Пропущенные драбблы

      «Мы».       Микки не знает, осталось ли ещё что-то от этого «мы», но именно оно не даёт ему отбросить коньки в ёбаной колонии.       После последнего — и единственного — визита Йена татуировка и правда воспаляется, словно рыжий мудак его проклял, и Микки две недели валяется в лазарете.       Не то чтобы ему это не нравилось: постель куда мягче и меньше воняет ссаньём, народ посмирнее, двойная порция жратвы, миленький мексиканец-медбрат подставляет ему жопу по первому требованию, но... слишком много времени для того, чтобы думать. Микки часами лежит в койке, смотрит на облупившийся, местами пожелтевший от времени потолок и прокручивает раз за разом то последний приход Йена, то их совершенно ебланское расставание.       По всему выходит, что теперь есть только «он», но... Но лучше всё же попытаться обмануться. Хотя бы попытаться, потому что если нет, то Микки остаётся только вскрыться.       Йена из-под кожи он уже не вытравит, точно знает.       Он пытался. Пытался много раз, и в этот провалился так же, как и в предыдущие.       «Да. Я буду ждать тебя».       Прикрывает глаза и ухмыляется. Хуя с два, Галлагер. Наверняка ты уже ебёшь какого-нибудь старикашку, охочего до молодого тела. А может... может, нашёл кого нормального? С ними такой же? Такой же властный и нетерпеливый? Такой же всегда готовый засунуть по самые гланды?       Микки вспоминает, как это было у них, и волна жара от воспалённой на груди кожи расползается по всему телу. Иногда ему кажется, что только тату и пульсирует в одеревеневшей плоти, а сердце давно уже остановилось и медленно гниёт внутри, отравляя остальные внутренности, и Микки медленно, но верно подыхает.       Кто-то открывает и закрывает дверь, но вместо тюремной вони Микки чувствует запах йеновского геля для душа. Зажмуривается сильнее, чтобы дать фантому разрастись, и чем больше чёрные пятна перед глазами, тем сильнее он ощущает тяжесть чужого тела. Ноги сами непроизвольно раздвигаются, и Микки чуть приподнимает бёдра. В долбаной тюрьме он даже сам себя в жопу трахнуть не может, слишком велик риск спалиться и стать местной давалкой. Но сейчас здесь, кроме него, только парочка полудохлых зеков, так, может, рискнуть?       «Давай же», — мысли в голове голосом Йена пляшут, и Микки потом всерьёз задумается, а не проникла ли инфекция в мозг, но сейчас растопыренной пятернёй проводит от ключиц до мошонки и перехватывает влажной от пота ладонью возбуждённый член. Несколько раз грубо передёргивает, представляя, как это сделал бы Йен, вспоминая, как он делал, и закусывает щёку изнутри, чтобы не застонать в голос. Ноги ещё чуть шире, поясницей отрывается от матраса и, замерев, прислушивается к похрапыванию мужика на соседней койке.       «Ну же, Мик, покажи, как ты меня хочешь», — фантомный голос над самым ухом, и Микки, забывшись, вперёд подаётся, чтобы успеть словить прикосновения горячих губ, но вместо них пустота.       Он весь, с тех пор как Йен его бросил, из пустоты состоит, а теперь и оболочка медленно, но верно загибается. Заражение от грязной иглы — ничто по сравнению с одиночеством, что изнутри жрёт. Кусок за куском с каждым разом всё больше оттяпывает, и Микки понимает, что больше просто не сможет. Решается. Наспех облизывает пальцы, легонько сжимает покрытую шрамами от выстрела ягодицу, оттягивает и без лишних прелюдий входит сразу двумя до костяшек.       Выдох слишком шумный, почти стон, но разве это сейчас имеет значение, если Микки представляет, как Йен на него смотрит? Как тяжелеет, темнеет взгляд и желваки начинают ходуном ходить, а губы в тонкую линию вытягиваются. Микки представляет, как Йен накрывает своей рукой его, и сам задает темп дрочки. Каким-то неимоверным образом всегда знает, как именно Микки больше всего хочет. Он представляет, как Галлагер свои пальцы к его внутри добавляет и безошибочно давит на простату, массирует подушечками, а Микки колотит всего, как на электрическом стуле.       Представить — легче лёгкого, они не раз проделывали такое на самом деле.       — Йен... — тихо, закусив край одеяла, скулит Микки, и сперма упругими толчками пачкает ладонь и старый тонкий пододеяльник.       Представить — единственное, что ему остаётся, ведь рыжий мудак его кинул.       — Эй, Милкович, всё нормально? — Диего, Хуего или как его там с озабоченным видом подходит к койке спустя какое-то время и садится на самый краешек, кладёт не по-мужски маленькую ручонку ему на бедро. — Может, развлечёмся, пока эти уроды дрыхнут, а?       Сверкает в темноте своими чёрными зенками и похотливо склабится, но Микки сегодня не в духе. У него баланда, которую тут зовут ужином, наружу просится от одного ощущения чужого прикосновения, и он сбрасывает руку своей персональной тюремной дырки.       — Я к ним пожалуй, присоединюсь, — отворачивается и показательно подкладывает татуированную руку под голову.       Диего мнётся ещё какое-то время, но, убедившись, что сегодня ему члена в зад — по крайней мере, от Микки — не обломится, уходит.       А Микки никак не может перестать думать о том, сколько уже задниц успел переебать Йен. И нет, страшно даже не это; то, чего Микки на самом деле боится, — что в этот самый момент в объятиях Галлагера засыпает кто-то другой.       В горячих, сильных, родных объятиях, которые, Йен много раз говорил, только для него, сейчас кто-то другой.       А Микки нет, и если он не найдёт способа выбраться из этой дыры, не будет никогда.       Он после дневного перепихона с самим собой и глюком Йена только ещё более одиноким себя ощущает, одиночество холодом по венам растекается, и ни воспалённый организм, ни тонкое тюремное одеяло от озноба не спасают.       Его натурально колотит, а когда он вспоминает, каково это — лежать в объятиях Йена, глаза начинает предательски щипать и глотка в спазме заходится.       Раньше Микки был небережливым, столько раз отталкивал, а теперь душу бы продал за то, чтобы Йен рядом оказался.       Будь он дальновиднее, соврал бы, что согласен ехать в Вегас и забить на таблетки, потом они бы и с этим дерьмом вместе разобрались.       Вместе им всё нипочём, а поодиночке?       Микки не уверен насчёт Йена, но за себя может твёрдо сказать: ещё максимум полгода здесь, и выносить его можно будет только вперёд ногами.

***

      Вернувшись в камеру, Микки с его дружбаном Дэймоном на пару упарываются припрятанным алкоголем и лекарствами, которые он успел стащить до того, как его выперли из лазарета, и это слегка ослабляет контроль.       Пожалуй, Микки распиздел ему даже больше, чем хотел, но Дэймон, вместо того чтобы его сдать, предложил сбежать вместе.       Поначалу Микки не соглашается. Он всё ждёт, когда Йен придёт, каждый раз выспрашивает Светлану о нём, но со временем и сам понимает: Йен больше не придёт. И не позвонит. И даже если позвонит сам Микки, не ответит.       Когда терять ему становится нечего, он соглашается на план Дэймона, но даже так даёт Йену последний шанс.       Им последний шанс.       Только один, и если сейчас Галлагер пошлёт его нахуй, значит, Микки пойдёт. Если уж рвать всё, то только так — совсем и навсегда. Безо всяких «может быть» и случайных встреч в местном баре.       Микки убеждает себя, что ему похер, даже если Йен и вовсе не придёт, но у Галлагера врать явно лучше выходит. Микки самому себе не верит и лишний круг по стадиону наматывает.       Рассматривая матерящегося, грязного от пыли Йена, мысленно ставит галочку, чтобы похвалить ребят, видок у того довольно забавный.       В их первую новую встречу Микки держится лучше, чем сам ожидал. Только один раз срывается и мнёт руками форменную чёрную куртку. Йен и в простых-то шмотках охуителен, а в форме... Если бы не Дэймон и не обида, ноющая где-то под селезёнкой, Микки бы прямо там ему дал. Но сейчас простого перепихона ему мало.       Сейчас либо весь Йен целиком, либо никакого вовсе.

***

      Рюкзак летит чуть ли не в лицо ему, а следом усаживается на переднее сиденье Галлагер. Не отвечает на заданный вопрос, только ухмыляется, и выглядит сейчас обычным собой.       Не тем, чужим Йеном, который пришёл накануне в доки. Не тем, который специально — а Микки почему-то уверен, что это так, — пытался поддеть побольнее, как будто за это время он мало боли выжрал. Не тем, что утром, перед тем как поцеловать на прощание, замер, будто бы взвешивая в голове: это было что-то большее или разовый перепих?       Этот Йен – тот самый который душу Микки наизнанку вывернул, просто потому что так ему больше нравится.       Больше нравится, когда Микки послушно подставляет зад и пропускает в глотку, а потом даёт себя поцеловать. Поначалу казалось дико, как вообще Йен может не блевать от вкуса собственной спермы на его губах, но потом Микки втянулся и сам стал лезть к нему с грязными мокрыми поцелуями. Так заканчивать секс просто охуительно.       Больше нравится, когда Микки сам в ответ его за плечи приобнимает и даёт ухаживать за собой в «Алиби» или любом другом общественном месте. Все и так давно знают, что они геи, но Йену почему-то до сих пор нравится вгонять его в краску. От его, блядь, пошлых комментариев и шуточек краснеет обычно не только Микки, но и все окружающие, а рыжему мудаку похуй. Только лыбится ещё шире.       Йену больше нравится, когда Микки, вместо того чтобы послать его куда подальше, замирает, прокашливает взявшийся из ниоткуда комок в горле и говорит что-то вроде «Не уходи» или «Я люблю тебя». В такие моменты Йен становится похож на ребёнка, которому только что подарили долгожданного пса или крутую игровую консоль. Исполнили маленькую мечту.       Микки никогда Йену не говорил, но, видя его таким, он счастлив даже больше самого Галлагера. Ещё один оголённый кусочек души согревается его мягкой улыбкой, и Микки понимает, что не зря.       Микки понимает, что, когда этой самой улыбки лишился, стал потихоньку костенеть, а пресловутая душа молекула за молекулой исчезала в холоде одиночества.       — Заводи, — командует Галлагер, и Микки снова омывает тёплым бризом.       Он рад до усрачки, только что на сиденье не подпрыгивает, а в глазах снова щиплет. Йен ни за что не поверит, что это от дорожной пыли, и Микки надевает подаренные Игги на прощание чёрные авиаторы.       Игги и Мэнди – единственные, с кем Микки связался, кроме Йена. Он даже Светлане ничего говорить не стал. В конце концов, его шлюха-жёнушка с ним развелась и, кажется, вполне неплохо зажила, а для Евгения он никогда хорошим отцом не был. Еву будет лучше без него, а Микки... Если Йен будет рядом, Микки со всем справится.       За окнами картинка постепенно сменяется на настоящую пустыню, а Дэймон на заднем сиденье начинает всё больше и больше раздражать. Не тем, что дует какую-то шмаль, нет, шмалью они с Йеном тоже затягиваются. Одним своим присутствием раздражает. Микки благодарен ему за представившуюся возможность и компанию, но теперь тот – как пятое колесо в телеге. А Йен всё допытывается, что же у них за план такой. Словно бы если ему не понравится, он просто выйдет и автостопом доедет обратно до Чикаго.       Микки в большей мере именно поэтому ничего и не говорит. Он до сих пор не верит, что Йен рядом. Живой. Настоящий. Бросивший свою бездерьмовую жизнь и неразлучную семейку. Бросивший работу в скорой и «бойфренда». Да, Микки понимает, что специально, но ему до сих пор ржавой проволокой горло скручивает, стоит только вспомнить те его слова.       Микки, всё ещё вцепившись в руль, ногтями вспарывает кожзам, чтобы не начать лапать Йена просто для того, чтобы убедиться, что тот не очередной глюк.       Микки до сих пор боится, что Йен передумает, и вдавливает педаль газа в пол, чтобы быстрее. Быстрее добраться до границы. Ему почему-то кажется, что тогда обратного пути уже не будет.       Он матерится себе под нос, проклиная мажористость Йена, и ищет долбаный батончик, когда Дэймон достаёт ствол и пытается ограбить тётку за кассой. Которая оказывается нихуя не беспомощной – с пулемётом под прилавком и со съехавшей крышей. Хорошо хоть зрение так себе: если бы прострелила им шины, то хуй бы они вообще куда уехали.       В тот момент Микки окончательно убеждается в том, что с Дэймоном пора кончать. Возможность выбраться на свободу – это прекрасно, но риск всё потерять теперь, когда Йен рядом... этого Микки допустить не может. Потому что если Дэймон и правда всё испортит, то сдохнуть от рук Микки ему придётся не один раз.       А потом и самому Микки сдохнуть придётся.       Они решают сменить подстреленную тачку, и это прекрасный шанс. Просто ебучим богом на них ниспосланный. Микки, ещё когда велит Дэймону оставаться на стрёме, решает, что вот тут-то их дорожки и разойдутся. Если этот дебил хочет, пускай угоняет свой «Камаро», а они с Йеном и на старенькой зелёной колымаге доедут.       — Блядь, — завести машину никак не получается, и Микки злится. У него пальцы за время заключения, такое ощущение, что в бесполезные сосиски превратились, а ведь раньше он за пару секунд любую тачку завести мог!       Сейчас же каждая секунда промедления воем полицейской сирены в голове отдаётся, и Микки ещё сильнее суетится. И Галлагер, как назло, под руку торопит.       — Не тот провод... подожди, дай мне, — Йен пытается у него из рук провода забрать, и Микки это раздражает до усрачки.       Кто тут из них криминальный гопник, в конце-то концов?       Йен на его пиздёж никакого внимания не обращает и, мягко оттолкнув — блядь, ну как же по-пидорски, — с двух соприкосновений нужных проводков заводит машину, а повернувшись, так изгибает свои ёбаные брови, что Микки сдаётся.       Да, у него охуенный мажористый парень, который может, кажется, всё на свете. Да, Микки это нравится. Хочется засосать его прямо тут, но им пора убираться.       — Не могу поверить, что ты и правда его кинул, — Йен качает головой и отхлёбывает из початой бутылки воду. — А если его схватят, и он тебя сдаст?       — Вот тогда и будем думать, — раздражённо перебивает его Микки и сворачивает на обочину. — С самой стоянки хотел это сделать.       Переваливается через подлокотник и жадно приникает к его влажным губам, давит языком и вылизывает, не проникает глубже. Знает, что Йен всё равно перехватит инициативу. Им обоим так больше нравится.       В машине охуеть как жарко и никакого кондиционера в помине нет, но куда жарче от прикосновений чужих загребущих рук, которые невесть когда уже успели забраться ему под кофту. По большому счёту, Микки совсем не против.       Он очень даже за оказаться на Йене верхом и почувствовать, как его ладони сжимают и ощупывают самые привлекательные, по мнению Галлагера, части его тела. Он и сам занимается тем же.       — Мик, ты говорил, нам надо куда-то успеть, — Йен произносит это, оставляя очередной багровый засос на его ключице, и вразрез собственным словам указательным пальцем оглаживает растянутые мышцы.       Он бы сейчас легко мог просто взять и усадить Микки на свой стояк безо всяких прелюдий, настолько часто они трахаются. Как будто за всё то время, что были порознь. Йен вразрез своим словам не даёт отстраниться, прижимая ближе.       — Бля, точно. — Микки делает ещё одну безуспешную попытку. — Я, между прочим, просто поцеловаться хотел и поехать дальше.       — Микки, который хочет просто поцеловаться? — Йен насмешливо выгибает бровь и затыкает все его протесты новым поцелуем.       Не даёт скинуть свою руку с члена Микки и втягивает его язык в свой рот. В такт движениям пальцев посасывает кончик, чуть прикусывает и обвивает своим. По спирали ведёт и, кажется, решил даже гланды ему вылизать. Кажется, Микки только что кончил, очень живо представляя, как всё то же самое Йен проделывает совсем не с его языком.       — Ну вот, — Йен отирает руку о какую-то тряпку, — мы просто поцеловались, а теперь поехали.       — А ты... — начинает было Микки, но Йен его останавливает:       — Потом. Нам ведь надо куда-то успеть?       Микки не зря никогда не верил в бога. Они только что нашли Иисуса, который послал их к хуям и обломал с безопасной переправкой в Мексику. Этого стоило ожидать, учитывая, что обратиться к нему посоветовал Дэймон, но... Микки очень надеялся на то, что всё пройдёт как надо, и им с Йеном не придётся подставлять свои жопы.       Микки до сих пор боится, что Йен сорвётся с крючка, а ещё боится, что, если они попадутся, то его тоже посадят. Микки никогда себе не простит, если окажется, что Йен поехал за ним, только чтобы сломать жизнь, которую едва-едва смог наладить.       У него, блядь, даже есть счёт в грёбаном банке! Точнее, теперь уже нет, но кого это ебёт? Микки уж точно нет. Микки чувствует себя полнейшим кретином, потому что всерьёз думал, что Йен хочет ограбить банк. Потому что это всё, на что у него мозгов хватило, а у Йена свой счёт. Йен работает уже год.       Микки бы радоваться, ведь только что Йен сжёг за собой ещё один мост, но он попросту не может. Между ними словно пропасть.       Эту пропасть Микки всегда ощущал, но раньше она была едва различимой, эфемерной, а сейчас... сейчас Микки понимает, что ему до Йена – как до Луны. Сейчас понимает, что тот не врал, говоря про налаженную жизнь, и сосать под ложечкой начинает с утроенной силой.       Про бойфренда он, выходит, тоже не врал? Это благодаря нему теперь гордо зовётся универсалом? На кой хуй ему Микки тогда сдался? Микки, беглый преступник, туповатый гопник, у которого никогда не будет своего счёта в банке.       Для чего?       Они до самых сумерек едут молча, а когда Йен пытается о чем-то заговорить, то Микки просто выкручивает приёмник на полную.       Он понимает, что правильнее было бы перебраться на водительское кресло и уехать, пока Галлагер закупается в круглосуточном супермаркете, но... не может. Руки и ноги словно онемели, а задница к пассажирскому приросла. Если Йен захочет уйти, то уйдёт, но у Микки точно не хватит сил его прогнать.       Из мыслей его вытягивает звон бутылок, выкатившихся из пакета. Они, оказывается, уже успели чёрт-те сколько проехать, а Микки даже не уверен, что помнит, когда именно Йен вернулся.       — Выходи, — велит, остановившись под каким-то мостом, и расстилает на камнях чуть в отдалении старый, найденный в багажнике плед. — Нам обоим нужно отдохнуть, а здесь очень живописно.       Йен руками в воздухе проводит, призывая Микки осмотреться, а он огроменным усилием воли заставляет себя не заржать. Галлагер, как всегда, в своём репертуаре.       У Микки на душе тараканы яйца откладывают, а он про красоты природы разглагольствует.       На первой бутылке пива они всё так же молчат.       — Ты зря грузишься, — Йен первым нарушает молчание. — Не забивай себе голову всякой хуйнёй.       Микки на это только хмыкает и делает ещё глоток пенного. Он за год колонии уже даже от вкуса отвыкнуть успел. Он от всего отвык. И раньше-то был не фонтан, а сейчас и подавно.       Он даже не уверен, почему именно Йен решил поехать с ним.       — Передай-ка мне ещё, — Микки забирает бутылку и впервые за весь вечер, посмотрев на Йена, не выдерживает и бьёт кулаком по предплечью.       Хотя бы часть своей боли хочет ему вернуть. По всему выходит, что у Микки её было гораздо больше.       — Ау, блядь, а это за что? — Йен загорается, но так же быстро потухает, услышав слова Микки:       — Ты, сука, не навещал меня.       Он очень надеется, что его голос не дрожит. Даже сейчас об этом не то что говорить – думать больно. И, кажется, Йен это понимает.       — Мне было тяжело видеть тебя... — смотрит на него и, помявшись, добавляет: — Через то стекло.       Микки на это добавить нечего. Он затягивается так глубоко, как только может, чтобы никотин разом до копчика достал, и жалеет, что это просто сигареты, а не травка. Травка хотя бы притупила бы то, что его сейчас изнутри гложет. С маниакальным удовольствием теплые ещё куски плоти оттяпывает. И если бы только её.       Микки душу был готов продать, чтобы увидеть Йена хотя бы через то стекло, а сам Йен...       — Нам нужно выезжать, если хотим утром оказаться у границы.       Галлагер явно пытается перевести тему и явно очень неумело это делает.       — Да неважно, когда мы туда приедем, — Микки передаёт ему свою сигарету, — главное – чтобы на границе меня не узнали, — выпускает струйки дыма через нос, и они туманом застилают обзор.       — Передумал?        «А ты?» — хочет спросить Микки, но не спрашивает. Он не облегчит Йену задачу, ну уж нет. Если этот пиздюк хочет свалить, то пускай соберет свои яйца в кулак и сделает всё сам.       — Хуя с два. Что я здесь теряю? Семью? Да я только рад буду не видеть больше этих уродов. Ты обо мне заботился гораздо больше любого из них.       Да. Когда-то и правда так было. Когда-то давно, когда Йен ещё не начал вертеть хуем в клубе для педиков и совать его во все подворачивающиеся отверстия.       Микки определённо не хочет думать об этом. Он решил, что они смогут начать всё заново. Оставят прежнюю жизнь позади, и в новой не будет измен, залётных детишек и жён-проституток. Будут только они.       Лежать на жёсткой земле не слишком удобно, но после тюремной койки это кажется Микки настоящим раем. Он смотрит на яркую, похожую на фары проезжающих мимо машин луну и теперь уже сам решает сменить тему.       — Ты когда-нибудь думал, что всё так получится?       То ли конкретно этот момент имеет в виду, то ли всю их блядскую жизнь. Сам он уж точно не мог такого представить. Раньше, даже если бы его упекли за решётку, ему не было бы, ради кого сбегать. Он бы просто стал местным старшим и закончил в какой-нибудь канаве с простреленной башкой.       — Что ты будешь в бегах от федералов? — Йен заваливается рядом с ним. — Да, такое я мог предугадать.       Микки шутливо на него замахивается, хотя на самом деле ему совсем не весело. Да, они оба знают, как бы сложилась его жизнь. Точно так же, как они знают о жизни Йена. О той, какой она могла бы быть, если бы он не уехал с Микки. Той, которой она продолжит быть, если Йен решит уйти сейчас.       — Ты хотя бы думал обо мне? Когда я был в тюряге? — Микки чувствует взгляд Йена, но продолжает упорно разглядывать луну.       Он сейчас настолько ни в чем не уверен, ему так больно... Он думал, что, когда они снова будут вместе, вся боль тут же исчезнет, но нет. Не сказать даже, что сильно притупилась.       — Много... — Йен говорит очень тихо. Всего одно слово.       Микки кажется, что оно, как сигаретный дым, растворяется в темноте ночи.       — Бля, я так скучал по тебе.       В эту фразу вкладывает всю свою тоску. Она — вместо признания в любви. Снова вывернутая на изнанку его душа: «Давай, Йен, смотри. Рассмотри хорошенько, каким я стал. Если не нравится — уходи, а нет, оставайся рядом без права уйти».       Они молчат и молчат, просто лежат рядом, даже одеждой не касаясь друг друга, а когда Микки наконец поворачивается, Йен мирно посапывает.       И Микки понимает, что не отпустит. Йен — только его. А за то, что Микки считает своим, он будет глотки рвать, пока все зубы не изломает в крошево.       Тянется рукой, но в последний момент передумывает. В дюйме от его лица.       «Раньше веснушек было больше», — думает про себя Микки и со вздохом поднимается.       Очень хочет сфотографировать вот такого спящего, безмятежного Йена, а телефон в машине остался.       Осторожно, чтобы не разбудить, крадётся к припаркованному седану и хмурится, читая сообщение Мэнди. Ну конечно, она интересуется Йеном больше, чем им. Правда, в конце велит вцепиться зубами в его огромный хер и не отпускать от себя дальше, чем на расстояние вытянутой руки. Не проебать снова.       Микки хочет ответить, но сигнала, как назло, нет. Приходится по всей округе слоняться, чтобы хоть одну долбаную палку нарыть.       — Микки? Микки! Микки, где ты? Микки?       Он аж подпрыгивает от воплей Галлагера и, выронив телефон из рук, чертыхается.       — Йен, блядь, какого хера ты орёшь?       Фигура в отдалении замирает, а затем его сгребают в костепереламывающие объятия.       — Микки, сраный боже, не пропадай так больше, — Йен притискивает его к себе и утыкается холодным носом в ворот распахнутой куртки.       — Какого хуя...       — Я думал, ты ушёл без меня. Думал, ты решил меня оставить, — глухо шепчет, и Микки, застыв, чувствует, как футболка напитывается чем-то подозрительно влажным и горячим.       — Разве это не ты так решил, тогда, а? Мне-то с чего... Блядь, ты мне рёбра переломишь, Йен!       — Я знаю, что я мудак. Я специально вёл себя как мудак, чтобы ты меня бросил. Думал, так будет лучше, но... я не могу потерять тебя снова. Я тебя не отпущу больше, — словно бы в доказательство своих слов перехватывает и заламывает его руки, обездвиживая окончательно, а Микки фыркает.       Чертыхнулся бы, да воздуха в лёгких слишком мало.       Йена внутри слишком много.       — Не отпускай, хули. Я не против.       Усмехается, пытаясь за этим скрыть собственную дрожь и что-то, петардами разрывающееся внутри грудной клетки.       — Я люблю тебя, — Йен ладонями обхватывает его лицо и в потёмках вглядывается в глаза. — Слышишь, я люблю тебя, — целует солёными от слёз губами, в панике ища ответа. — Я люблю тебя, — валит всем своим весом на землю и вклинивает своё бедро между его ног. — Я люблю тебя, — ладонью перехватывает его за запястье и дрожащие пальцы с его такими же переплетает. Лбом утыкается в его и всё повторяет, повторяет, повторяет, как заведённый: — Я люблю тебя.       Повторяет, пока Микки изнутри не наполняется до краёв. Пока, перехватив инициативу, сам его не затыкает. Потому что если ещё раз услышит, то сердце точно разорвётся. Потому что верит. Теперь — верит.       Поцелуй обжигает, а одежда наоборот холодит. Мешает, и они срывают её друг с друга, бесформенными тряпками откидывая на землю вокруг. Йен осторожно, почти невесомо кончиками пальцев повторяет тату на его груди, и словно бы... словно бы где-то глубоко внутри механизм его заново заводит.       В этот раз всё по-другому. В этот раз снова, как даже в первый раз не было, несмело, словно бы спрашивая, словно бы только узнавая друг друга — касаются, целуют и с каждым заново переживают всё, что было.       Микки полностью отдаётся, а Йен, словно в его руках самое дорогое сокровище, мягкими поцелуями всего покрывает и снова начинает повторять. С каждым новым толчком всё более заполошно, срываясь на хрип, и Микки только от одного его голоса улетает в пресловутую нирвану.       В этот раз наконец-то по-настоящему.       Они по-настоящему вместе.

***

      — Мы просто едем в отпуск, не очкуй, — Йен передразнивает его и отплёвывается от полетевшего прямо ему в рожу парика. — Серьёзно, Мик, тебе надо было всегда так ходить. Мини-юбки и каблуки с твоими ножками смотрятся просто охуенно.       — Блядь, у меня щетину не видно? Нет? — Микки настолько волнуется, что пропускает этот недоподкол-недокомплимент, и, повернувшись к Йену, ждёт вердикта.       — Да нормально всё, не ссы. Надевай парик и поехали.       Микки нехотя забирает искусственную волосню обратно и, нацепив клипсы, усаживается на сиденье рядом с Йеном.       Йеном, который, блядь, просто не может заткнуть свой поганый ебальник!       — Знаешь, как только мы пересечём границу, я остановлюсь на первой же заправке и трахну тебя прямо так, задрав юбку, — доверительным шёпотом произносит, рукой оглаживая его коленку, и Микки приходится изо всех сил сдержаться, чтобы этой самой коленкой не сломать его нос.       — Только, блядь, попробуй. Я тебе каблук в жопу запихаю.       Йен усмехается и заводит мотор.       У них ведь получится? Правда получится?       Микки, чем ближе они к границе, тем больше ментальных кирпичей откладывает и совершенно не понимает счастливо-беззаботного выражения ебальника Галлагера, который чуть притормаживает перед мостом и, проверяя ещё раз документы, задумчиво тянет:       — Знаешь, а мне нравится, как звучит одна фамилия на двоих. Когда всё поуляжется, нам определённо надо сыграть аутентичную свадьбу в какой-нибудь маленькой деревеньке. Миссис Уотшот, — протягивает Микки поддельное удостоверение и, перехватив запястье, показательно целует каждый палец.       — Иди нахуй, Галлагер.       Микки просто не был Микки, если бы не послал Йена, хотя идея ему определённо... нравится.       Настолько, что он даже сам присылает Мэнди пару фотографий, где они оба щеголяют в — настоящих! — обручальных кольцах пару месяцев спустя.