шуршащие листы пергамента, на которых появилось выведенное чёрными чернилами расписание. Мы поблагодарили профессора, и он, добродушно улыбнувшись, прошёл к Лоркану и Лисандеру. Я всегда хотел стать хорошим целителем, потому как по-настоящему любил, обожал до дрожи зельеварение, травологию, магических существ и трансфигурацию — все эти предметы были важны в получении данной профессии, которая представлялась мне идеалом всех моих взглядов на жизнь, ведь суть её состояла в том, чтобы спасать жизни людей, что я сделал своей целью. Скорпиус не разделял мои взгляды в полной мере и хотел стать мракоборцем — у него действительно были потрясающие способности к к Защите и заклинаниям. Несмотря на такие разные пути, мы негласно выбрали одинаковый перечень предметов, что не могло нас не радовать. Ну, а то, что первым занятием в этом учебном году стал уход за магическими существами, который вёл Хагрид и на который мы отправились вместе с Лорканом и Лисандером, так эта новость сделала меня самым радостным человеком в тот день.