Трилогия

Железные набойки, звеневшие от соприкосновений с каменными полами, выдавали быстрый, уверенный шаг мучителя. О, Винченцо был не просто мастером в своем деле - он был художником. Гениальным художником, способным с легкостью облагородить любое безобразное тело асимметричными, но прекрасно переплетающимися бороздами рубцов. Девятихвостка, любившая ласки жилистых пальцев, пела в его руках. Легко замахиваясь, он позволял ей крюками вцепляться в жертву и, кусая глубоко, оттягивать кожу до тех пор, пока та не лопалась. Но яркие края рваных ран были так некрасивы. Они приобретали совершенно другой, аппетитный оттенок, после того, как раскаленное железо с тихим шипением вновь спаивало кровоточащие части. Порция горячей боли перекрывала боль предыдущую, застилала белой пеленой глаза, но не давала блаженного забытья. Можно было кричать. Нужно было кричать. В небольшой каменной комнате не стыдно плакать и стонать. Даже мужчинам. Потому что в маленьком царстве Винченцо нет женщин и мужчин - есть лишь безобразные тела, которые он должен сделать красивыми. И он делает. Собственноручно отрезает носы и уши подозреваемым и преступникам. По-одному выдергивает немногочисленные, разрушенные цингой зубы. Распиливает особо уродливых пополам. Ему становится почти скучно от ежедневных пыток, неэстетичных, дефектных туш, запаха вонючей, словно козлиной, крови, от победы низменного страха над острыми уколами боли. Он почти готов сдаться, оставить свое ремесло, свое искусство, но встреча с колдуном - настоящим колдуном - кардинально меняет его решение. Винченцо думает, что молодой колдун, распятый на молитвенном кресте, весьма красив. Как в своих страданиях был красив Иисус. Винченцо нравится эта параллель. Нравятся воспаленные прожилки глаз, пересохшие губы, способные молить лишь о воде и о смерти, боль на дне широких зрачков, наглость и насмешка в кровавом плевке ему под ноги. Он не может отказать себе в удовольствии потянуть мальчишку за светлые кудри, заставляя дернуться и болезненно застонать. Веревки уже стали продолжением его рук - так глубоко они впились в кожу, своими жесткими нитями перетирая мышцы и перетираясь о запястную кость. Даже обездвиженному они приносят страдания - жгут как раскаленные прутья. Он проводит по краю пут, почти обхватывая своей ладонью тонкое запястье, а затем повторяет этот путь сухими сомкнутыми губами. Вдыхает пряный аромат пота и ведьмовской крови, дышит горячо в раскрытую ладонь. Винченцо застывает на пару секунд, прежде чем провести языком по пальцам, быстро скользнуть между безымянным и средним, а затем целиком втянуть их в рот, проходясь кончиком языка по костяшкам, суставам, по покрывшемуся кровавой коркой мясу вместо ногтевых пластин. Колдун сдавленно мычит, пытаясь сжать кулак, но ему не позволяет опасное давление зубов у самого основания пальцев. Винченцо развязывает веревки нетерпеливо, дергает узлы, перекатывает под пальцами обтрепавшиеся волокна. Колдун тяжело падает на пол, не в силах удержаться на искалеченных ногах, побывавших в "испанских сапожках". Ударяется плечом и боком, задыхаясь от новой вспышки боли. Винченцо нравится смотреть, как угловатое плечо с характерным хрустом выскакивает из суставной сумки и как на обнаженное горло давит его сапог, сделанный, по слухам, из человеческой кожи. Колдун хрипит, вспыхивает золотом глаз и затихает. Один день боли, один день одиночества и один день полнейшей тишины. Его излюбленная трилогия… которую никогда не скучно исполнять.