Place where no one's seen us before

Заявляться без приглашения вошло у Блэра в привычку как-то слишком быстро — не предупреждая во время предшествующей встречи, не звоня хотя бы с телефона-автомата — он просто припирался в любой удобный ему час, жамкал дверной звонок и, расслабленно насвистывая какую-нибудь засевшую в голове мелодию, ждал, пока его впустят. И Ричард почти всегда открывал дверь, еще с порога одаривая взглядом имени «опять ты?», но вслух, право, не жаловался. Гость же даже не нуждался во фразе «проходи, чувствуй себя как дома» — он в принципе так и делал. Зачастую швырял сумку на кресло, коли в той не было стеклянного наполнения, что позвякивало еще при перешагивании порога, заваливался в наглую с ногами на диван и выдыхал довольно, словно наконец-таки пришел туда, где было реально комфортно. И, если честно, Трагер не понимал, почему это самое «комфортно» для Блэра разместилось именно в его съемке. Джер сам по себе являлся чем-то непонятным — сына-корзина богатых родителей, не первенец, да и не последний, достаточно любим и избалован, при этом — свалил в другой город да заселился в общагу, изображая из себя сильного и независимого мальчика, конечно же, не получающего от щедрого отца все средства к существованию. Он был сущей копилкой парадоксов на парадоксах, совмещая в себе все то, что, казалось бы, в одном человеке просто не могло мирно сосуществовать. Но почему-то сосуществовало — и Трагер давно перестал ломать над этим голову. Просто принимал Джереми таким, каким тот был, как бы порой его наглость ни раздражала. Просто открывал дверь в любое время суток, иногда покрывая последними словами за слишком поздний визит. Блэр же лишь усмехался легко и довольно, слыша вопрос об ужине, отвечая по-разному, но всегда тихо подходя со спины и ловко приобнимая, утыкаясь носом в гриву русых волос и разрушая все возможные наивные мысли тем, что попросту распускал руки и вжимал в кухонную тумбочку, все с тем же смешком кусая за ухо. У него никогда не было совести, ему не требовалось разрешение, чтобы что-то сделать — и это часто злило, почти выводило из себя, тем более в моменты, когда крепкие руки лезли под кофту — всегда до невозможности теплые, почти вынуждающие поддаться. Но Ричард не был бы собой, если бы так просто все это терпел, если бы не выкручивался из объятий и не угрожал произвести над наглецом вивисекцию прямо здесь и сейчас. И он без зазрений совести назвал бы Джереми последним лживым ублюдком, если бы тот посмел сказать, что ему подобный расклад не по душе. Ведь всегда, засранец эдакий, занимал позицию хищника, выжидая удачного момента, чтобы вновь попытаться, и — когда все дела уже были сделаны — заваливал на диван, не давая возможности вырваться, улыбаясь нахально, победно. Рику это нравилось, серьезно. Он никогда не пытался обмануть себя или Джера тем, что якобы не слишком доволен подобным положением дел, нет. Ему действительно было в кайф с этим человеком, который на первый взгляд скорее походил на полную его противоположность, с которой не то что встречаться — рядом находиться было бы сложно. Ведь Блэр совсем другой. Он не пахал на подработках как ужаленный, мечтая поскорее все сделать и свалить отсыпаться. Не корпел над книгами в страхе облажаться на семинаре, не думал даже о будущем — он просто жил в свое удовольствие, как-то удивительно ловко находя время на учебу. Частенько не спал ночами лишь потому, что предпочитал развлекаться; не боялся допустить ошибку, кажется, ни в чем. Самоуверенный говнюк. Но Трагер чувствовал себя на своем месте, когда был рядом с ним. Потому как этот наглый ублюдок делал его чуточку живее, привнося в серые будни то, чего Рику попросту не хватало — сумасбродство. То самое почти-безумие, без которого молодость могла считаться потраченной впустую. Да и себя самого, пожалуй, не забывал. И в этом странном союзе — дружбе, отношениях? Ричард до сих пор не знал, что между ними было, да и не особо по тому вопросу запаривался, — имелась своя прелесть. Специфичная, пожалуй, и не каждому понятная, как какая-нибудь изысканная сексуальная практика. Они друг друга не дополняли, но уравновешивали. Портили и вразумляли в меру, не давая ни увязнуть в однообразии дней, ни укатиться по наклонной дорожке в безумную вакханалию, балансируя всегда на самом краю чертовой пропасти. Опасная полоса, на которой оба чувствовали себя почти идеально. И сидя на бедрах Блэра, ощущая руки под своей одеждой, расстегивая умелыми пальцами пуговицы его отвратной красной рубашки с поднятым воротом, Рик ловил себя на мысли, что немного, но все-таки понимал, почему именно его съемка виделась любовнику комфортным местом, куда так часто хотелось приходить. Просто нигде больше не нашлось бы настолько же отбитого человека, готового выносить Джереми таким, каким тот был во всех настроениях столь долго и уж тем более — столь близко.