Жизнь за жизнь
17 августа 2017 г. в 01:13
Не надо было пялиться на эту вазу.
В замок, заполненный народом, она прошла незаметно, жертву нашла и устранила быстро и без шума, нужно было так же тихо уйти. Какая тёмная сила заставила здешнего дворецкого поставить в коридоре эту треклятую вазу?! Секунда промедления — и на неё уже безмолвно взирал один из гвардейцев. Её реакция была несравнимо лучше, она оглушила его коротким ударом кинжальной рукояти по виску, но молодчик оказался тяжелее, чем выглядел. Она не удержала обмякшее тело, и то рухнуло на подставку, спихивая злосчастную вазу. Осколки фарфора тонко вскрикнули по каменным полам. Уйти через дверь девушка уже не успевала.
Ставни ближнего окна какой-то дурак заколотил, и когда она, наконец, выбила их, к ней уже подобрался другой гвардеец и полоснул мечом сбоку. Из окна она вывалилась пусть и мешком, но приземлилась на мешки настоящие и даже сумела затеряться в толпе до того, как кто-нибудь спустится. Возможно, никто её особо и не преследовал: труп пока не обнаружили, а проникновение в замок смертью при нынешнем короле не карается. Но труп обнаружат, и тогда из города уже не выбраться.
Рана в боку надоедала тянущей болью, заставляла шипеть сквозь стиснутые зубы при каждом широком шаге, но всё, что она могла — туже затянуть пояс, и скрыть полами плаща расплывающуюся по дублету алую кляксу. Оно и хорошо. Пусть лучше так, чем клясть себя за очередное убийство и глотать зелье забвения — боль тоже отлично усыпляет совесть... Только и в могилу сводит быстрее.
Она резко повернула к какому-то домишку, постучала в дверь, растянула губы в самой доброжелательной своей улыбке. Эффекта на хозяйку та не возымела — не мудрено, с таким-то учителем.
— Чего?
— Тряпок. Чистых... Если есть... Пожалуйста.
Левая рука немного онемела, завязки кошеля еле поддались, чтобы достать пару золотых. Но хозяйка дома увидела топорщащуюся в прорези дублета рану и захлопнула дверь.
Девушка опёрлась на деревяшку, косясь из-под капюшона на толпу. Стражники уже сновали перепуганные, у выхода из города усилили караул. Если бы она не повернула к дому, могла бы проскочить, а теперь дело почти пропащее. Вторые ворота когда-то открывались на Фраундтаун, но за века «сказочное место» с «озерцами» и «таинственной сенью» разрослось в непроходимую чащобу, а чащоба постепенно доползла до самых городских стен. Ворота те были давно заперты, но сама стена обвалилась, и любой желающий потеряться в лесу мог сделать это без проблем. И она рискнула.
Но Фраундтаунский лес не был похож на тот, из детских воспоминаний. Возможно, оттого, что последней ночью неожиданно выпал снег, оттеняя вечную его темноту. Теперь на земле темнели лишь вытоптанные енотами тропки — еноты явно не рассчитывали увидеть столько снега в самом начале осени и теперь слонялись туда-сюда без дела, иногда предпринимая попытки стащить припасы.
Она шла два дня и две ночи. Зелье, каким она лечила душу, всё же пришлось пустить на врачевание ран тела, но помогло это не сильно: сутки порез ещё как-то пытался зарубцеваться, но уже на вторые снова открылся. Тогда-то и пошёл снег.
Она думала, что обойдёт город с севера, пересечёт реку и выйдет на тракт. Но первые сутки чаща была слишком темна, а вторые — слишком холодна, и река с трактом остались далеко позади. Ноги становились всё тяжелее, пальцы всё непослушней, а голова без спасительного зелья гудела всё больше. По её кровавым следам шли волки, она слышала, но сделать ничего не могла. Если заявятся — пристрелит, сумеет даже одеревеневшими пальцами, но бегать за ними не станет.
На утро третьего дня у неё уже не осталось сил, чтобы встать. Девушка подобрала под себя ноги и облокотилась на древесный ствол, закрыв глаза. Пальцы время от времени сжимали лук, но в остальном она оставалась неподвижна.
Вспомнилось отчего-то про охоту на тришхи. Что было бы, окажись она тогда чуть поумней, убей она детёныша нелюдя? Умерла бы быстрей, вероятно — охотником нужно быть от рождения, со всеми их жуткими глазами и сверхчутьём, — но уж всяко не сидела бы здесь и не подыхала от собственной глупости, пока её заклятый враг на юге продолжает жить. Потом разум погрузился в полу-сон, полу-забытье, его занимали попеременно то количество убитых, то ваза из замка. Фарфоровая, искусно и ярко расписанная фигурой богини Идирэ, судя по странной причёске. А потом завыли волки, но вой их захлебнулся в отдалении.
Если уснёшь сейчас, то больше не проснёшься.
Слова вдруг появились в голове сами собой, слишком ясные для бредящего рассудка, будто кем-то заботливо подсунутые. Она открыла глаза и встретилась с влажными глазами-блюдцами каменного исполина. Дрожащие пальцы на луке разжались — он бесполезен сейчас. Чтобы навредить тришхи нужны чёрные стрелы, а они теперь дома, за много миль отсюда.
Люди ранили девочку?
Тришхи оказался тот самый, с выщербленной на плече каменной кожей. Будь у него человеческий ум, он бы злорадствовал над тем, кто когда-то подарил ему шрам. Но она не знала, должны ли эти слова оставлять привкус злорадства теперь. У чудищ всё не как у людей.
— Отогнал... волков. Чтобы... отомстить?
Глаза-блюдца отразили непонимание.
Ты спасла меня от того человека. Что это, «мстить»? Ещё одна людская странность?
У неё не было времени посвящать наивное чудище в тонкости жизни. У неё вообще времени не оставалось.
Тришхи тяжело вздохнул, звук больше напоминал сошедшую с гор лавину.
Ты умираешь.
Да, она умирала. Зелья от дурных воспоминаний не осталось ни капли, и перед её глазами, выплывая из тёмных недр подсознания, проносилась вся недолгая жизнь. Мама со сказками, погребальный костёр, тренировки, охота на людей и нелюдей. Каждая смерть. Каждый всполох в стекленеющих глазах, каждая трещинка на губах, дрожащих под тяжестью последних слов. Чего ради?
Это твоё?
В скрюченных когтистых пальцах тришхи полыхала огненная полоска, алый пояс с золотой вышивкой — доказательство свершённого убийства, каких всегда требовал мастер. Проклятые еноты... Рука девушки потянулась было, но безвольно упала на снег. Надо бы закопать его здесь, в снегу, это проклятое доказательство.
Тришхи склонил голову вопросительно и вздохнул снова, колыхнув ветки. Полетели снежинки.
Ты из города на озере. Там мало людей с ножами. Ты им навредила? Тебя подговорил тот человек?..
Чужие мысли были почти также навязчивы, как и собственные. Убийства, костры, стёртые в кровь ноги, пальцы в порезах и мозолях. И везде мастер. Мастер — бездушный человек, она всегда это знала. Тогда зачем?.. Ей так не хочется умирать, вспоминая лики своих жертв.
— Хочу... жить.
Слова вырвались сами: бессмысленные, ненужные. Она действительно хотела.
Тогда тебе нельзя к тому человеку. Тебе нужно к добрым людям, на самый север.
Глаза-блюдца довольно просияли, алая лента просочилась сквозь узловатые пальцы в снег. Тяжёлая ладонь, пахнущая болотом, опустилась ей на голову и отстранилась — девушка даже не успела удивиться. Боли больше не было, не было ни отчаянья, ни раскаянья. Только сосущая пустота в груди.
Тришхи снова склонил голову, наблюдая за её неуклюжими попытками подняться. Затем поднялся сам и пошёл прочь, в своё болото.
— Спасибо.
Жизнь за жизнь! Но с тем человеком ты умрёшь снова. Большой путь людей в той стороне, прощай, девочка.
От его шагов сотрясалась земля, а от слов — что-то зудело противно в мозгу. Мастер всегда прав, кто она такая чтобы сомневаться в его словах? Но... будь он всегда прав, отчего так противны его приказы?
Она хотела жить. Лишать жизни других — не хотела никогда. Потому, бросив прощальный взгляд на придавленный тришхи алый пояс пошла прочь, к тракту. Каждый шаг казался ей легче предыдущего, каждый шаг — освобождал от чего-то. Но она остановилась, чувствуя, как бежит по позвонкам противный холодок. Нет, нельзя. Кошмары уже никогда не уйдут, но мастер знает как их отогнать. У него всегда есть для неё пару целей, а разве это жизнь когда целей нет, когда нет смысла?
Она хотела жить. Мастер далеко не всегда бывает прав, а лесные чудища порой куда милосерднее людей, но все её мысли не важны. Она человек дела, и в её руках пояс с драгоценной вышивкой, доказательство убийства. Выбор — величайшая ложь. Только почему всё ещё холодит кожу предчувствие?..