Vulnicura

      Гомон мужских голосов стихает, когда Вива входит в бар. Стереотипы — всегда ложь, но эта ложь произрастает из зерна правды. Вот французы, они не ходят в беретах и не едят круассаны на каждом углу, но никогда не упустят из вида красивую женщину. Да они её за версту чуют, что дико раздражает Мартина, и он каждый вечер желает уехать из этого города как можно скорее в что-там-дальше-у-них-по-списку. Они даже привстанут со своих мест, присвистнут, подберутся все на низкий старт. На старт. Внимание. Мар… тин входит вслед за ней, придерживая за собой дверь, и всё возвращается на круги своя. Снова слышны разговоры и клубится сигаретный дым, снова есть своя компания, свои девушки и свои напитки. Вива с Мартином идут за барную стойку, садятся всегда где-нибудь с краю, там, где их фигуры теряются в приятном полумраке и куда нечасто забегает бармен, разве что только за тем, чтобы справиться, не надо ли им еще чего-нибудь. Временами кто-нибудь с завистью задерживает взгляд на спутнице новоприбывшего, качает головой и заказывает новую порцию напитка для себя и своего одиночества. Вива ловит десятки таких взглядов в свои умело сплетённые сети: в кружево чулок, о котором, правда, не понаслышке знает лишь её спутник, в черные тюлевые перчатки выше локтя, в более чем скромный вырез платья, призванный манить и обещать. Её длинные ресницы, такие тёмные и густые под слоем туши, тяжёлые — как она чуть лениво ведёт ими вверх — они уже давно поймали Мартина и не отпускают.       Он сказал, что глупо в Париже пить их обожаемый джин, если Франция куда больше известна вином, на что она возразила, что только дурак будет пить французское вино, когда можно выпить настоящего французского абсента с туйоном. В США такого не достать. Его, конечно, много не выпьешь, да они и не ставят целей и не пытаются совершать подвиги. Они всегда выбирают разные сорта, чтобы дать попробовать друг другу, но завтра они вылетают в Милан, а оттуда дальше к югу, поэтому сегодня можно взять то, что за неделю приглянулось больше всего.       — Roquette, — Вива даже не заглядывает в предложенную карту напитков.       — Roquette, — соглашается с ней Мартин, и вскоре в их укромном уголке курится пар от брошенного в и так ледяную воду сухого льда, а изумрудная жидкость мутнеет с каждой новой каплей. В резные отверстия специальной ложечки стекает сладкий сироп, почти нектар богов…       Мартин любит сладкое.       Это последняя их ночь в Париже, и она абсолютно такая же, как все предыдущие. Вечерами, пока они еще не уходят из отельного номера, через огромные, не зря именующиеся «французскими» окна можно любоваться панорамой города любви. Тогда он только начинает зажигать огни. Ночью красивей. Если подойти ночью к окну, сдвинуть в сторону штору, то город засияет тысячами бриллиантов, предстанет во всей красе, и она запомнит его таким и полюбит, но… ночью никогда не хватает сил, и всё, что она помнит о Париже это то, как упруго прогибается под тяжестью её тела их кровать размера кинг-сайз, когда она падает на неё, утягивая за собой Мартина; пальцы её помнят простыни на ощупь, потому что не раз находят в них утешение, скручивая и терзая нежный сатин; её бёдра горят от прикосновений его рук, а её стоны зажигают рассвет где-то на горизонте, и солнце встаёт над городом в дымке стыдливого румянца. Мартин любит сладкое и с удовольствием приникает к источнику своего божественного нектара каждую, каждую ночь.       Это их «медовый» месяц, и оба чувствуют, что с каждым новым днём они всё больше, всё сильней и глубже утопают в этом меду, тягучем, липком, сахарном. В своих чувствах они теряют себя и, найдя ладонь друг друга где-то под утро, порыскав по смятой постели рукой, успокаиваются и продолжают спать до обеда. Потом водные процедуры: душ, ванна, джакузи, бассейн, спа, всё, что в голову взбредёт. Поздний обед на летней веранде гостиничного ресторана, плавно перетекающий в ужин, а затем вечерняя программа. Двое выходят в город, бредут по центральным улочкам, находят новый бар и отправляются туда хорошо проводить вечер до поздней ночи.

Города сменяют друг друга: Париж, Милан, Рим, Барселона… Когда Энди узнал о плане его европейской поездки, то радостно отметил, что уж наконец-то теперь Мартин успеет нормально посмотреть все города. Сам-то он, любитель истории, давно объездил всю континентальную Европу между турами. Флетчер — не в меру образованный паломник-кинестетик, рассказывал потом лучшему другу, как всё-таки классно прикасаться к вечности, пройтись по Аппиевой дороге, погладить каменную кладку старых замков, поболтать ногами в Дунае, который гнал свои воды, когда ни их, ни всех, кого они знали из своих семей, еще даже в планах не было. Мартин тоже думал, что они с Вивой окажутся именно такими вдохновенными туристами. Думал ровно одиннадцать часов полёта плюс еще немного, пока они не добрались до гостиницы. А затем была слишком мягкая кровать и слишком долгая ломка, наспех сорванная одежда, а ещё горячее дыхание, и ещё какие-то слова, которые потом никто из них не мог вспомнить, и ещё отражение их силуэтов в громадной телевизионной панели, на которое тайком любовался каждый, и ещё… ещё.       — Ещё…       Они помнят города только по видам из окна гостиницы и тем барам, куда они заходят ночью. Дня для них не существует как такового. Сначала им кажется, что это совершенно стандартный джетлэг, ведь они живут на несколько часов впереди своего обычного времени, но в итоге их распорядок дня выстраивают их инстинкты и желания. И ощущение, что ты живёшь в неправильном часовом поясе, сохраняется на весь срок поездки.       К слову, выбор городов для поездки он полностью предоставил дочери, не потому что сам не хотел выбирать, а потому что любит ей потакать даже в таких мелочах. Мелочь ли — выкинуть сотни тысяч на роскошную жизнь за границей, ни в чем себе не отказывая? Ну, конечно. Ей — всё самое лучшее. Тем более, что у Вивы день рождения, второй после совершеннолетия. В ту ночь её телефон взрывается сообщениями и звонками всех тех, кто забыл, что она в Европе, и на каком-то из них она швыряет его о стену, никак не замолкающего, потому что сейчас она слишком занята, чтобы отвечать. Потому что эта ночь абсолютно такая же, как и предыдущие.       — Мы, Горы, определенно прокляты… — впервые за много дней она напоминает ему о том, что принадлежит ему чуть больше, чем просто по негласному договору об обоюдной симпатии и страсти, который обычно заключают любовники. Она — его дочь. Ещё одно творение мистера Мартина Ли Гора.       — Что ты имеешь в виду? — Его до сих пор тяготит мысль о том, что он, вероятно, просто пользуется правом творца.       — Нам никогда не понять других людей, а им нас. Я не знаю, когда это началось у тебя, может быть, ты мне ещё расскажешь, но… — Рим располагает к тому, чтобы предпочитать столики на свежем воздухе замкнутым барным помещениям, а тяжелым крепким напиткам веселые коктейли. Так, в её бокале сейчас оранжево искрится апероль-шпритц. — Как-то раз ты посмотрел на меня так, что я поняла… много вещей сразу. Как будто пришёл тот момент, когда ты смог мне это передать.       Освежающие пузырьки брюта разбиваются о его губы и нос — он медлит с поднесенным ко рту бокалом. Он знает, о чем она говорит, как и знает, что она вот-вот продолжит, поэтому не спешит задавать наводящие вопросы.       — Это было ещё до… — она пожимает плечами и наполняет лёгкие летним воздухом. Кажется, в нём плывёт запах эвкалиптов. Тут есть эвкалипты? — Ты как будто очень много хотел мне сказать, но не мог озвучить всё это, но я поняла, пап.       Её ладонь неторопливо находит его собственную на поверхности стола и ложится поверх неё, принося какое-то спокойствие, выражая куда больше, чем способны слова. Вот опять. Их взгляды встречаются. Мартин наконец делает глоток.       — Расскажешь? — Словно это игра, он высвобождает свои пальцы, и теперь уже Вива попалась ему в руки. Он пишет стихи, он пишет песни, он умеет смотреть на внешний облик человека и видеть его душу, читать его мысли, чувствовать его эмоции, порывы, тайные желания. Маэстро Гор хорошо изучил людей.       Вива собирается с мыслями.       — Ты сказал, что правила придумываем мы сами и что наши правила совпадают. Что всё относительно и субъективно, и мораль тоже. Что если подавлять свои желания и бояться себя, можно стать очень несчастной, а ты меньше всего на свете хотел бы увидеть меня несчастной. — Он кивает в ответ на каждый новый пункт, и она продолжает. — Что между нами никогда не будет слова «неправильно», если мы сможем себе это разрешить. Да, главное — разрешить себе, а ты мне всё всегда простишь… потом ты задумался и всё-таки вслух сказал…       — Я люблю тебя, Вива.       — Да, — в её глазах горит совершенно особый огонь, она полна решимости ответить. — И я люблю тебя…       Два слова вертятся на языке. Такой трудный выбор. Но имя проигрывает.       — … папа.       Ведь главное — разрешить себе. Отпустить грехи. Для этого не нужен ни духовник, ни исповедальня, только способность и желание простить самих себя.       Они не возвращаются к этому разговору больше, но ночью, забываясь в сладком плену её объятий, Мартин вдруг понимает — это не проклятие. Нет. Они не прокляты — они благословлены.