Осколки мнемокристаллов

Сахива вышивала узор на ткани шарфа, натянутой между металлических креплений. Стежок к стежку на бежевом полотне возникали тёмные руны, отдалённо похожие на иероглифы кхалани, но всё же немного другие. Большинство состояло из прямых линий, пересекавших друг друга симметричным узором, но иногда на полотне появлялись окружности, а в общем рисунке возникала столь же строго рассчитанная ассиметрия. — И всё-таки... зачем? — её ещё совсем юный сын наблюдал за ней, неуклюже перебирая стержни си'михар. Извлекаемые из инструмента звуки были прекрасны вне зависимости от его умений, но с каждой попыткой его раздражение немного возрастало, смешиваясь с беспокойством последних дней перед грядущим испытанием на первую ступень посвящения. — Ты тратишь столько времени на каждый предмет одежды, а ведь машина могла бы сделать быстрее и аккуратнее. — Я думала, ты никогда не спросишь, — она тихо рассмеялась, не прерывая вышивки. — Однако ответь ты мне сперва. Зачем ты мучаешь музыкальный инструмент, когда Кхала и без него способна услышать музыку твоего сердца? — Мне... — он с сомнением взглянул на стержни и поддел один из них когтем, вновь наполнив комнату мягким звоном. Вопрос матери вызвал в нём смущение, которое её каждый раз нескрываемо забавляло. — Нравится, то как его вибрации касаются моей кожи. Они каждый раз разные, но при этом имеют закономерность. А ещё... — он хмуро сдвинул надбровные дуги, — ты ведь сама говорила мне, что это древняя традиция племени Венатир. Каждый мужчина должен уметь создавать красивую музыку, чтобы однажды женщина выбрала его отцом своего ребёнка. — А мне нравится смотреть на то, как под моими руками на ткани появляется рисунок. Как будто частичка моей энергии навсегда останется в нём и никогда не погаснет, — погладив кончиком пальца законченную руну, она расцепила державшие ткань зажимы и, передвинув её, обнаружила, что шарф почти кончился, и места осталось лишь под один небольшой символ. Помолчав минуту, она мысленно наметила его, и взяла новую нитку. — Это тоже традиция племени. Наши предки считали, что так они делают себя бессмертными — из-за того, что они постоянно скитались, убегая от сражений эпохи раздора, у них не было ни тотемных камней, ни храмов, и им пришлось научиться писать и шить, чтобы сохранить память о себе. — Но ведь теперь мы все бессмертны благодаря Кхале. — Кхала, — смех Сахивы стал непривычно резким, а по ауре пробежала прохладная рябь. — То, что мы едины в ней сердцами и мыслями, не означает того, что мы должны обезличить себя и стать одинаковыми. Нам не стоит забывать, кем мы были, продолжая быть теми, кто мы есть, чтобы полотно общей памяти продолжало быть прекрасным в своём разнообразии, ведь мы сами — не машины. Хотя большинство судей не согласились бы со мной. Многие считают, что мне стоило бы потратить это время на что-то более полезное для общества, — она взглянула на сына с лёгкой грустью. — Да, я могла бы. Но представь, что случится несчастье, и, умирая, я не смогу войти в общую память? Тогда от меня ничего не останется — только груда сшитой машинами одежды, горсть угасших кристаллов и призрак, потерявшийся в холодной пустоте. Поэтому даже воины, которые носят отлитые в фазовых кузнях доспехи, первым делом высекают на их изгибах свои имена. Юный судящий не нашёл, что сказать на это, и медленно отложил инструмент, мгновенно запутавшись в собственных доводах, рассыпавшихся об иррациональный ужас, поднявшийся в нём от мысли, что мать действительно однажды умрёт. Остановив взгляд на ней и движениях её рук, он придвинулся ближе и прижался к её колену, позволяя проходящим через неё нитям пси переплетаться с его собственными. Понемногу её близость успокоила и вновь согрела его, позволив мыслям вернуться в прежнее русло, и мучительно замершее для него время снова пришло в движение. Сахива закончила узор и разложила шарф на полу — он был длиной в два её роста, и покрывавшие его руны рассказывали в коротких образах несколько племенных легенд. Охватив взглядом полную картину, она удовлетворённо подняла его и накинула на плечи сына, замотав в несколько широких оборотов. — Когда-нибудь я уйду, а ты будешь носить его и чувствовать, как я тебя обнимаю, — она погладила косы сына, которые он тут же недовольно выправил из-под шарфа, и крепко прижала его к себе. — Это всё равно будет не то же самое, — грустно ответил он, обнимая её в ответ. — Если постараться, воспоминание будет очень ярким. Почти осязаемым, — она тепло взглянула ему в глаза. — Нужно сосредоточиться на отпечатке энергии, и он вернёт тебя в тот момент, когда был оставлен. — Тогда... — оранжевый свет его глаз несколько раз мигнул белым от переизбытка противоречивых чувств, — тогда обними меня ещё раз и крепче. Сахива тепло рассмеялась и с радостью выполнила его просьбу, обвив его руками и ласково погладив узы и спину. Она обнимала его долго и крепко, разглаживая идеальную ткань одежды, спроектированной искусным инженером кхалаи и сшитой десятками безымянных механизмов где-то в недрах рабочего квартала. Она сжала пальцы сильнее и открыла глаза. Вокруг неё снова был полумрак, который почти не разгоняли светящиеся надписи на множестве покрывавших стены и свисавших с потолка табличек. Табличка с именем её сына, также излучавшим холодный белый свет, висела прямо перед её лицом. Шарф, который он успел проносить меньше цикла, прежде чем пустота забрала его душу, обнимал её плечи, и его полотно смятым комом лежало в её ладонях. Сахива опустила ткань на колени, и с её глаз сорвались несколько белых нитей. — Мог ли ты знать, что это будет последнее, что останется мне от тебя?..