Цивилизованные люди

Это каждый раз начиналось одинаково. Сквозь прямоугольники стёкол в окно проникал рассеянный свет, в котором непрерывно кружили частички пыли. Пылинки сталкивались, отдалялись, но, кажется, никогда не падали. Наблюдать за их танцем можно было бесконечно долго, каким-то чудом держа глаза открытыми, хоть веки зудели от духоты и усталости. Потом пылинки исчезали. Свет, до этого белёсый, наливался призрачным, холодным фиолетовым, точно глубокая вода. Комнатка, маленькая клетушка полтора на три метра, расползалась по швам, стены из ноздреватого бетона расступались и таяли. Прежними оставались только кусок пола, нелепо скособоченный какой-то гравитационной аномалией, да играющий роль тумбочки оружейный ящик, который как будто приклеили к его месту. Вокруг, насколько хватало взгляда, в застывшем беспорядке висели плиты, камни, похожие на космические обломки вроде астероидов, мелких и не очень. Кое-где на камнях громоздились остатки строений, стены без дверей и двери без стен, лестницы и дороги в никуда. «Никуда» обращалось в абсолютное «Нигде», что непрерывно и приглушенно пело на пределе человеческого слуха; песня переливалась щелчками и тягучими стонами, но рано или поздно сменялась пронзительными воплями боли. В такие моменты хаос вокруг начинал дрожать, мелко, точно в ознобе, которому тесно было в одном теле. Агония нарастала. Кто-то огромный в Нигде взбивал в пену невидимую воду, колотя по ней исполинским хвостом, стенал и бесполезно вырывался, в то время как из плоти его наживую вырезали целые куски. Кто-то огромный терял голос, но продолжал тянуть свой вопль на одной ноте, потом захлёбывался собственной кровью, когда мучители добирались до брюха, вцеплялись в него крючковатыми лезвиями и тянули. Прореху жертва прикрыть не могла. Внутренности вываливались все разом пульсирующим склизким ворохом, и только порванные сосуды ещё продолжали сокращаться, заполняя кровью образовавшуюся пустоту. Сердечный ритм сходил с ума, приближая гибель. Кровь не проглатывалась, пузырилась в горькой слюне и вязкой тянучкой свешивалась куда-то вниз. В такие моменты Мэл начинала задыхаться, поэтому просыпалась. Свет из окна, не вездесущий размыто-лиловый, а самый обычный, от фонарей и прожекторов, резал глаза, наполненные слезами. Горло саднило от беззвучных криков. Где-то около солнечного сплетения ворочалась боль, тупая, терпимая и будто бы чужая, но тело оплывало от неё липким потом, как горящая свеча парафином. Плоская твёрдая подушка каждый раз пропитывалась насквозь вместе с серой простынью и старым комковатым матрасом. Позвоночник ломило постоянно — эта боль была почти родной и привычной, и, чтобы хоть как-то её утихомирить, Мэл переворачивалась на бок и осторожно вытягивалась как можно ровнее. Явь почти прогоняла душную дрёму, чётко рисовала тумбочку-ящик, что стоял на полу прочно и ровно, будто позволяя прочесть каждое слово полустёртой белой маркировки. Мэл никогда не читала. Взгляд упирался в человека, спящего напротив в такой же, точно под копирку, узкой постели. Раскладушка вообще не подходила ему, двухметровому великану, он подставил ещё пару ящиков, но всё равно чуть сгибал длинные ноги, и дышал тяжело, прерывисто, не находя покоя во сне. В том самом кошмаре, где светилась фиолетовым неведомая и непонятная глубь с подвешенными в ней камнями и истошно вопило какое-то существо, разделанное заживо. Слишком огромное, слишком могучее, но при этом бессильное в крюках и цепях. Мэл жмурилась, смаргивала слёзы, в которых размазывался теперь ещё и свет луны. Когда луна-то успела появиться? Сколько вообще прошло с той ночи, когда в небе над островными горами впервые возник тонкий и острый, как лезвие, молодой месяц? Теперь в окно пялилась почти половина диска, но Мэл никак не могла вспомнить и сосчитать то, что в её далёком мире и времени знал о спутнике Старой Земли даже ребёнок. Человеку напротив было слишком больно. Каждую ночь он в бесконечном повторе смотрел один сон, будто в фиолетовом Нигде заело запись. Каждую ночь, не просыпаясь, он без звука орал, как то самое умирающее существо, только видел уже не застывшие фантасмагории. Просто комнату с огромными окнами без занавесок — Мэл её помнила. Этот вид за стёклами — зелёные холмы и свинцовый блеск далёкого северного моря. Эта чересчур лаконичная — без картин и статуэток — обстановка, прилипшая к вещам пыль, мигающий на стене экран. С экрана всегда говорили о смерти, в торопливо-стыдливом мельтешении показывали окровавленные тела, слишком маленькие, чтобы принадлежать взрослым. Спящего при этом буквально скручивало. Чудом не падая, он ворочался, сжимал кулаки, шевелил губами, что приобретали синеватый оттенок, глотал текущий по лицу пот, разметав по подушке потемневшие от влаги пряди белых волос. Каждый раз Мэл хотелось его разбудить. Растолкать, вытрясти из кошмара, но она не двигалась с места, и даже имя замерзало на кончике языка. Он проснётся, и что дальше? Чем помочь? Можно ещё раз, как тогда, на северном острове у маяка, стянуть на себя часть боли. Можно сделать это прямо сейчас, только сосредоточиться получше — но не будить. Лишь бы не смотреть в глаза. Лишь бы не нести бесполезную чушь — Мэл всё равно не нашла бы слов, а он сам сказал — психологи ему не нужны. К тому же, какой психолог из неё, личного «миноискателя» мистера Волкера? Сколько дней уже? И сколько ночей — в одной тесной клетушке бок о бок с Алвином, его болью и кошмарами? Всё спуталось в один сплошной комок, даже луна росла как-то слишком быстро, приобретала черты унылой маски. Благодарить за причуды памяти, наверное, следовало босса с его работой, а ещё специфические традиции его вояк, реакция на которые забирала сил едва ли не больше, чем Ваасов сброд. Да ладно, с чего бы? Всего-навсего голодные до наживы и развлечений солдаты удачи, они и сейчас бродят за стенами по-акульи, кругами. Заняты кто чем, на посту ли, игрой в карты или бездельем, но интересуются все: за какие-такие заслуги Хойт наградил длинного белобрысого шведа-снайпера халявной бабой. Пускай, как говорят, ведьмой, но всё-таки. Мэл проглатывала эти мысли молча, пополам с отвращением. Подсматривала кошмары, твердила себе, что Алвин ни в чём перед ней не виноват, и опять пыталась вспомнить свой первый день на службе у его величества Хойта Волкера по порядку. Всё равно уже не уснуть, только сесть на скрипучей раскладушке, поджать ноги, прислониться спиной к стене, что кажется, целый день впитывала жар, как губка воду. Опустить веки и замереть — сна ни в одном глазу. Зной. Не песок, а раскалённая решётка — у пиратов на такой вечно шипела жирная свинина. А камни — угли, всё добела нагрето солнцем, даже море, покрытое бликами. Не ослепнуть бы. Или лучше ослепнуть, потому что вон он, на якоре — корабль Хойта, на борту которого в железном ящике сжигают людей в назидание другим или просто так, из страсти к огню и смерти. Дохлая каракатица, а не корабль, весь в ржавых проплешинах, будто в трупных пятнах. Ваас, тёмно-бронзовый на фоне света, весь лоснящийся от пота, в ярости подгонял свою кодлу. Кажется, вслух главарь опять надо и не надо напоминал: он здесь главный, «царь и бог». Рычал и издевательски шипел, как варан, ждущий, когда укушенная жертва околеет, то и дело косился в сторону пролива. Мэл слышала мысли: «Забирает, чёртов босс. Всегда всё без труда забирает…» Ёжилась от мутного, скользящего по плечам взгляда, ловила картинки: свернуть добыче шею, удавить, но не отдать. Старалась не дать ни единого повода себя тронуть — добыча сегодня будет собранной, ловкой, даже послушной. Ни разу не запнётся по дороге к полосе прибоя, не допустит предлога толкнуть себя в спину стволом автомата. Сноровисто перелезет через борт резиновой лодки, займёт место между Ваасом и чёрным от загара бандитом с агрессивной татуировкой на груди и животе. Будет подмечать каждую деталь — Мэл хорошо помнила поставленное себе задание-минимум, как и то, что в тот раз её никто не хватал и не толкал. «Добро пожаловать в ряды наёмников», — сказал босс совсем недавно, разом присвоив себе приобретение не откуда-нибудь — из будущего. О, память у Вааса в порядке, дикие желания по приказу Хойта обуздывались мигом. Тигр покорно терпел цепи, но какое до этого дело Мэл, если, кажется, у неё появились свои? «Чёртов босс. Чёртов Хойт, всех берёт за живое…» — это тоже из головы главаря, не вспомнишь, когда подслушано. Зато чётко отпечатался широкий хозяйский жест, которым мистер Волкер обвёл окружающее пространство и палубу корабля, что уже снимался с якоря: — Полагаю, наша дама найдёт здесь применение своим склонностям и навыкам. Скучать не будет. Мэл проглотила тогда явную насмешку вместе с нервным комком. В предчувствия она не верила, просто знала: впереди ждёт сюрприз в духе давешнего сожжения воина ракьят. В мозгах копаться не стала, закрылась от всех, сосредоточилась на том, чтобы с должной холодностью улыбаться боссу. Ему ведь нравились такие улыбки и чёткие, лаконичные ответы, нравилось, когда угадывают наперёд любые его мысли и желания. Мэл ловила себя на злости, почти такой же, как у Вааса, но всё равно играла по установленным правилам. Как кукла на верёвочках — о, Хойт говорил о людях-куклах, которых можно покупать и продавать, и в блёкло-голубых глазах его горело по огоньку, как у настоящего фаната своего бизнеса. Как в своё время у Мейсона Харта, радеющего за процветание семейного дела перед оболтусами-детьми. Мистера Волкера было не прогнать из памяти даже ночью. Разве что врезаться пару раз затылком в стену, и то не поможет, только разбудишь своего телохранителя. Тот, кажется, успокоился, перестал метаться, провалившись в пустое, без снов, забытье. Обманчиво глубокое — стоит только попытаться встать. Мэл даже пробовать не собиралась, только расправила ноющие плечи, похрустела шейными позвонками. Утром Алвин опять подметит её бледность и синяки под глазами. Конечно, упрекнёт сдержанно и холодно, Мэл снова ответит сарказмом, вяло и автоматически, без особого желания дерзить. Не то что в первые часы после переезда. Теперь всё чаще после резкостей делалось тяжко и гадко, тогда же хотелось передушить всех, кого получится. Потом, конечно, сдохнуть самой, — босс наглядно показал все перспективы непослушания. Каракатица неожиданно ходко для своей потрёпанной внешности огибала южный остров с востока, когда в нагромождении береговых утёсов обнаружился ход. Водный путь прямо под скалы, в каменистое брюхо пещеры неизвестно какой протяжённости. Впрочем, Мэл быстро поняла — достаточной. Море зарывалось под остров сначала длинным, как ход в змеиное логово, тоннелем, высоты которого вполне хватало, чтобы ухающий турбиной корабль шёл вполне свободно. Тоннель вливался в громадный зал. Здесь пахло затхлой стоячей водой, топливом, промасленным горелым тряпьём и разложением. Много, слишком много тления — списать бы его на сырое подземелье, но не вышло — босс тут же устроил что-то вроде экскурсии. С каракатицы — на гремящий железом причал, обширный, заставленный контейнерами. Дальше — возвышение вроде сцены с полыхающими по бокам бочками. Железный ящик, тот самый, с кривыми от жара стенками и отпечатками копоти. Запах гибели усиливался с каждым шагом по шатким решётчатым мосткам, прилепленным прямо к стенам. Кажется, эти мостки паучьими сетями опоясывали всю пещеру, но люди Хойта вели Мэл по чётко определённому маршруту. За ребристым забором прятались клетки из клёпаных металлических полос — такие же, как в пыточной у Вааса. Некоторые пустовали, в других жалкими комками, как заклёванные до полусмерти птицы, прямо на деревянном настиле скукожились люди. Мужчины и женщины, некоторые — очень молодые, Мэл чуяла это ведьминым своим нутром, а нутро отзывалось сосущей болью под ложечкой. Помнила, как неизвестно зачем стала искать за решётками девчонку с копной рыжих волос — ту самую, одну из двух сестёр, — тоже ведь могла попасть сюда. Бесполезно. Взгляд только наткнулся на клетки, под которыми настил обрывался, обнажая камень природной площадки, неровный, в ямах и выбоинах. Потом по нервам хлестнул всплеск адреналина, кровь ударила в голову и забурлила. В ямах насыпью светлели кости. Человечьи, конечно, совсем чистые или в чёрных ошмётках, на наёмничью процессию пустыми глазницами пялились черепа, и могло почудиться — горло смыкается от мёртвых взглядов. Нет, виной всему гниль. Перепревшее в сырости мясо, и острый запах ужаса от сидящих на всём этом пленников. Живые сидели на трупах, причём трупам было уже лучше, легче, покойнее. Их уже не запрут в клетки. Их не продадут, не будут пользоваться, как вещью, которую всегда можно заменить, когда старая износится. Мертвецам всё равно… впрочем, вооружённым до зубов живым с лицами, закрытыми масками, похоже, плевать по другой причине. Бизнес есть бизнес — и отец говорил что-то подобное. Для достижения цели нельзя гнушаться никакой работой, даже самой грязной. Хойт же вон не гнушается. Потом в железный гроб для казни огнём снова кого-то сажали — или это было позже? Нет, именно тогда — изнурённая жаждой и побоями жертва почти не упиралась, зато у Мэл по спине полз холод, от которого, кажется, вымерзали нервы. И сами собой в голове откуда-то возникли вдруг слова, тоже холодные и острые, как глыбы льда, что могут сорваться с высоты и пришпилить неосторожно проходящего под ними. — Кости, стоны, боль, разложение. Хойт считает — так и выглядит торжество смерти. Пиршество погибели… Нет, в клетках — это не то. Не то. Смерть на кресте прицела — вот её торжество… Вот так, медленно и монотонно, будто говорил не человек, а кто-то ледяной и непостижимый, давно смотрящий на всех сверху, но мысленный голос Мэл узнала. С трудом сдержалась, чтобы глупо не озираться в поисках высокой фигуры в чёрном: Алвин? Как он здесь? Откуда? Должен ведь там, за проливом, убивать под командованием своевольного Вааса — больше, больше. Спохватилась, постаралась нащупать снайпера ментально, когда её подтолкнули, впрочем, довольно аккуратно. — Хойт говорит: ты нужна. Давай, поможешь проверить новобранцев. «Ты нужна, только чтобы кого-то прикончить… » — вспомнились тогда слова Вааса. Рано или поздно Хойт потребует убить, как это уже случилось однажды, с белым шпионом по имени Грэг Солис, но пока — только проверить. Мэл отчаянно вцепилась в это оправдание, честно говоря, довольно слабое. «Ты как атомная бомба, тебя достают, когда нужно убить». Алвина она в тот момент потеряла и больше не слышала, вернее, решила — показалось, как почти сумасшедшей. Действо тем временем приближалось к финалу. Мэл не ошиблась — возвышение на причале действительно оказалось сценой. Там разглагольствовал сам Хойт, скорее всего, не впервые, как единственный оратор, слово которого здесь имело вес. Мэл не слушала. Только однажды вздрогнула — мистер Волкер зачем-то упомянул своего отца. Без единого ругательства, даже тон, насмешливый и едкий, ничуть не изменился, но ненависть воткнулась в мозг раскалённой иглой, заставляя схватить ртом воздух. Наверное, Мэл тогда просто закрылась блоком, перевела дух и принялась за очередную наёмничью голову. Новобранцев было всего пятеро, они уже научились прятать лица, но память от ведьмы спрятать не могли. Каждый, прежде чем попасть на причал, прошёл контроль документов — ого, как всё строго — при помощи допотопного сканера для считки данных в электронном виде. Мэл прилепила к губам усмешку: да, парни, вы тоже товар, как те, в клетках. Продались вместе с набором навыков, всё равно что роботы. Всё равно что некий «миноискатель» — как прозвал ведьму-телепата ещё главарь пиратов Ваас. Новички оказались уже матёрыми, но под взглядом ведьмы начинали переминаться с ноги на ногу, даже если мгновение до этого пялились на ведьмин зад — слухи здесь явно распространялись быстро. Мистер Волкер же милостиво наделял новых вояк правом иметь живой товар, как им заблагорассудится, — только не портить. Спектаклю не хватало концовки, в любом смысле яркой, настолько, чтобы даже в зрачках выцветших голубых глаз босса зажглось по огоньку. Мэл думала, больше этого не выдержит — задохнётся от крика вместе с горящим в ящике человеком, пока их общая плоть будет лопаться и пузыриться, чернеть и сходить пластами, а живой ещё разум — заставлять бесполезно колотиться о звенящий от жара металл. Выдержала. Даже легче, чем в прошлый раз — то ли привыкла и отупела, то ли тело сориентировалось и выставило защиту прочнее. А может, просто вовремя оглянулась. Как же она его пропустила? Вот же он, сделал шаг от стены, будто длинный сгусток отделился от пещерной тени. Винтовка неразлучно при нём, беловолосая голова прикрыта всё той же чёрной банданой, а лицо всё так же бледно для здешнего зноя и точно окаменело. Только глаза блестят, синие-синие, следят неотрывно, прямо как тогда, во время стрижки. — Всё в порядке, сэр. — Мэл заставила себя собраться — босс готов был потребовать доклада и явно входил во вкус получать готовый ответ на невысказанный ещё вопрос. — У каждого свои склонности. Двое стараются для семьи. Все как один хотят выспаться, и не больше. Никаких шпионов. Как отрывисто, даже разболелось горло. Скрещенные взгляды, изумление и неприязнь. О, конечно, кому же понравится знать: твои мысли, чувства и желания, даже самые сокровенные и постыдные, могут вытащить из головы и разложить на столе перед всесильным хозяином — открытыми, обнажёнными. Нужно изобразить холодное, сдержанное удовлетворение — босс доволен. Серые от пристрастия к сигарам тонкие губы растянуты в неживой улыбке, блёклые глаза прищурены, в зрачках отразилось пламя из бочек. Мэл хорошо помнила: под высокими сводами пещеры, разносясь над водой, металось тогда эхо автоматных очередей — наёмники из охраны палили в воздух. Забавная традиция, сразу видно, что это за «армия» на самом деле, — но никакой иронии, если ты теперь часть этой армии. Только холодная полуулыбка и сдержанный кивок: босс выделил ей охранника? Боссу виднее, кто это будет, ей остаётся только подчиниться. — Привет, — всё, что Алвин тогда сказал, поравнявшись с ней у Хойта за спиной. Сверху вниз смерил почти безразличным взглядом — только уголки губ дёрнулись в ухмылке. Мэл наградила его тем же и не произнесла ни слова, пока каракатица выбиралась из пещеры на свет, а потом с урчанием резала гладкое, как зеркало, море, не отдаляясь, впрочем, от берега. Спрашивать о конечной точке назначения казалось бесполезным, искать её в чьих-то головах — тоже. Остров вздымался по правому борту невысокими гребнями холмов, поросших травой и редкими пальмами — монотонное, навевающее сон зрелище, но Мэл держалась. На палубе, гремя сапожищами, ошивались наёмники, зыркали на длинного шведа: мало того, что выделяется среди всех абсолютной чернотой формы, ещё и бабу без труда отхватил. Мэл тогда казалось: эти мысли окружают со всех сторон. Душат, точно прижатая к лицу подушка, липнут к телу грязью — содрать бы всё ногтями вместе с кожей, рыча и рыча от злости, только зачем, если без толку. Против правил среды обитания не попрёшь. Босс сказал «пользуйтесь кем хотите», так принято, так делают все. Остальное — иллюзия, не было никаких тёплых взглядов и полуобъятий в обшарпанном пиратском бараке. — Ты не рада меня видеть? — Мэл помнила этот вопрос и насмешливый прищур, с которым Алвин уставился на неё, застывшую напротив солнца. Наверное, тогда она полезла в сознание к своему новоиспечённому телохранителю. Почвы для подозрений не нашла, разозлилась ещё сильнее, с глухим рыком уставилась за борт. Мимо как раз скользили пологие речные берега, за их края цеплялись причудливыми голыми корнями странные деревья, и легко было представить — сейчас эти корни обратятся в подобие гигантских паучьих лап, поднимут своих хозяев из воды и понесут прочь строем, как зелёную армию. Над рекой раскинулись мосты, Мэл сбилась со счёта, сколько их, добротных, на железных опорах, но всё равно смотрела — куда угодно, лишь бы не на Алвина. Сейчас вот, кажется, повернулась слишком резко — хрустнула затёкшая шея, с болью качнулась тяжёлая в полудрёме голова. По контуру неплотно подогнанной к проёму двери в клетушку сочились острые лучики, отпечатывались на полу короткими полосками. Дверь, кстати, вставили специально ради Мэл — неприкосновенность личного «миноискателя» босса старались соблюдать, но даже под замком в комнатке что-то изменилось. Смутно улавливая постороннее внимание, Мэл шевельнулась, разлепила веки и уткнулась взглядом прямиком в блестящие напротив глаза. Заскрипела раскладушка — Алвин приподнялся на локте, потом сел, заняв длинными ногами едва ли не половину свободного пространства комнатки. — Бессонница — это такая форма самоубийства? — хмыкнул, подаваясь вперёд. Блёклый свет сквозь пыльное окно тут же окутал нетронутый загаром поджарый торс, скользнул по плечам, сухощаво-мускулистым предплечьям, пальцам, которые тут же сцепились на коленях — Мэл чуяла в этом жесте напряжение. И никак не могла оторваться от зрелища, будто видела впервые. — Жарко. Не привыкла ещё. — Она пожала плечами, как можно равнодушнее. Чутьё подсказало: ей не поверили. Вон, усмехнулись криво и саркастично — только зубы блеснули в полусвете: — Именно поэтому не раздеваешься. Я думал, мы уже всё выяснили. «Выяснили…» Причём в первый же вечер после заселения в эту каморку — тоненький месяц тогда едва поднимался над бетонным забором и серебрил спираль из колючей проволоки. «Семь дней», — вспомнилось вдруг разом, совсем невпопад после долгих и мучительных попыток напрячь мозг. Именно за неделю спутник Старой Земли вырастал из узкого серповидного лезвия в половинку диска. Семь дней назад Мэл, миновав баррикаду из мешков с песком, вошла в массивные красные ворота. За спиной оставалась река, мутноватая, будто мистер Хойт и её задушил бетоном моста и причалов, заключил под охрану своих КПП. Рядом неотступно шёл Алвин, без слов, пока не завёл в серое здание, которое оказалось чем-то вроде казармы. Потом в тесной клетушке за закрытой уже дверью осведомился, чем заслужил настолько злое молчание. Тогда-то они и выяснили: Мэл ему не подарок и не рабыня. Он ей не хозяин, и вообще — цивилизованные люди не обязаны следовать диким правилам. С того дня между «цивилизованными людьми» были только ночные кошмары, забирающие в душное Нигде обоих. А ещё случайно прочитанные мысли, пойманные взгляды и что-то вроде негласного уговора на них не сердиться. — Если тебе нужно куда-то выйти, я проведу. — Алвин потянулся к своей форменной чёрной рубахе, что лежала аккуратно сложенной на ящике под окном. — Я бы умылась, честно говоря. — Мэл изобразила улыбку, наверняка вымученную. Принимать заботу, от которой давно отвыкла, от человека, в обязанности которого такое вроде бы не входило, оказалось самым сложным. Забота должна была напоминать о госпитальных стенах, неистребимом запахе препаратов, деревянных взглядах и вежливо-фальшивых улыбках персонала, о беспомощности и боли. Должна — и напоминала, — но чувства будто занемели, а злость всё чаще таяла, найдя выход только в очередном колком слове. Алвин накинул рубаху и сунул за пояс пистолет, а Мэл впервые задумалась, почему, собственно, продолжает спать одетой, терпеть липнущую к телу жёсткую оболочку новой формы. Может, пыталась свыкнуться с наёмничьей личиной, с явным трудом подобранной для неё по размеру, — конечно, тоже Алвином, на глазок. А может, старалась свести на нет возможность упрекнуть в чём-то саму себя — чёрт его знает. Дверь звякнула чересчур громко — снайпер запер единственную ценность — свою винтовку, безотказное орудие смерти. Часть койко-мест в открытых настежь клетушках пустовала, в заменяющей столовую каморке у самого входа кто-то гремел посудой в допотопном шкафу-холодильнике, но Мэл чуяла на себе протянутые отовсюду щупальца внимания. Гадливо щурилась на мерзкий, чересчур белый свет, исходящий от длинных трубок под потолком и, сцепив зубы, шагала за Алвином. Прямо напротив выхода из казармы светилась вывеска местного магазинчика для наёмников, ночь примешивала к ярко-розовым отблескам фиолетовые полутона тех самых кошмаров. За забором ворчал автомобиль, звякали железом ближайшие ворота — кому это приспичило явиться посреди ночи? Сильно, до спазмов в горле пахло горючим. Хотелось смыть с себя и запах, и пот, и чужие грязные взгляды, и глумливый окрик вслед, это «чё-то вы тихо спите!» Около хибарки с душевой и умывальниками, хвала небесам, никто не шатался. Управляться с краном Мэл уже научилась, не то что в первый день, когда её беспомощность по бытовым пустякам не на шутку развеселила Алвина. Он и сейчас усмехался и фыркал, глядя, как она горстями плещет на лицо прохладную воду. Потом все звуки окутало рёвом движка — в раскрытые ворота, переваливаясь на сухом песчанике, как раз въезжал небольшой грузовик, крытый серым от пыли тентом. «Питьевая вода…» — уловила она в чьей-то голове. Тут же замерла, до боли сцепив перед собой мокрые пальцы. Теплеющие струйки щекотали кожу, забираясь выше по предплечьям, а нервы обжигало наплывами напряжения. Сильнее, ещё сильнее, до боли и звона в ушах: опасность, опасность. Вон и Алвин замер, улыбка сползла с лица, глаза сузились, как перед окуляром прицела. Шум в голове нарастал волнами, свет прожекторов тускнел, пока восприятие не отыскало источник тревоги. — Мать вашу, уёбывайте, ну! Давайте же! — Человека на пассажирском сидении в кабине буквально трясло, пока охрана совалась под днище с зеркалами на длинных шестах, едва ли не обнюхивала кузов и возилась с документами на груз. Дела с бухгалтерией у босса явно обстояли серьёзно, но каждая секунда проверки казалась человеку вечностью. — Быстрее, ну! Он ждал, пока его оставят одного рядом с машиной. Раньше никак не получалось — рядом постоянно кто-то маячил, вот хотя бы водила. Человек совсем взмок — Мэл чуяла на себе чужой пот, форменная футболка приклеилась к спине, остатки влаги мерзко стекали за край исподнего. Человека поджимало время, а от страха потерять возможность исполнить задуманное он судорожно давился собственной слюной. Всё хотел вытереть ладони о штаны, но вместо этого сжимал в кармане предмет, в котором колыхалась вязковатая прозрачная жидкость. Второй такой же был сунут за голенище правого ботинка, вызывая ещё один страх — ненароком сдёрнуть с иглы колпачок и оцарапаться. Проверяющие наконец убрались, за ними в сторону магазина с вырвиглазной вывеской потянулся водила. С пассажирской стороны авто хлопнула дверца; Мэл открыла рот, чтобы позвать своего спутника, но Алвин сам уже уставился на неё с немым вопросом: что на этот раз? Хватило одного движения глаз — фигура из кабины уже взялась за борт кузова, когда под раскатистое сухое эхо пистолетного выстрела почва вылетела у неё из-под ног. Диверсант взвыл, успел схватиться за простреленное колено и сделать попытку откатиться от возникшей рядом долговязой чёрной тени — куда угодно, хоть под колёса. Потные пальцы сомкнулись на шприце в кармане: воткнуть иглу тени в бедро, ужалить, пока не дотянулась. Не нажала опять на спуск, не врезала наотмашь, выбивая сознание. Мэл успела первой. Сдавила, заставила выронить отраву из скользкой ладони, — охота нанести удар быстро пропадает, если пытаешься ногтями содрать с горла невидимую петлю. Нажала сильнее, пока ноги сами несли к грузовику, а сердце колотилось, как после бега по пересечённой местности. У заднего борта Алвин невозмутимо прятал оружие за ремень, как будто каждый день видел лазутчиков, что ни с того ни с сего вдруг принимаются хрипеть и задыхаться. Вокруг становилось людно: собирались наёмники, заполняя ночь бряцаньем экипировки и разговорами. — Он собирался отравить воду. Впрыснуть яд в резьбу под крышки ёмкостей. Другого момента не выдалось, хотел использовать последний шанс. — На голос Мэл тут же начали озираться. Она остановилась в кругу вояк мистера Хойта, криво улыбаясь в лицо всем и каждому. Отравитель продолжал хрипеть, теперь уже с присвистом. Или это у неё свистело в ушах. — Отставить! — вдруг резко, с нотками стали велел Алвин. Такое понятное, близкое слово. Только сейчас мерзко от него почему-то, к тому же мутит от непонятного страха — чего это она испугалась? И расслабиться сложно, накатывает паника: неужели Мэл разучилась контролировать свою чёртову силу? — Хватит с него. Эта падаль нужна живой, — стальной голос смягчился. Нити контроля разорвались, хрип сам собой утих, сменился всхлипами, потом отрывистыми подвываниями — отравителя принялись паковать, не обращая внимания на травмы и кровь. — Отличная работа, — усмехнулся Алвин. — Думаю, босс утром встанет пораньше, чтобы выслушать наш доклад.