Лети

...лети, лети, не жалея нисколько это в памяти только... Дейенерис попыталась высвободить руку, которую Джон тепло накрывал своей, но он не дал ей этого сделать, сжав пальцы чуть сильнее. Невысокого роста. Кожа цвета жидкого перламутра: такого, который соединял в себе удивительные противоположные свойства – красоту, хрупкость, нежность, невероятную силу и прочность, и лицо старинной фарфоровой куклы, поражающее своей красотой и правильностью линий. Всегда в одной и той же воинственной неменяющейся позе – прямая и отточенная, будто мастером, спина; сложенные руки на коленях и глаза, смотрящие точно перед собой. Изумрудно-серые, с вкраплениями глубокого коричневого, и насыщенными фиолетовыми едва различимыми полосами у самого зрачка – большие и выразительные, вот какими они были. Дейенерис старательно напускала на себя грозный вид и будто бы показывала свою привилегированность окружающим. Это не было педантством – так было необходимо. Так было нужно до этого самого момента. Сейчас она была растеряна, сломана, немного убита. Её трясло как будто в лихорадке, в глубине глаз сверкала неистовая печаль. Без того хрупкие плечи в безумно дорогой светлой меховой накидке из гребенной пряжи, опали. На душе стало паршиво, но Джон не отвел от нее взгляд. Чувство вины раскаленной иглой проникло в сознание, и он понял, что долго не сможет удерживать себя на краю: предметы и очертания расплывались несколько злых мгновений снова и снова; в ушах стоял шум, словно звуки доносились через толщу воды; голова по обыкновению гудела. Веки предательски весили целую тонну, а собственное тело превратилось в один сплошной нарыв, реагирующий острым импульсом боли на любое движение. Самоубийственная миссия в снегах. Кристально-голубые фонарики на пологом склоне в ледяном плену. Мрачный юмор ситуации: жертва легко превратилась в беспощадного охотника, а группа Джона – наоборот, стала слабеющей добычей. Даже хруст под ногами, с которым ушла земля и шок, которые являлись едва ли не последними четкими воспоминаниями перед мучительной пустотой… Все это меркло, и отходило на второй план, обнажая главное, ведь стоило лишь моргнуть – и вердепешевый Визерион с оглушительным криком, обливаясь темно-алой кровью и расплескивая на крылья собственный столб пламени из пробитых горла и груди, падал, с треском кроша под собой лед. Стоило лишь моргнуть, и осознание реальности грозило накрыть с головой – Королева сидела перед ним, Джоном, такая, какая была. Уничтоженная на треть. Мертвецки бледная. Ранимая. Дэни. Джон крепче сжал её руку. В это недоприкосновение хотелось вложить больше себя. Выдавить чуть больше скорби, чем мог бы. Ему казалось, что он обокрал Дейенерис. С самого начала она представлялась ему милой девочкой, но никак не Королевой, и он находил по-настоящему трогательным ее неистовое желание схлестнуться с целым миром за свою правоту. Это больше походило на юношеский максимализм и на жажду протестовать… хронически, нежели на обдуманные и выверенные решения четкого стратега. Джон прикрыл глаза. Истина сложилась тугим металлическим обручем и давила ему на виски с неистовой силой: несмотря на все что думает... думал, Дейенерис ждала его до последнего, хотя и не должна была вовсе. А ведь в начале пути Джон собирался на встречу с врагом и узурпатором. Он проиграл. Пытался сделать как лучше, а все обернулось настоящей трагедией. Из-за его сумасбродности она потеряла почти ребенка. Огонь, падающий с неба. Лед и снег. Метель. Шквалистый ветер по лицу. Жжение в обмороженных конечностях. События последних дней пронеслись в обратном порядке. Джон лежал обнаженный по пояс, и корабль медленно раскачивался на редких волнах: никаких слов и никаких признаний чужого превосходства не могло хватить, чтобы загладить вину. Горло сжалось от спазма, наверняка он зверски простыл: из груди подступал сухой кашель. Дейенерис выглядела в приглушенном свете решительной, как никогда, и неживой, а Джону будущее отныне представлялось чистым листом. Он говорил мало, рублеными фразами, за которыми остро ощущал избыток слов и их недостаток одновременно. Сказывались эйфория, боль, недомогание и, возможно, жар – а то и все сразу. Ребра похоже были сломаны, дышать становилось тяжелее, воздух стал каким-то раскаленным, как перед грозой. Дейенерис делала скидку на его паршивое состояние, но не могла унять своего собственного – ее голос был сиплым и глухим, тихим, голосом человека, уже неоднократно давшего волю слезам и голосом человека, пытающегося вернуть шаткий контроль над ситуацией и собой. Она не обвиняла, ей нужно было удостовериться, но Джон понимал, что это клеймо «виноват» для самого себя останется с ним до конца жизни. Он крепче сжимал миниатюрную руку. От «моя Королева» небо не упало ему на плечи. Во всяком случае, пока. Он бы никогда не осмелился назвать её этим сокращенным, на северный лад - Дэни, - если бы не сердце, которое стучало ровно и мерно, и было в каком-то роде готово на все. Он сказал сиру Давосу, что у него нет времени на глупости, и это было правдой, и это было вчера. Сегодня ему было хорошо. И плевать, что он чуть не погиб в который раз - Дейенерис была рядом, где-то близко шуршало море, голова была пустой и легкой. С Королевой было тепло, жарко – проклятая таргариеновская кровь, - и уютно. Она виделась ему недосягаемой непонятно-яркой звездой на абсолютно черном небосклоне – той, которая дарила надежду на чудо. Джон впервые ощутил требовательное желание обладать кем-либо, и скользнул пальцами по тыльной стороне ладони, все еще надеясь хоть немного успокоить. В подобных делах он пребывал на стадии девственника, а сгладить неровности и ров многодневного молчания между ними тут мог разве что ювелир. Дейенерис дернулась, и ее глаза заволокло туманом. - Тебе нужен отдых, - как будто опомнилась она и резко встала, выпрямляясь. Она отвела взгляд, отчего стало физически тяжелее, и миновала дубовую кровать, направляясь к выходу из каюты. Джон подумал, что поторопился. Джон был в труху, когда проваливался в небытие.