если ты перестала плакать ночью, значит я не писал тебе утром.
— Выходи за меня? — Кто ещё за кого выходить будет. — Ну Луна, ну не ёрничай. — Я не ёрничаю, солнышко, я излагаю собственные мысли посредством… — Лу-уна-а-а… Тяжкий вздох в ответ на стон, полный страдания, сцепленные в замок пальцы, запах крепкого кофе, домашних пирогов и абсолютного счастья. Школа осталась позади. Как и попытки нас убить, разлучить, четвертовать и иже им подобные… У меня получилось мягко рассказать Поттеру о «видениях», которые посетили меня, когда я тяжело болела в детстве. Таким образом была влита информация о местонахождении всех крестражей. Сложнее всего получилось с последним — чтобы извлечь эту гадость из моего оленя, нам пришлось ехать на континент, где в одном из горных аулов жили шаманы, способные излечить такое. Конечно, без платы не обошлось — оба мы лишились одного года жизни, отчего стали выглядеть старше своих лет — у Поттера так вообще магическое совершеннолетие пришло раньше. Впрочем, я не жаловалась. Дамблдор, судя по всему, подобному раскладу был действительно рад. Отсутствие крестража в Гарри старый профессор всё же почувствовал, что давало кое-какие поводы для размышления. Впрочем, думать о таком не хотелось. Сейчас я блаженно жмурилась, греясь на солнышке, и не понимая, отчего мне так тепло: то ли от этих эфемерных лучей, то ли от осознания того, что в этом мире меня всё-таки любят. Ощущения были безумно странными. Нет, серьёзно, я никак не могла осознать до конца происходящее. Всё закончилось слишком… быстро? Наверное. И сейчас я не могла поверить в то, что канона не будет. Не будет битвы за Хогвартс, не будет кучи убитых волшебников, не будет смерти Дамблдора. Всё пресеклось слишком легко, без каких-то страшных для меня последствий. Эй, жизнь! А как же карма? Какая-то расплата? Хоть что-то? В безвозмездность бытия верилось с трудом, но я гнала от себя эти мысли как можно дальше. В конце концов, не может быть постоянно всё у всех плохо. Должны же быть у меня и белые полосы? В конце концов, я вполне себе купила их и своими истериками, и своими загонами, и даже той ситуацией с «основателями». Когда я привела будущего артефактора-Поттера к той самой картине, он чуть ли не обнюхал каждый сантиметр полотнища и рамы, а потом строго настрого запретил даже приближаться к этому месту. — Это просто картина, — сказал тогда Гарри, озадаченно хмурясь. — Но в ней действительно сохранились модели-проекции основателей, которые способны связно мыслить и даже вести диалоги. Скорее всего, это шутка какого-то достаточно эксцентричного волшебника. Пребывая в полотне — а именно в картине ты и находилась, несмотря на все твои «настоящие» ощущения — ты отдавала свою магию и жизненную силу кому-то или чему-то извне. Чёрт его знает, куда это всё утекало. Возможно, на поддержание алтаря дома уже вымороченного Рода, а может и для поддержания сил всё ещё живого колдуна. Единственной, кто пытался уберечь тебя, оставалась Ровена, потому что она всё-таки была основательницей факультета, на котором ты учишься. Именно поэтому проекция женщины и вела себя так недружелюбно по отношению к тебе. Хотелось хохотать, причём до слёз и до хрипа в голосе. Это же надо — так попасться! Поверила, что эти люди действительно являются основателями, ну надо же! — Кстати говоря, — заметил Поттер. — Вполне возможно, что дар «перемещаться» в картины у тебя всё же закрепится, пускай и магии такие путешествия будут отбирать много… Мои счастливые глаза, наверное, были ничуть не меньше, чем у кота из всеми известного мультфильма про огромного зелёного… кхмм… человека. — Ты только не злоупотребляй этим, прошу тебя, — взмолился будущий Мастер-артефактор, распознав таки мой маньяческий взгляд. Оставалось только дуть губы и пожимать плечиками. Эхх, а так хотелось…***
Жизнь не стояла на месте. Угроза с именем «Волан-де-Морт» окончательно рассеялась, и всем нам нужно было время, чтобы поверить в подобное. Волшебники постепенно привыкали к новому положению вещей, с опаской поглядывая на бывших «оппонентов» — да и соратников тоже, стоит признать — и не спеша сводить с ними знакомства. Впрочем, атмосфера волшебных поселений изменилась коренным образом. Особенно уютно теперь стало на Косой аллее и в Годриковой лощине. Теперь по улицам можно было ходить без опаски, защита на домах стала менее параноидальной — по крайней мере, совы умирать перед оградой дома очередной ведьмочки перестали — а вечерами теперь уже никто не опасался пропустить в баре пару лишних кружек эля, не боясь, что на утро можно попросту не проснуться. Впрочем, не всё было так безоблачно. Ксенофилиус Лавгуд меня безумно удивил, в один момент написав мне какое-то обрывочное письмо о том, что не может сидеть на месте, и отправился в очередную экспедицию. Честно говоря, я была не в восторге… да что уж скрывать, при получении послания в Большом зале меня так накрыло, что в истерику я умудрилась скатиться именно там. Впрочем, однокурсницы быстро привели меня в чувство, напоили успокоительным, под шумок вызвали Поттера… Правильно говорят: дуракам закон не писан. А если этот дурак ещё и влюблённый олень, к тому же знаменитый на всю магическую Британию, то двери вышибались не просто с ноги. Они вышибались лбом. Жаль, что рога не мешали, ага. Гарри был в школе уже через пятнадцать-двадцать минут, забирая меня прямо из кабинета моего декана «по семейным обстоятельствам». После предоставления письма качающий головой Флитвик разрешил мне посещение родного дома и дал пару дней на разбор полётов. Конечно же, целиком и полностью под ответственность Поттера. Дома, как и ожидалось, практически ничего не изменилось. Только вот комната отца теперь светила пустыми стенами, а в кабинете я нашла полностью исписанный мелким почерком Ксенофилиуса блокнот, за который тут же и села. Обеспокоенный Гарри поначалу ошивался где-то неподалёку, но вскоре ему это несколько поднадоело, так что теперь парень сидел в кресле, изредка бросая на меня достаточно красноречивые взгляды. Ксенофилиус — или, как я чаще называла его про себя, Фил — дико за всё извинялся. И за то, что не смог окружить меня достаточной теплотой, когда я в этом нуждалась, и за то, что теперь резко срывается, уезжая из дома во время моего обучения в Хогвартсе. «Англия после смерти твоей мамы стала для меня абсолютно чужой, а твоя с ней схожесть — просто невыносимой, - писал мужчина. — Я думаю, будет лучше, если я снова займусь тем, что люблю: буду ездить по миру, фотографировать и писать статьи. Если хочешь, можешь дистанционно публиковать их в «Придире». Я помню, моя дорогая, как ты интересуешься модой, так что обещаюсь присылать тебе информацию о разных культурах и быте тех людей, что будут мне встречаться на моём пути. Дом уже оформлен на тебя, счёт в банке — тоже. Желаю успехов, солнышко, и удачи во всём. Помни, что я люблю тебя. А дальше шло куча воспоминаний о матери, заметок, которым было лет десять, не меньше, старые фотографии, какие-то зарисовки… видно было, что Ксенофилиус собирался неспешно, не боясь, что я раскрою его замысел и остановлю. От подобного слёзы подкатывали к горлу, меня начало тошнить. Хотелось свернуться калачиком на постели и почувствовать себя максимально одинокой и несчастной. За прошедшие несколько лет, что я прожила в бывшем теле Полумны Лавгуд, я искренне полюбила этого человека. Мне нравилось считать его своим отцом, ему я доверяла свои переживания, ему писала огромные письма из школы… а нужно ли это было самому Филу, полностью поглощённому тоской по давно погибшей жене? Было горько. Гарри тогда долго ещё сидел со мной рядом, успокаивая и призывая не совершать глупостей. Как-будто я была маленьким, несмышлёным ребёнком, что не понимал в этой жизни абсолютно ничего, а только лишь учился понимать. Наступал на грабли, причём обязательно на одни и те же, набивал шишки и постоянно хныкал из-за каждой неудачи. Обычно я бы отшутилась, взъерепенилась, впала бы в стадию отрицания, но сейчас… сейчас мне просто нужен был рядом ещё один любимый человек. Просто нужен был рядом.***
Выпускной из Хогвартса вспоминался мне с особой теплотой. Почему-то это событие вызывало во мне просто бурю эмоций уже заранее. Из-за возбуждённости я даже как-то забывала волноваться об экзаменах, которые наверняка сдала не особенно хорошо. Впрочем, меня это не слишком-то и заботило: в Академию Художеств, куда я метила, принимали совсем не за оценки, а за талант и, как бы это ни было грустно, за фамилию. Моя мать была из Рода Гамп, так что письмо-приглашение на обучение у меня уже около двух месяцев пылилось в прикроватной тумбочке, а совы летали из Франции и назад с завидной регулярностью. С членом приёмной комиссии у нас завязалась бурная переписка, тридцатипятилетняя женщина, как ни странно, посчитала меня действительно интересной, так что в письмах порой поднимались совершенно пространные темы, никак поступления не касающиеся. Гарри как-то даже сказал, что начал бы ревновать, если бы не знал, что Агнесс — женщина. Это было как-то слишком мило и даже сюрреалистично, так что в тот момент я предпочла лишь улыбнуться и пожать плечами. Боялась спугнуть собственное счастье. Платье я шила сама, ткань покупалась через Гарри, который упёрся, баран чёртов, и оплатил всё самостоятельно. Впрочем, я как-то окончательно расслабилась и махнула на своего оленя рукой. Пусть творит то, что считает нужным. Пока это не несёт открытой угрозы мне или окружающим, сдерживать этого ребёнка я, пожалуй, не буду. Да и кто мне позволит, ну в самом деле… Фасон я выбрала самый что ни на есть обычный: лиф без рукавов, с корсетом и без каких-то рюш и бантов, и длинная юбка в пол, не пышная, а просто свободная. Важным аспектом здесь была именно ткань: переливающаяся от светло-серого к какому-то тёмному голубому, мерцающая, почти что невесомая, вкупе с несколько необычной для Британии внешностью, общей бледностью кожи и длинными светлыми волосами, которые уже давно вытянулись ниже поясницы, это создавало эффект чего-то совсем уж неземного. Улыбающийся Флитвик по моей просьбе дал мне несколько книг с описанием чар достаточно специфических, но действительно эффектных. Зачаровывала я платье непосредственно в ночь перед празднеством. Мучилась часа два, в итоге психанула и формулу уже не читала, а рявкала. Впрочем, как ни странно, подействовало: ожидаемый эффект был получен, а я — счастлива. На самом балу мне потанцевать особенно ни с кем и не дали, кроме пары «проверенных» однокурсников и самого Поттера. Подобное несколько злило, но всё равно оставалось чем-то милым и приятным. Это был не контроль, нет, скорее именно забота. И как бы я не хорохорилась, как бы не кричала о своей силе, независимости и тридцати трёх котах в будущем, всем уже давно было понятно, что будущий артефактор исподволь, бережно и аккуратно, но оттого не менее железобетонно прибрал меня к ручкам. И почему-то даже беситься не хотелось, когда я смотрела в эти невинные зелёные глаза, обрамлённые длинными, совсем как у девчонки, ресницами. Когда аттестат был получен, общая колдография была сделана, а пара-тройка обязательных танцев, так сказать, оттанцована, нещадно захотелось домой. Голова болела, а настроение резко портилось ровно до того момента, как Поттер, озорно сверкая глазами, не предложил сбежать. А я, чёрт возьми, согласилась. Я предполагала всё, что угодно. Что этот неугомонный потащит меня к себе, беспардонно наплевав и на моё, и на общественное мнение в придачу, и что я окажусь прямо перед алтарём без пути отступления, и что буду задействована в каком-то подозрительном действе… но только не к прогулке босиком по одному из английских пляжей. Ночь была тёплой и лунной, я понятия не имела, где нахожусь, а длинное — до щиколоток — платье уже давно было укорочено с помощью Трансфигурации моим заботливым будущим артефактором. Наверное, именно в тот момент, словно обухом по темечку, в моём сознании и появилась та паническая мысль, которая бьётся в моей голове до сих пор. И ещё лет пятьдесят оттуда точно не выветрится. Я люблю, чёрт возьми, люблю этого идиота.***
— О чём задумалась? Забыв о моём «ёрничестве», Гарри снова обнимал меня со спины и теперь обеспокоенно смотрел на то, как я хмурила брови и дула губы. И в этот момент, совершенно иррационально и даже как-то неправдоподобно, я почувствовала себя безумно счастливой. — Да. — Да? — непонимающе переспросил Поттер. Я повернулась к нему корпусом, следя за тем, как через несколько секунд в его глазах загорелось сначала недоверие, а после — какая-то дикая, бесшабашная, Поттеровская радость. — Да.