1888 год

Шерлок Холмс Уотсон поправился окончательно, и приготовления к свадьбе возобновили. Для дам, несмотря на наши с ними сложные обстоятельства, это являлось, по сути, развлечением: поездки по магазинам, выбор мебели, тканей, каких-то мелочей, в которых понимают толк только женщины. Основные хлопоты взял на себя Майкрофт. Мне же оставалось утешаться единственным доступным способом. Обычная доза уже не помогала, и я увеличил в растворе процент кокаина. Но старался не раздражаться, насколько это было в моих силах. Я очень рассчитывал на нашу с братом поездку за границу — вряд ли я смог бы помочь ему чем-то конкретным, но это избавило бы нас обоих от излишних треволнений. Я не отличаюсь религиозностью в традиционном смысле, но в церкви мне стало не по себе — особенно когда священник произнес пресловутое «и пусть замолчит». Я всегда считал, что Уотсон не имеет никаких актерских способностей, и было жутко видеть, как он поднял вуаль и поцеловал Мэри — пусть и вполне деликатно и прилично, но все же в губы. Свадьба получилась странная: без всех этих подружек невесты, многочисленной родни, которой просто не существовало в природе, даже без свадебного платья. Мэри была одета в новый элегантный костюм цвета морской волны, а необычную для нее нарядную прическу венчала шляпка с вуалью. Глупо совсем никого не приглашать на свадьбу, особенно когда она устраивается напоказ, так что со стороны Уотсона присутствовало трое его однополчан, а со стороны наших дам — две их знакомые. «Мальчишник» у нас с Уотсоном прошел бурно — и вовсе не перед свадьбой, а днем ранее. Вечер накануне церемонии мы провели у Майкрофта, но ночевать уехали к себе, потому что я, кажется, наговорил лишнего и брату, и Уотсону. Мне пришлось по приезду сразу взбодрить себя, что, в общем, не удивительно. С утра я воздержался от кокаина, и, на удивление, мне удалось выдержать роль шафера. Вероятно, за нами следили, но у меня не было возможности особо пристально приглядываться к паре зевак, как бы невзначай вошедших в церковь. Если выбирать между рабочим типографии, который потоптался на пороге, посмотрел на церемонию и быстро покинул церковь, и немного странноватой старушкой, усевшейся в задних рядах, а потом провожавшей молодых восторженным взглядом, тряся головой, я бы поставил на старушку. Искренне радовались только гости. Майкрофт нервничал, но его состояние было вызвано исключительно моим неблаговидным поведением накануне. Переживания и некоторая неловкость Уотсона могли быть списаны на вполне естественное волнение джентльмена, совершающего самый главный в своей жизни поступок. Засим мы поехали в ресторан и отметили «радостное» событие. Билеты на поезд до Брайтона купили для молодоженов с тем расчетом, чтобы не затягивать праздник и не трепать нам всем нервы окончательно. — Теперь ко мне? — спросил Майкрофт, после того как мы проводили доктора и миссис Уотсон. — Конечно. Только надо попрощаться с Айрин и посадить ее и Сесила в экипаж. — Разумеется. Мы подошли к Айрин, которая стояла с сыном в окружении своих приятельниц. Сесил тут же обхватил колени Майкрофта, а когда тот мягко высвободился и присел на корточки, принялся рассказывать, какой он подарок приготовил для Мэри. «Только он пока у нас остался, я его потом отдам». Майкрофт пообещал, что на днях мы заедем к ним и взглянем на подарок. Когда мы уже смотрели вслед экипажу, увозящему Айрин и мальчика домой, Майкрофт снова тронул меня за руку. — Шерлок, у тебя с собой есть... лекарство? — Нет, — покачал я головой. — Со шприцем в церковь? — Тогда заедем сначала к вам? — Не надо. Иначе меня потом не будет смысла брать с собой. Из меня получится только ни на что не годная обуза. — Ты уверен? — с сомнением переспросил брат. — У меня нет кокаина. — Майкрофт, если я сейчас не перетерплю, я не смогу работать. На его лице читалось сомнение. Видимо, он думал, что мне стоило бы начать «терпеть» завтра, но решил не спорить. — Хорошо, тебе виднее. — Поехали, Майкрофт. Мне уже тошно в этом ресторане. Питер тут же подал экипаж. Незадолго до пяти мы приехали на Пэлл-Мэлл и поднялись в квартиру. — Берты нет, — предупредил Майкрофт, — так что если хочешь чаю, нам придется делать его самим. — Это, конечно, ужасная проблема, — усмехнулся я. — Чайник со спиртовкой у тебя есть. Но у меня получается очень крепко — предупреждаю. — Ну и хорошо, что крепко. Ляжем спать попозже. — А что с ужином? — спросил я, занявшись чаем. — Берты же нет дома. Кстати, кем ты ее заменишь? — Никем. Я не хочу в доме посторонних. Сам посуди, зачем мне, в сущности, экономка? Я за своими тратами на хозяйство и сам могу проследить. Повар приходит каждый день, лакей через день, но на второй этаж они не поднимаются, если я не позову, остаются внизу. Горничная правда убирает тут днем... кажется. — Кажется, — хмыкнул я, оглядывая идеально чистое помещение. На мой вопрос об ужине Майкрофт ничего не ответил — надо же, не обратил внимания на слова о еде. Но на кухне нашлось кое-что к чаю, а в холодной комнатке — молоко. Когда мы сели за стол, я достал из кармана сюртука телеграмму и передал Майкрофту. — С утренней почтой пришла. Там значилось только «Соболезную». Майкрофт прочитал и нахмурился. — Ну... возможно он даже искренен. Тем лучше, дорогой. Мы ведь этого хотели. В полунамеках Паука, определенно, было что-то… личное. Но я промолчал, не желая шокировать брата. — Да, мы этого хотели. Я посмотрел на каминные часы, мысленно сверяясь с железнодорожным расписанием. — Вряд ли они успеют к чаю. Их ждет только ужин. — Майкрофт проследил за моим взглядом. Я совершенно не знал, о чем говорить с ним. Молча глотал пустой горчащий чай, переводил взгляд с предмета на предмет. — Ты сказал Джону, что мы едем во Францию? — уточнил Майкрофт. — Да, конечно. — И Айрин скажешь то же самое, хорошо? — Брат с подозрением уставился на меня. — Хм… — Пожалуйста, Шерлок, никто, даже Джон, не должен знать, что мы едем в Италию. Мы дадим адрес в Марселе, телеграммы смогут доставлять нам на следующий день, письма в течение трех дней. — Майкрофт, бога ради… зачем… — я поморщился от такой дотошности, достал портсигар и закурил. — Неужели нельзя просто сказать… Слушай, я сниму этот сюртук, мой халат ведь в гостевой? — Конечно, переодевайся, мой мальчик. Да и я последую твоему примеру. Ткнув папиросу в пепельницу, я ушел в спальню, которая уже давно была не столько моей, сколько нашей с Уотсоном. Вытащил бутоньерку, смял ее и швырнул в камин. Прошелся по комнате, посмотрел в окно, потом вспомнил, зачем вообще сюда явился, снял сюртук, галстук, жилет… Подумав, отстегнул воротничок. Надел халат и вышел в гостиную. Вроде бы и январь за окном, а у меня лоб вспотел. Майкрофт что-то запаздывал. Видимо, переживал бедняга. Ну не халат же он там так долго выбирал? Наконец брат вышел в синем, стеганном. Почему-то этот цвет вызвал во мне приступ жалости к нему. — О… какой теплый, — проговорил я, подошел к Майкрофту, погладил лацкан халата, потом придвинулся еще ближе, подумывая — не привалиться ли к брату, постоять так немного. Он обнял меня первым и прижал к себе. — Да вот, замерз я что-то. А тебе жарко, мой мальчик? Ты такой горячий... температура не поднялась? Я почти сразу отпрянул. — У тебя здесь жарко. Камин топили днем. А сегодня ветрено с утра, — прибавил я невпопад. Я подошел к окну и выглянул на улицу. Над крышами быстро плыли тяжелые кучевые облака. Но при этом светило солнце. — Боже, какое отвратительно небо, — меня передернуло. — Просто сумерки наступают, дорогой. Может, ночью и снег пойдет... — Какие сумерки?! Я задернул штору. Этот диалог мне вдруг напомнил Шекспира: «Вот дьявол, как сияет солнце ярко! — Какое солнце? На небе луна» — и я засмеялся. — Да обычные сумерки, мой мальчик, — пожал плечами Майкрофт, — как всегда в это время, разве нет? Я редко смотрю за окно, но, по-моему, ничего необычного? Хочешь выпить? — Нет! — Я похлопал себя по карманам. — Черт, я забыл портсигар в сюртуке! — Ты же закуривал у камина, по-моему, ты его положил на полку. — Я закуривал за столом! Да, вот он. Достав еще одну папиросу, чиркнул спичкой. — Майкрофт, ты так и будешь стоять, как соляной столб?! — в сердцах воскликнул я. — А что такое? — удивился брат и отошел к креслу. — Ну хорошо, я сяду. — Да не то чтобы… Ах! — я махнул рукой. Прошелся по гостиной, задерживался у предметов, трогал какие-то. Терпеть было можно. Обычно довольно быстро у меня наступало состояние полного упадка сил — ничего, поваляюсь день-другой… Мне пришлось подойти к камину, стряхнуть туда пепел. Я посмотрел на каминную полку и усмехнулся — чистейшая. Хорошая прислуга — невидимая прислуга, а брат, кажется, считает, что у него в квартире все совершается как по мановению. Я посмотрел на него. Сидит такой — спокойный. Как будто я не знаю, о чем он сейчас думает. — А ты чего на диван-то не сел? Я бросил папиросу в камин, провел ладонями по лицу и коротко простонал. Майкрофт пожал плечами и перебрался на диван. — Кресло ближе стояло. Конечно, ближе оно стояло! Я нервно похрустел суставами пальцев. Опять дышать стало нечем, да еще появилась… не боль, как будто отголосок боли — то кольнет в висок, то плечи заломит. Я расстегнул пуговицы на рубашке, поочередно забрался ладонями под ткань, помял плечи. А Майкрофт так и сидел молча на диване. Я посмотрел на часы. Джон с Мэри уже наверняка подъезжали к Брайтону. Когда я подошел к дивану и сел в футе от брата, к горлу подкатил ком. Мне жутко не хотелось, чтобы Майкрофт до меня дотрагивался, хотя парой минут ранее я мечтал, чтобы он меня обнял. Так мы посидели немного, потом брат встал. — А я выпью, пожалуй. Точно не хочешь коньяка? — спросил он. — Нет… Майкрофт, — я ухватился за полу его халата. — Не давать! Ничего мне не давать! Обычно дома я просто лежал бревном на диване — или глядя в потолок, или повернувшись лицом к спинке. А Уотсон терпеливо ждал, стараясь производить минимум шума. Он понимал, что если я не ухожу в спальню, то намерен перетерпеть, поэтому сидел в кресле или у бюро. Караулил. Но я никогда не переживал такие моменты при брате. Возможно, я не просил Уотсона ни о чем, просто потому, что и просить было не нужно. В любой момент я мог решить, что с меня хватит, и сделать укол. Дома у меня всегда имелся запас кокаина. — Ты уверен? — с сомнением спросил Майкрофт. — Потому что если я пообещаю, то ведь не дам ни за что. — Вот! Дай слово! Глаза у меня так и бегали. Я еще пока не утратил способность соображать — потому уверенно солгал: — Я обещал Уотсону. Конечно, тот не взял с меня такого обещания — пожалел Майкрофта. Но если уж мне почти месяц жить с братом за границей и даже, возможно, работать, то я должен быть хотя бы на время чистым. Иначе на мне можно ставить крест — а в Италии вообще замечательно красивые кладбища, говорят. — Хорошо, мой мальчик, — кивнул Майкрофт. — Ты не получишь ничего сильнее бокала коньяка — при желании. Он вышел в коридор и запер дверь на лестницу. Потом отодвинул книжный шкаф, за которым скрывался вход в сейфовую комнату. Шкаф закрывал от меня железную дверь. Я поймал себя на том, что прислушиваюсь к щелчкам, вскочил и отошел к столу. Машинально допил холодный чай, оставшийся на донышке чашки. Все мои мысли обратились к тому, что лежало у брата в сейфе. В прошлый раз Майкрофт говорил, что морфий у него есть, и вряд ли выбросил его. Брат налил себе коньяка, оставил бутылку на столе и опять сел на диван. Я покосился на бокал и положил ладони себе на колени, чтобы скрыть дрожь. Я уже давно себе дал зарок: если стану доводить себя до нужной кондиции еще и алкоголем — лучше пущу себе пулю в рот. Голова раскалывалась и тошнота подступала к горлу. — Шерлок? Я могу чем-нибудь помочь сейчас? — осторожно спросил Майкрофт. — Может быть, тебе лучше прилечь? — Не надо. Я вскочил и заметался по комнате. Брат молчал и смотрел на меня. — Ну, что ты на меня уставился?! — рявкнул я. — Смотри, любуйся! Где этот чертов портсигар? На столе его не оказалось. На каминной полке тоже — шаря по ней, я сбросил на пол какую-то коробку, но так и не поднял. Портсигар нашелся на столике у кресла. Стоило сделать затяжку, как горло задергалось спазмом, папироса упала в камин. Я ухватился за каминную полку и закрыл глаза. — Ты ведь не думаешь, что мне нравится на это смотреть, дорогой? — послышалось со стороны дивана. — Лучше шторы закрой, — процедил я. Майкрофт поспешно отошел к окну и задернул шторы. — Погасить лампу? — спросил он. — Убавь свет. Так стало немного легче. Но казалось, что в комнате ужасно жарко, и я задыхался. Майкрофт опять сел в кресло. Вот как, значит... не хочет, чтобы я сидел рядом. Эта мысль сразу оставила меня, потому что главным сейчас было совсем другое. — Нет… не то, что раньше… — вынужден был признать я, — не могу. У тебя еще есть морфий? — Полчаса назад ты сказал, чтобы я не давал тебе ничего. Так что не имеет никакого значения, что у меня есть, а чего нет. — Значит, есть, — я усмехнулся. — Слушай, это же идиотизм, Майкрофт, неужели ты не чувствуешь иногда, какой бред ты несешь? Чего проще — взял бы и солгал. Брови брата слегка приподнялись. — Я не хочу унижать тебя ложью, Шерлок, — ответил он. — И что изменилось бы, солги я? Ты бы не поверил, но потом, когда ты придешь в себя... я уже не смогу сказать тебе, что не лгал тебе никогда. Поскольку мы не собираемся умирать прямо сейчас — это имеет для меня значение. Я почти согнулся от хохота, но голову стиснуло как клещами. — Как же тебе, наверное, любопытно на все это смотреть… жарко как, господи… с высоты своей праведности. Ты такой святоша, Майкрофт. Никаки-и-их соблазнов. Только что же ты все время заедаешь, а? Сладкое… это так напоминает о сладострастии. Ты же ее хочешь, признайся! Ты же хочешь Айрин? — Честно говоря — не знаю, — невозмутимо ответил он, — я только в теории понимаю, как это должно выражаться физиологически. На практике ничего такого я не испытываю — пока. Думаешь, сладкое — это заменитель телесной любви? Никогда не приходило в голову. — «Пока»? Тебе сколько? Брат не ответил. Меня как будто что-то прижимало, давя на хребет. — А я вот тут подумал о твоем любимом профессоре… он ведь по девочкам, кажется? Так говорят, знаешь ли. А, может, ты по мальчикам, а? Ну я-то давно уже переросток, — мой смешок напоминал карканье, — а вот Сесил. Сначала прогулки, сидение у тебя на коленях… потом добрый дядюшка предложит, чтобы ребенок погостил у него… — Странные у тебя фантазии, мой мальчик. Ты явно не исходишь из собственного опыта. А вообще ты бы выбрал что-то одно? Или леди, или мальчик, как-то вместе не сочетается, нет? Переросток... надо же. Ты не можешь так думать, значит, это что-то другое. Хотеть этого ты тоже не можешь, во всяком случае, в детстве ты этого боялся... почему сейчас у тебя мысль пошла в эту сторону? Ты думаешь о Джоне, ты хочешь его, и это выражается таким вот нелепым образом? Он нес совершенную чушь, просто заговаривал мне зубы. Сидел такой... я едва не задохнулся от приступа ненависти. — Дай мне морфию! — заорал я. — Мне больно! — и ввернул ругательство, которое подхватил в доках. — Нет. Я сказал, что не дам, значит — не дам. Ты же меня знаешь. Ты дал слово — и пытаешься его нарушить. Я не виню тебя. Но сам я не нарушу слово, которое дал. — Да черт с тобой! Я сам возьму! Схватив лампу, я попытался прибавить света. Руки были как ватные. Когда мне удалось немного повернуть вентиль, я застонал от боли в глазах. Осторожно, чтобы не уронить лампу, я поставил ее поближе к сейфу. Кое-какие буквы и цифры, как мне показалось, я успел определить и запомнить. Я повернул колесико и прислушался. Слышно… слышно было только, как кровь зудит в ушах на высоких нотах. Одну букву я все-таки нашел. Раздался характерный щелчок. Я был уверен, что на втором диске первой шла тройка. Нет, наверное, на третьем…. Тогда что же на втором? Майкрофт молча сидел позади меня. Я старался не оборачиваться — боялся, что наброшусь на него с кулаками. Издевается ведь! Мне то и дело приходилось сглатывать слюну. — Сволочь! Сволочь! Но стучать кулаком по дверце было бессмысленно. Я перевел дух, потер ушибленную руку и начал сначала. — А вдруг тебя завтра скрутит… — пробормотал я, — ты код-то успеешь мне сказать? Там ведь мои письма, верно? — Не скрутит. Если что — у меня есть душеприказчик, он получит код вместе с моим завещанием и передаст тебе одновременно со всем остальным наследством. — Это кто ж такой счастливец? — оскалился я. — Грей, что ли? Щелчок! Все-таки была пятерка. Так… L, потом пять. Я прислонился лбом к холодному металлу. — Зачем? Джон, конечно, — ответил Майкрофт. — Конечно, верный Джон. Как я сразу не понял… Я скинул халат и засучил рукава. — Еще один на мою голову… — я посмотрел на часы. Сидит в ресторане с женой, если уже вообще не ушли в номер. Итак… L, потом пятерка. На третьем диске я застрял. Или я ничего не слышу уже, или тут что-то не то… — Да чтоб вас всех!.. Я захныкал. Не может быть, чтобы Майкрофту не было меня жаль. Какой я кретин! Конечно же! — Майки… — жалобно позвал я. — Нет, мой мальчик. Но голос все-таки дрогнул. Дрогнул! — Пожалуйста, — я обернулся и протянул к брату руки. — Пожалуйста… умоляю тебя… я не могу больше… Я опустился на пол и пополз на коленях к креслу. — Я не хочу умирать, Майки… При мысли о смерти, меня охватил нешуточный страх, и я уже без всякого спектакля ухватился за колено брата и заплакал. Майкрофт опустился на пол рядом со мной, обнял и прижался губами к моим волосам. — Я же обещал никогда не отдавать тебя ангелам, помнишь. Терпи, мой мальчик, и я не дам тебе умереть. — Ангелам? Слезы внезапно высохли. Я вцепился в лацканы халата и затряс Майкрофта, как грушу. — Да ты моей смерти хочешь! Ты же всегда меня ненавидел! Всегда! — слова вылетали у меня изо рта сами собой. — Не трогай меня! Не смей меня никогда трогать, слышишь, ты?! Святоша чертов! Да ты только и ждешь, когда я сдохну! Майкрофт не сопротивлялся, а мне мучительно хотелось причинить ему боль, чтобы он понял, что я испытываю, но у меня в памяти вдруг внезапно и ярко вспыхнуло воспоминание, как брат приезжал ко мне в школу, когда я лежал в лазарете — я вырвался, отпрянул от него, кое-как поднялся на ноги и ринулся к запертой двери. Разумеется, на мои крики о помощи и стуки никто не отозвался. Я вспомнил, что Берта сейчас в доме Уотсона. Но я продолжал орать и колотить кулаками в дверь. Майкрофт Холмс Я так и остался сидеть на полу, когда брат вскочил и выбежал в коридор. Минут пять я слушал его крики. Надо было встать и пойти за ним. Но меня вдруг охватила какая-то апатия. Может, если переждать, то все это пройдет само собой? Я встряхнул головой... и прикусил губу до крови. Вкус крови во рту вернул меня к реальности, я встал и, вытирая губы, вышел в коридор. Еще минут двадцать Шерлок колотил в дверь... господи, как это выдержать? Потом он внезапно остановился и замер, простоял так несколько секунд и ринулся в гостиную. Следующие два часа я, переходя за ним из комнаты в комнату, смотрел, как он громит квартиру. Вазы, статуэтки, книги с полок... гостевой спальне досталось особенно, он рвал простыни с каким-то остервенением. Последней была моя спальня, у Шерлока уже кончались силы, когда он туда ворвался. На каминной полке стояли фотографии — две рамочки. Брат схватил первую — свою собственную, грохнул об пол, наступил ногой. Я с ужасом понял, что сейчас он сделает то же самое с маминым портретом — и я промолчу. Промолчу, как молчал все эти два часа, промолчу, когда он растопчет фотографию мамы... Когда под ногой Шерлока хрустнули осколки стекла, он словно очнулся и посмотрел вниз. Потом отшатнулся и перевел взгляд на вторую фотографию. Он рухнул на четвереньки, и его вывернуло прямо на пол. Лицо мое против воли болезненно сморщилось: и вовсе не от этого зрелища. Шерлок с детства боялся рвоты не меньше, чем колик. Да и став взрослым, он, как мне однажды признался, спокойно переносил вид крови, внутренностей и разбитых черепов, но малейший намек на рвотные массы вызывал у него спазмы в горле. Я опомнился и кинулся к Шерлоку, подхватил под грудь — и вовремя, он уже падал лицом в пол, в осколки и блевотину. Удерживая его левой рукой, я правой поднял ему лоб и заслонил глаза. Пару минут его выворачивало почти всухую — он ведь сегодня почти ничего не ел, — потом спазмы затихли, но снова хлынули слезы. Я стал поднимать брата, стараясь не отводить руки от его лица, довел до кровати и усадил спиной к камину. Он уже не сопротивлялся, только судорожно всхлипывал. Бедный мальчик, эти несколько часов лишили его последних сил. Кроме всего прочего, он был холодный, как будто в комнате стоял мороз. Я снял халат и стал заворачивать его, а он тихонько заскулил, как побитый щенок. — Сейчас, мой родной, подожди... Я бросился к кувшину с водой, намочил полотенце, вернулся к брату. Сначала протереть лицо, потом руки. В его ладонь впился осколок, к счастью, один... Я повернул ладонь к себе — Шерлок не сопротивлялся. Вытащил осколок, промыл рану, поцеловал его ладонь и стал заматывать платком — ничего другого под руками не оказалось. — Давай-ка, разденься совсем, солнышко, и ложись под одело, надо согреться. Он только головой помотал, глядя на забинтованную ладонь. Потом осторожно повернул мою голову. Глаза у него были совершенно безумными. — Майки… — прохрипел он, стуча зубами, — я тебя ударил? — Нет, дорогой, почему ты так решил? А! Нет, нет, это я сам, губу прикусил случайно, — я провел влажной ладонью по губам. Кровь... черт. — Не бойся. Знаешь что, пойдем-ка, разденемся в ванной. Пойдем, пойдем. Воду мы не нагрели, но хоть так. Давай, мальчик мой, держись за меня. Я почти волоком дотащил Шерлока до ванной. Он кое-как выбил нос и прополоскал горло. Это чуть не вылилось в еще один приступ рвоты, но обошлось. Я помог брату раздеться и усадил в ванну. На холодную воду он никак не отреагировал, но после растирания ему стало, кажется, полегче. Когда мы возвращались в спальню, я старательно прикрывал Шерлоку лицо ладонью, чтобы он не видел пол у камина. В стеганном халате под периной он продолжал трястись от озноба. — Ты потерпи, мой хороший. Я тут немного приберу и приду к тебе, хорошо? Я закутал Шерлока как только мог и пошел к камину — это все надо убрать. Чем? Н-да... пришлось взять полотенца. Минут через пятнадцать, протерев кое-как пол и собрав осколки, я вымыл руки и вернулся к брату, пощупал лоб, взял за руку. Она была холодной, но уже не такой ледяной. — Сделать тебе чаю, дорогой? Шерлок не открывал глаз, но молча кивнул. Даже в таком состоянии он не мог не понимать, что жидкость ему необходима. Я согрел чай (молока, наверное, не нужно — решил я), подошел с чашкой к брату. Пока сажал его, вдруг вспомнил, как он кричал «не трогай меня никогда»... неужели теперь это будет всплывать? — Пей, родной. Осторожно, горячий. — Не могу, горячий, — прошептал он. — Я и чашку не удержу. Старательно отводя взгляд, Шерлок посмотрел в сторону камина, увидел одиноко стоящую там фотографию матери и заплакал. — Да я подержу чашку... Ну, пусть немного остынет. — Я притянул брата к себе. — Ну, что ты, малыш, не надо. Все пройдет. Я с тобой. — Майкрофт, забудь все, что я наговорил тебе. Обещай, что забудешь. Я чуть было не сказал, что ничего и не помню, но в последний момент остановился. Не врать — так не врать. — Уже забыл. Это все не имеет значения, я же не идиот, Шерлок. Дай лучше руку посмотрю. Платок промок, давай другим завяжем? В доме где-то есть бинты, но я не могу сообразить, где. — Может, в ванной комнате? — предположил Шерлок. Не знаю, отчего, но он вдруг опять покрылся холодным потом и еле выдавил из себя: — Мне туда... надо... — Сможешь встать? Держись тогда за меня. — Я сам. Правда, добрался он сам. А мне оставалось только плестись следом за ним. Он еле успел встать перед унитазом на колени и наклониться, как его опять вырвало. Я пытался ему помочь, а он упрямо отстранял меня рукой. Я не мог понять причины, только снова всплывало «не дотрагивайся». Из всех слов, что он мне наговорил за вечер, в голове застряли именно эти. Я нашел бинт, намочил в тазу полотенце, а брата все еще трясло. Надо было уводить его отсюда, понял я, иначе это грозило продолжаться и продолжаться, а там оставалась уже одна желчь. Придется ему потерпеть мои прикосновения... Я наклонился и стал вытирать брату лицо мокрым полотенцем. — Тише, родной. Пойдем в спальню. Тебе надо просто согреться и все понемногу пройдет. В спальне он попросил воды, прополоскал рот и сплюнул в таз для умывания. Я уложил его в постель. Руки и ноги у него опять стали ледяными, и я пытался закутать его поверх халата в одеяло, как кутают маленьких детей. Надо было бы лечь рядом и прижать к себе, он бы так быстрее согрелся, но я никак не мог понять, вдруг ему на самом деле неприятны мои прикосновения? — Может, мне разжечь камин? — спросил я. — Не надо, — стуча зубами, пробормотал брат. Чашка уже остыла. Ему бы еще попить — и покрепче. — Пару минут, малыш, хорошо? Только чаю согрею. Просто полежи, не раскрывайся, надо согреться. Я сейчас. Я вышел в гостиную, зажег спиртовку и быстро выпил залпом полбокала коньяка. Когда я уже наливал чай, со стороны спальни донесся какой-то шум. Встал? Зачем? С чашкой в руках я пошел в спальню и выронил ее, когда увидел, что делает брат. Он уже приподнял раму до половины, но, видимо, руки его плохо слушались, и он боролся с рамой, пытаясь протиснуться под нее. Он не заметил, как я вошел, но звук разбившейся чашки должен был услышать. Или не должен? Он уже наполовину высунулся из окна. Я перешагнул осколки, кинулся к нему и обхватил поперек живота. Сказал, стараясь, чтобы мой голос звучал спокойно: — Не надо открывать, мой дорогой, там прохладно, а ты и так замерз. Ну-ка идем в постель. Давай, давай... Рама с треском упала на место, Шерлок выскользнул из моих рук, повалился на пол и завыл. Я попытался поднять брата, но не смог — так его колотило. Схватив с кресла плед, я сел на пол, укутал Шерлока, подтянул к себе на колени и стал гладить по спине и волосам, стараясь снять спазмы, от которых его скручивало. Кажется, он хотел что-то произнести, но его затрясло от кашля, словно он не мог вдохнуть воздух, и внутри у меня все билось в панике, мне казалось, что он сейчас задохнется у меня на руках, но через какое-то время вой и кашель стали стихать, и через несколько минут брат немного расслабился и тихо заплакал. Я продолжал гладить его. — Ну, зачем? Майки, зачем? — всхлипывал он. — Это же самое правильное... я же вам жить не даю... господи, я так отвратителен, так мерзок... дали бы мне сдохнуть — и все. — Жить? Зачем нам жить без тебя, мой мальчик? Если тебя не станет — мы тоже умрем. Я сразу, он — когда узнает. Я понимал, что брат сейчас не очень хорошо соображает, но продолжал говорить как с вменяемым, надеясь, что это хоть немного приведет его в чувство. — И не говори так. Ты не можешь быть отвратителен для нас, мы очень любим тебя. Пожалуйста, солнышко, пойдем на кровать, тут холодно... и мне не поднять тебя, котенок, у меня спина болит. Что-то, кажется, Шерлок понял. Он с трудом выпутался из пледа и подполз к кровати, кое-как влез на нее, но тут же плечи его опять затряслись. Я снял обувь и сел на кровать рядом, сунул под спину подушки, а Шерлока снова притянул к себе и стал покачивать и целовать. Я делал так в детстве, когда он плакал, если у него что-то болело, или когда я должен был вот-вот уезжать, а он не хотел расставаться... и сейчас мне казалось, что время повернулось вспять. — Не плачь, малыш, все пройдет, все пройдет... я с тобой, мой любимый. Ответом мне был резкий, истеричный смех. Я ожидал, что он оттолкнет меня, но он лишь вцепился мне в полу халата. Вцепился пораненной рукой. — Тише, тише, что ты... все будет хорошо... ты успокоишься, поспишь, утром уже ничего не будет болеть... а руку-то мы так и не перевязали, а? — Я постарался осторожно разжать его ладонь. — Дай-ка... шрам наверное небольшой останется... ты мой бедный мальчик... — Пить хочу, — проскулил он. Меня никакая сила бы сейчас не заставила опять уйти и оставить Шерлока хоть на минуту. Чашку-то я разбил... но первая чашка с остывшим чаем стояла на тумбочке, я потянулся к ней, спину тут же прострелило, но я все же справился с болью. Чай совсем остыл, но чашку пришлось держать мне, пока брат пил маленькими глотками. Почему-то он одной рукой так и продолжал держаться за меня, словно я мог уйти куда-то, а второй пытался взять чашку, но трясущиеся пальцы с нее соскальзывали. Странно, что у меня самого не дрожали руки. Шерлок Холмс Понемногу я начинал понимать, что происходит. Мне случалось пережидать, я довольно долго воздерживался, пока не взялся за старое. Когда мы с Уотсоном поссорились в первый и единственный раз, я чувствовал примерно то же, что и сейчас, но только примерно. Хорошо, если на этом все закончится. И хотя такого приступа безумия, через который я заставил пройти моего бедного брата, у меня раньше не случалось, теперешнее состояние хотя бы отчасти мне было знакомо. А может и не умру — подумалось мне. Перетерплю как-то. Майкрофт со мной, и я не наделаю глупостей. Я часто задышал, чтобы опять не разрыдаться, голова кружилась, пальцы не слушались, и я словно куда-то падал. Я еле справился с пуговицами на рубашке брата — уж не знаю, что он подумал, — и спрятал лицо у него на груди. Так я ощущал, что он еще рядом со мной. — Хорошо... все хорошо. Ты мой хороший, любимый мой мальчик... мы справимся, все пройдет... ты закрой глаза... — шептал он. Меня опять накрыло острым приступом отвращения к себе, но я как-то сдержался. — Очень хороший, да... лучше не бывает. Майки, пожалуйста, не надо. Прости, я не думал, что меня так скрутит. — Глупый ребенок... Майкрофт продолжал утешать меня, и, вероятно, я все-таки уснул. Когда я открыл глаза, то не понял, какое это время суток. В комнате горел газ и шторы были задернуты. Первые мгновения я не чувствовал вообще ничего. Мысль, что я умер, заставила сердце испуганно заколотиться. Пока что я существовал на этом свете. Я плохо помнил все прошедшее, а то, что вспоминал, казалось мне совершенно невозможным. Наверное, я спал, и мне это приснилось. Ну, конечно. Я приподнял голову, оглядел комнату и почувствовал облегчение. Никаких следов моих вчерашних буйств. Ну и слава богу. Но где Майкрофт? Наверное, он у себя и спит. Разумеется, мало удовольствия еще и на ночь оставаться с ненормальным наркоманом. Когда я подумал об этом, то понял — что-то не так. Газ вот как-то слабо горит. Если подумать, что тут странного? Убавлен до минимума, чтобы свет не мешал мне спать. А я сплю? Если я сплю, то я не смогу позвать Майкрофта. Я попытался это сделать, но так и не понял — получилось или нет. Может, я мертв? Мертв и думаю. Чертов Декарт. Кажется, нет — определенно я закричал. В комнате потемнело еще больше. Если я мертв, но при этом осознаю себя, то куда попал? Я пытался встать с постели, но только дергался, и тело меня не слушалось. И мысль — одна мысль приводила в ужас — за мной сейчас придут. И как будто в ответ на это кровать подо мной загорелась. Если бы я еще их видел! Но я только чувствовал. Огонь проникал в меня, он был такой сильный, что я давно бы должен был обратиться в пепел и избавиться от страданий, но боль не утихала. Вспомнились вдруг все детские страхи, подкрепленные гравюрами в книгах — я никогда не говорил о них брату, но иногда меня опять тянуло посмотреть на ужасные изображения. Марсий, с которого сдирают кожу, безумные фантазии Гойи со страшными уродцами, которые сейчас невидимыми терзали меня, поджаривали, сдирали с костей мясо и выламывали суставы. Они думают, что справятся со мной?! Нет! Я перекатился на бок и упал на пол. Но боль вздернула меня на ноги, я бросился бежать и ударился обо что-то. Странно, но я вдруг почувствовал облегчение — почувствовал себя. Как будто боль от удара ненадолго перекрыла собой ту, которая раздирала меня изнутри. Я понял, что такое вечность. Священники, которые мне попадались в школе, в колледже, в университете — все они нет-нет да поминали вечные муки. А молодые люди — и я среди них, вооруженный новейшими научными знаниями, только посмеивался. Глупец. Любая болезнь, любые страдания имеют начало и конец — эта боль конца не имела. Я катался по полу, чтобы сбить пламя, бился о стены, о мебель — об иллюзию мебели, конечно, ведь они меня намеренно поместили в пространство, которое напоминало мне то место, где я умер. Не знаю, зовут ли грешники в аду бога, а я звал Майкрофта. Ко мне вернулся голос, и мои крики, наверное, могли долететь до самого адского дна. Мои мучители не оставляли меня — иногда я улавливал чей-то черный силуэт — они не давали мне в каком-то извращенном милосердии причинять себе дополнительную боль, но давали мне почувствовать, что я все еще есть. Меня прижимало тяжестью, мне сковывали движения, меня как будто связывали по рукам и ногам невидимыми путами. Я пытался вырваться, но все больше терял силы, и мои мучители могли торжествовать. И главное — ну, ведь должен быть в этих мучениях какой-то смысл? Хоть малейший. Я бы даже рад был оказаться на самом дне, потому что, если я умер, то мне там самое место, потому что я предал Джона. Я предал Майкрофта. Я еще хуже, чем предатель, потому что зову сейчас брата, и значит, я согласен с тем, что он умер вслед за мной. Он обещал не отдавать меня ангелам. Про демонов он ничего не говорил. Я был в аду уже вечность, и мне показали. Да, мне показали! Они все, конечно, горевали обо мне, но потом почувствовали облегчение. Вот Джон — какая женщина устоит перед ним? Да ни одна не устоит. И есть еще одна женщина, у которой ребенок — хороший мальчик, которому так нужен отец. Стоило мне только подумать об отце, как я его тут же увидел. Я не слышал, что он говорил мне — а то я не знаю, что могу от него услышать. — Уйди! — закричал я. — Уйди прочь! Я тебя не боюсь! Отдай мне Майкрофта! — Шерлок! Я не удержу тебя! А, вот кого назначили моим мучителем! Как они тут логичны! Я дернулся, пытаясь вырваться, и услышал чей-то вскрик. — Шерлок, перестань, мне больно, я тебя не удержу! Это не отец... Меня окатило холодом, и я замер. Отец бы не стал так смотреть на меня. Боль оставалась, но уже другая. Меня как будто хорошенько отделали на ринге. После всех моих мучений поразило чувство какой-то пустоты, меня словно расплющило по полу, не было сил пошевелиться. А что я лежу на полу, я прекрасно понимал. И постепенно пришло другое понимание: я вижу брата, который навалился на меня сверху и держит. Уж не знаю, в каком состоянии пребывал я сам, но брат выглядел ужасно. — Майки... — просипел я сорванным голосом.