До самой жизни

- Нет, кажется, я слишком стар для этого дерьма. - Ну вот сюда же. - Сюда? - Нет, вот здесь складываешь, продеваешь... - Так? Черт, фигня какая-то получается.... Ну чего ты смеешься? Чимин на чужое ворчание только заливается еще больше - а смех у него мягкий, уютный, звонкий как колокольчики на утреннем ветерке - и, перехватывая руку Юнги с зажатой в пальцах звездочкой, второй продавливает сторону между уголками. Юнги смотрит на свою руку в чужой, потом на Чимина, на его приподнятые уголки губ, обратно на руки... Юнги не знает, какого черта вернулся. С того утра день не задался совсем: он не уследил за временем и разбудил семью слишком поздно, спалил завтрак, застрял в пробке, потому что пропустил поворот и потратил время на то, чтобы к нему вернуться. Хана добрых пять километров отчитывала его за рассеянность, что вот он в облаках витает, по сторонам не смотрит и даже зайца Юнджи забыл в машину положить... Юнги молча сжимал руль, кидая взгляды в зеркало на свою дочь. Это все правильно, донельзя правильно: у него замечательная работа, жена и дочурка, маленькая самая любимая принцесса - а где-то на набережной в полном одиночестве тихие безлюдные рассветы встречает умирающий парень по имени Чимин. И это - пугающе до холодных мурашек. Только Юнги не знает почему. И он избегает набережную несколько дней, наматывает нелепые круги по кварталу, теми же кругами подъедает себя изнутри - это правильно, страшно и очень глупо, но Чимин настолько странный, что Юнги банально не знает, что с этим делать. Но сделать очень хочется, и он опасается этого как человек, который видит свой первый грозовой ливень и не решается под него выйти. Чимин странный. Чимин разговаривает с незнакомыми, смеется не прикрываясь - смеется много, вкусно и от души, - прикасается к людям, которых видит впервые, и излучает теплую естественную раскованность, которую у корейцев рубят еще в детстве. Юнги чувствует, что это еще не весь список, но помимо легкого, опять же естественного дискомфорта, чувствует некую заинтересованность. - Пока я делаю одну, ты делаешь пять, - говорит Юнги, доделывая свою первую самостоятельную, пусть и заваленную набок, звездочку, - кажется, я безнадежен. - Ты слишком рано сдаешься, Юнги, - произносит сквозь смех Чимин. Юнги поднимает на него чуть хмурый взгляд. - Юнги-хён. - Они буквально десять минут назад разобрались, что между ними огромные тринадцать лет разницы, и Чимину только через две недели двадцать один. - Я все-таки тебя старше. - А еще живее, - Чимин снова смеется, а Юнги мгновенно подмораживает кончики пальцев, словно жидким азотом мазнули. - Не говори такого, - произносит он после небольшой паузы. Чимин сбрасывает звездочку в мешок и, откинувшись на спинку скамейки, проезжается взглядом по напряженным плечам Юнги. - Ах, не волнуйся, - успокаивает он совершенно искренне, - это нормально. Живым и здоровым некомфортно с больными или умирающими. Ты не можешь бросаться вот этим идиотским "как я тебя понимаю", "да, у меня тоже такое было", "я бы на твоем месте...". Ты не поймешь, у тебя не было, и на месте этом тебе при большом везении не быть. И ты страшно боишься, что это изменится, если ты даже просто посмотришь в сторону доживающего. - Юнги смотрит на расслабленный, подсвеченный солнцем профиль, как солнце заливает темные глаза, полные светлого, нежного сожаления. - Раньше это злило, потому что ты надеешься на простое человеческое отношение, а получаешь либо жалость, либо избегание, будто ты грязный или заразный какой-то. А потом я понял, что это - всего лишь страх человеческий и успокоился. Отсюда все "борись, ты не умрешь, ты будешь здоров, будешь жить" - люди не больного успокаивают, они себя успокаивают, за надежду держатся... А я умру, -Юнги-, - Чимин поворачивает голову и улыбается. - Я умру и в этом нет ничего страшного. Они долго молча смотрят друг другу в глаза. Чимин странный. Чимин говорит, улыбается, прикасается не так как принято, не следует правилам вежливости как принято. Юнги понимает, что у Чимина нет времени на вежливость. - Что, тебе пора? - догадавшись, спрашивает Чимин, и его улыбающееся лицо принимает тоскливо-смиренное выражение. Юнги замечает свои ладони, сжатые в кулаках, насильно расслабляется, распрямляет плечи и откидывается тоже, касаясь чужого плеча почти намеренно. - Нет, у меня есть еще около часа, - с будничной невозмутимостью говорит он, - и я предлагаю провести их где-нибудь за кофе, потому что я подмерз. Чимин глупо хлопает глазами и, кажется, это первый раз, когда его удается вывести из безмятежного равновесия. - Предлагаешь? - тихо отзывается он. - В смысле... ты и я? - Ну, - Юнги заглядывает в мешок, - нам, кажется, еще очень много нужно доделать. Я и так тебя торможу, а с холодными пальцами от меня тем более не будет толку. Чимин неожиданно подскакивает, разворачиваясь полностью. - У меня есть чай! И торт! - Юнги слегка вздрагивает от его громкого голоса и, заметив это, младший добавляет осторожнее: - В смысле, в это время будет сложно найти открытую кофейню, а я живу в доме за нами, у меня, конечно, кофе нет, но есть чай и... - он стихает, словно испугавшись собственной прыти, и Юнги украдкой улыбается. - И торт? - спрашивает он с преувеличенным интересом. Чимин поднимает на него глаза и, прикусив губу, довольно кивает. - Значит торт. По пути к Чимину домой они все-таки забегают в круглосуточный, и Юнги по инерции хватает два пакетика с кофе, уже за порогом кухни осознавая, что стоило бы захватить еще что-нибудь для быстрого человеческого завтрака - у Чимина в холодильнике даже мышь не находит пристанища. Обнаруживает он это после того, как они договариваются разделить обязанности на максимально продуктивные: Чимин, сидя за столом, складывает звездочки, а Юнги возится с завтраком. В чужое "чувствуй себя как дома" приходится втискиваться насилу, потому что первые несколько минут он крутится на незнакомой кухне неловко и немного нервно, но Чимин не обращает на него внимания, будто Юнги здесь был всегда. И Юнги где-то глубоко, под коркой смущения, чувствует примерно то же - кухня маленькая, теплая и странным чувством знакомая; он смотрит в окно, выходящее на набережную, как солнце поднимается над рекой и вплавляется в бессветную комнатку словно медленно разгорающийся прожектор. Свет ныряет в лежащий на линолеуме пакет, ползет по ногам Чимина, цепляется за пальцы, будто котенок мешает лапками, и путается в волосах. Юнги засматривается на блики в темных прядях, а потом и на самого Чимина - ничего такого, просто ему нужно чем-то заняться, пока кипит чайник - и видит следствие пустого холодильника. Чимин худой, тонкий, в отблесках рассветного солнца почти прозрачный, светящийся, но не снаружи, а изнутри; что-то упрямое, непотопляемое искрит на дне радужки, Чимин поднимает ее, нежно-кофейную, и улыбается, и Юнги обдает теплым, мягким - солнечным светом в осязаемой форме. Он переводит взгляд на чайник и для верности отворачивается. Блин, - думает Юнги, когда кипяток топит кофейные крошки, - а Чимину вообще можно кофе? Может, он чай потому и держит, что нельзя? Может, у него рак желудка какой-нибудь... - А ты, это... - он прочищает горло, - кофе просто не пьешь или, может... - Не думаю, что от кофе штука в моей голове лопнет быстрее, - шутит Чимин. - Я просто его не люблю. Чай в шкафчике над твоей головой. На удивление, Юнги реагирует не так бурно как раньше. Вернее, страх в нем - Чимин действительно был прав - реагирует не так бурно; его все еще пощипывает неуютно, но не то чтобы это было невозможно игнорировать. Юнги бросает пакетик во вторую чашку с кипятком и несет обе к столу, присаживаясь напротив Чимина. Стула на кухне всего два. На кухне всего по два и в остальных комнатах, что-то подсказывает, тоже. Квартира хоть и кажется простой и уютной, не похожа на место, в котором бывает кто-то, кроме хозяина, и даже второй набор будто бы просто запасной. - Когда ты обо всем узнал? - прямо спрашивает Юнги, зная, что вопрос будет понятен без дополнительных объяснений. Чимин даже на йоту не смущается. - В конце первого семестра. Я приехал из Пусана, чтобы поступить здесь на факультет современного танца. Жить было сложновато: денег немного, знакомых нет, постоянная усталость и головные боли... На сессии было тяжелее всего, но я думал, что это обычное явление, мало ли что может быть от таких нагрузок и недосыпа. Много чего происходило на репетициях, - Чимин замолкает на мгновение, уткнувшись взглядом в чашку, и это первый раз, когда Юнги видит, что его буквально передергивает, - но когда скрутило прямо на сцене, меня отвезли в больницу и... там все стало ясно. Юнги отпивает кофе и чувствует горький, слишком горький вкус. С кофе никак не связанный. - Спасибо, - говорит он, глядя прямо на Чимина. Тот поднимает удивленный взгляд и становится совсем похожим на мультяшку: лохматый, брови смешно приподняты, рот приоткрыт. - За что? - За откровенность, наверное, - Юнги снимает крышку с торта и пододвигает ближе к Чимину. - Давай, выбирай, какой кусок есть будешь, я возьму нам ложки. Он тратит буквально несколько секунд, чтобы найти их в нужном шкафчике, а когда оборачивается, у Чимина уже все губы, подбородок, руки вымазаны кремом, даже что-то на носу осталось, и застывшее в плечах напряжение под волной тепла стекает по рукам с кончиков пальцев. - Я же сказал просто выбрать кусок. - Я выбрал. - Ты собираешься есть его руками? - Не собираюсь, я уже ем, - Чимин говорит с полным ртом и им же пытается улыбнуться, и Юнги не удерживает звенящий в грудной клетке смех, отчего чужая улыбка становится еще шире, странно, что торт не вываливается. - Попробуй, так вкуснее. Юнги садится обратно и демонстративно заносит ложку над кремовой розочкой. - Вкусовые качества торта не зависят от того, чем ты ешь, а вот демонстрация воспитания - очень даже. Чимин весело пожимает плечами, а затем откусывает еще, чуть ли не закатывая глаза от удовольствия, губами снимает налипший к кончику большого пальца крем, и это выглядит так аппетитно, что у Юнги бурчит в животе. - Серьезно, Чимин-а, возьми ложку. - Мнефт, - отвечает тот сквозь куски пропитанных сладких коржей. В торте ли дело, или в самом Чимине, но ест он вкусно, сытно, привлекательно - Юнги бы его посадил перед людьми, у которых проблемы с голодом, и поставил тысячи вон на то, что они побежали бы за едой уже через пять минут. Вот у Юнги проблемы с любопытством, оно царапает в желудке ноготками и тянет мучительно, но Чимин будто это чувствует, потому что буквально тут же хватает другой кусок и тянет к его рту. - Попробуй. Юнги смотрит недоверчиво то на кусок, то на Чимина, но второй от испепеляющего взгляда отбивается очередной улыбкой. Они знакомы второе утро, суммарно часа два-три, и вот ему предлагается съесть торт с этих не особо знакомых рук, которые мало того, что все в креме и крошках, так еще и во рту побывали, но Чимину, кажется, вообще без разницы - глаза у него теплые, глянцевые, ничего особо не выражающие. Он просто ждет, пока Юнги откусит торт. Только и всего. И Юнги просто откусывает. - Ну что, как тебе? - хитро щурится младший. - Вкуснее, правда? Юнги с каменным лицом жует торт, едва не подавившись, когда Чимин отправляет оставшееся от куска себе в рот, и позволяет себе только слегка кивнуть. Ага, сейчас он еще самолюбие у мальчишки тешить будет. Какого черта это правда вкуснее? Следующий кусок он берет сам и без зазрения совести откусывает, размазывая пальцами крем над верхней губой. Чимин смеется над тем, что у него усы как у Санты, Юнги смеется, потому что смеется Чимин, и в следующие полчаса они, лениво переговариваясь, подъедают половину торта. Юнги вообще не сладкоежка и за одно сегодняшнее утро он, наверное, преодолел свою годовую норму сахара, но ему хорошо и здорово. Здорово просто копаться с незнакомым мальчишкой в торте, пить из заляпанных кремом кружек и говорить о том, что солнце утром похоже то ли на корку апельсина, то ли на тыквенное пирожное. Так здорово, что именно Юнги произносит перед уходом: - Завтра в то же время? - И Чимин светится ярче, чем тысячи утренних солнц. - Запиши мой телефон на всякий случай.