Vulnicura

      Мартин почти никогда не сожалеет о своём решении покинуть старую добрую Англию, променяв её покатые холмы и чинные города из серого камня на новомодные Штаты, искрящиеся неоновыми вывесками. Старый свет на Новый. Они с ребятами всегда стремились к новому, в конце концов. Но все-таки когда как-то по-особенному хочется выпить в хорошей компании, накатывает ностальгия. Он знает, почему Флетч остался в Лондоне, и немного ему завидует, каждый раз напоминая себе, что открытый, добрый и непосредственный Энди Флетчер по праву заслужил такое счастье.       Сегодня суббота. В силу своей работы не особо ведущий учёт дням недели, Мартин знает это только потому, что:       — Пап, сегодня же суббота, завтра никуда не надо идти, я вернусь попозже, окей?       Голос раздаётся уже из прихожей, поэтому мужчина спешит туда, чтобы успеть проводить дочку. На каждый его шаг у двери раздаётся тихое ругательство и стук падающей на пол обуви, и когда Мартин уже стоит перед дочерью, то пол между ними напоминает поле брани. Разномастные туфли в роли поверженных солдат, и, действительно, лёгкая брань Вивы приправляет атмосферу.       Когда-то Мартину Гору пришлось ответить детям на все вопросы, которые интересовали даже не столько их самих, сколько их одноклассников, учителей, и даже родителей одноклассников: «Почему ты так странно одевался?», «Почему носил женскую одежду?», «А кожаные ремни и наручники?», «Майку с провокационной надписью „submissive“?» и многие подобные. Дети восприняли все объяснения спокойно. Как и ожидалось, девочки даже спокойней, чем Кайло. А затем начали добавлять в свой гардероб, к вящему удивлению Сюзан и внутреннему ликованию её мужа, вещи, которые за милю отдавали известным всему миру стилем Мартина Гора. Вива была первой, и, если он сам правильно помнил, всё началось как раз с туфлей.       В болезненно худую щиколотку впивается чёрной змеёй кожаный ремешок, и удовлетворённо выдохнув, Вива ставит ногу на одного из поверженных бойцов. Мартин не медлит с одобрением — он и сам повержен сейчас красотой этой ножки. Но выбор действительно хорош. Было время — он бы такие носил. И вон те, с металлическими пряжками, и те, что, оказавшись в немилости, сейчас лежат у самой двери.       — У тебя прекрасный вкус, детка.       — Спасибо, пап. Ну, я пошла?       Она распахивает двери в сизое небо и буйно разросшуюся и так же буйно зачахшую от долгой летней жары зелень. Солнце слишком долго томило океан своими лучами, заставив его искать прохлады на небесах, но теперь жара спала, и он готов возвратиться обратно потоками дождя.       На Виве лишь чёрный, белый и красный. Черные туфли и тонкие джинсы. Белый топ без рукавов. Красная помада. Лаконично именно до такой степени, что неотвратимо притягивает взгляд.       — Возьмешь машину? Собирается дождь, — Мартин хмурится в ответ мрачному небу.       — Нет, за мной сейчас заедут, — радостно отвечает она. — И обратно тоже привезут.       — Кто?       — Дерек.       Не то, чтобы он не ожидал услышать мужское имя в ответ, но это «Дерек» странно резануло слух. Дерек. Какое неподходящее имя… Глухое, как стук топора по сухой древесине. Де-рек. Тук-тук.       — Кто такой Дерек?       За воротами раздаётся два коротких автомобильных гудка.       — А, вот и он. Всё, до вечера. Обязательно зайду к тебе в студию пожелать спокойной ночи.       И всё, что она даёт ему вместо объяснений — это даже не поцелуй, ведь иначе помада сотрётся с губ, а так, легкое прикосновение своей щеки к его собственной. Её щечки покрывает ещё совсем детский бархатный пушок. Мягкий. Когда она отстраняется, весь мир сжимается для Мартина до невидимого облачка, состоящего из запаха её пудры и туалетной воды.       — Пока-пока, Вива! — малышка Ава заставляет Вселенную снова расшириться до привычных размеров. Обняв маламута, Локи, который до сих пор выше неё, когда стоит на задних лапах, Ава сидит на корточках. Довольный, пёс лижет её щеку. Такую же мягкую и нежную, но отчего-то Мартина никогда не бьет электричеством, когда он прикасается к Аве.       Итак, сегодня, оказывается, суббота, вечер выходного дня. По таким вечерам люди обычно пьют, и известному своей эксцентричностью Мартину сейчас совсем не хочется отличаться от обычных людей. В Лондоне день воскресенья, и звонить Энди относительно бессмысленно. К тому же, что он ему скажет?       — Я буду в студии, милая, — он добродушно треплет её по огромной копне темных волос, за что его другая рука удостаивается чести быть вылизанной Локи. Когда дело касается Авы, этот рыцарь о четырёх лапах считает своим долгом чести одобрять каждый шаг её окружения и нередко скалит зубы на прохожих. Так, профилактики ради. Но Мартина он любит. Потому что Мартин души не чает в своей младшей дочке.       Ава кивает — ей в общем-то всё равно. Гитара успела её увлечь настолько, что иногда Мартин находит по дому скомканные клочки бумаги с текстом, очевидно написанным на определенный ритм, и с короткими одно-двухбуквенными пометками аккордов. Она менее социальна, чем Вива, и любит проводить выходные в обществе Локи, своего инструмента и интернета.       Его стопы действительно направляют его в студию, прежде сделав крюк с заходом в гостиную и посещением бара. Работа не клеится. Он пытается хотя бы накинуть бит для трека, но любая последовательность звуков как-то глухо стучит в его голове. Тук-тук. Как… топор по сухой древесине, что ли? Или палка по песку? Режет слух. Де-рек. Тук-тук.       Он не хочет напиваться, но напивается вопреки.       Когда огни уличных фонарей рассыпаются по склонам прибрежных холмов, дождь наконец-то накрывает весь город. Он барабанит по припаркованным автомобилям, смывая с них дорожную пыль, стекает по желобкам в пальмовых листьях, отпрыгивает от вощеных широких ладоней фикусов, стучит всем в окна, надеется попасть в дома через крыши. Услышав дождь, Ава распахивает окно навстречу прохладе и замечает, что с дождем домой вернулась и Вива. Она следит за сестрой, пока та открывает ворота, почти бегом пересекает двор, а затем теряется из виду под сенью деревьев.       В студии, полностью изолированной от внешних шумов, о том, что улицу поливает как из ведра, Мартин узнаёт по запаху прибитой дождем пыли, который каким-то чудом умудряется просачиваться сквозь плотные стены. Это особенность дождя. Он приходит к тебе, где бы ты ни был, шумом, запахом, настроением… В поисках хоть какого-то вдохновения Мартин идёт к выходу и замирает, оглушенный внезапно обрушившимися на него звуками льющейся воды. В дверях, мокрая от дождя, стоит Вива. Белая майка, ставшая почти прозрачной, липнет к телу. Черные джинсы еще не успели пропитаться водой. От красной помады осталось лишь одно название.       Джин ударяет в голову, и Мартин понимает, что он куда более пьяный, чем ему казалось, пока он не встал на ноги.       Из-за ворот раздается гудок — на прощание, и Вива театрально закатывает глаза и фыркает от своеобразного знака внимания, мол, езжай уже давай, герой-любовник. Как там его? Тук-тук.       — Па, я пришла сказать тебе… — но Мартин не даёт ей договорить. Теряя всяческое самообладание, он бросается к ней и сжимает её в объятиях, крепко, надежно, навсегда.       Его дыхание отдаёт спиртом, когда он начинает сбивчиво, лихорадочно шептать:       — Скажи! Скажи, что любишь меня, Вива! Скажи, что любишь меня. Скажи, что любишь… Скажи…       Этот шёпот похож на крик, на зов утопающего, последние слова, брошенные в никуда, господу богу, от безысходности, от жгучего желания жить. Жалкие, жалкие призывы о помощи, за которые тут же становится стыдно. Никто не услышит. А кто услышит — не придет. Выплывай сам, Мартин Ли Гор.       Вива стоит недвижимо. Её плечи под его ладонями холодные и хрупкие, как будто сделаны изо льда. Как будто в Санта-Барбаре можно найти лед где-то кроме бокалов с алкоголем. Капли дождя всё ещё цепляются за малейшие неровности её кожи и за тонкие бледные волоски на ней. Мартин смотрит на них, проводит по ним пальцем и понимает — она не совершенна.       — Я люблю тебя, — и вместо долгожданного спасательного круга из омута ревности и пьяного кошмара его вытягивает её тонкая рука. — Конечно, я люблю тебя, пап.       Да будь она хоть тысячу раз несовершенна!       Вива — его ангел. Ладони скользят по спине там, где должны быть крылья, и, не найдя ни их самих, ни даже их зачатков, только прикрытые влажной тканью острые лопатки, замирают на последних. Губы собирают с плеч остатки дождя.       — Я именно это и хотела сказать.       И если это ложь, то Мартин не хочет об этом знать ни сейчас, ни позже.       Этой ночью Вива спит у себя — привычку ночевать в спальне отца она забросила некоторое время назад, ведь он уже успел прийти в себя после тяжелого развода. Она запирает дверь на замок, но не потому, что боится незваных гостей. Саму себя боится. Устроившись на кровати с бумагой и ручкой, она всё пишет и пишет, записывает поток своих мыслей, местами бессвязный, местами нестерпимо эмоциональный настолько, что даже колет где-то в районе груди. Она чёркает каждое третье слово, в котором сомневается, и ищет то, которое будет правдивым, не просто подходящим, а правдивым. Она хочет поверить бумаге всё, скомкать её и это всё забыть, но оживший дождь слишком весело стучит по её подоконнику — смеётся, и правильно. Как будто вместе с этой бумагой она сможет выкинуть из головы все неправильные мысли, имя которым — желание…