***
«Тебя зовут Грегори Лестрейд-Холмс». Голова отзывается ноющей болью и странной звенящей пустотой. Он моргает, пытаясь хоть что-то осознать, и продолжает разглядывать несколько стикеров, наляпанных на угол и боковую стенку прикроватной тумбочки. Надпись на каждой из них одна и та же. Грег глубоко вдыхает и понимает, что окончательно проснулся. Странная надпись. Он довольно жмурится, когда чувствует как чужая рука, обхватывающая его вокруг талии, сжимается чуть крепче, притискивая его к теплой груди за спиной. Грудь… Он резко распахивает глаза и опускает взгляд. Рука, как и смутившая его грудь, вовсе не женская, хотя довольно тонкая. Молочная кожа с россыпью бледных веснушек, явно никогда не знавшая загара, хрупкое запястье и аристократические изящные пальцы с обручальным кольцом на безымянном. Вот черт! Кого он умудрился затащить в постель, тем более, женатого?! Грег касается мягкой кожи, охватывая кисть, чтобы снять с себя и перевернуться, хотя бы рассмотреть любовника — а, судя по твердости груди, к которой он был прижат, это был именно мужчина, — и натыкается взглядом на точно такое же кольцо на собственной руке. Но он развелся еще два года назад, какого черта?!. Волнение накатывает из глубин подсознания, грозя перерасти в панический ужас. Грег обводит взглядом комнату — большую, уютную, выполненную в темных тонах. Сквозь тяжелые портьеры уже пробивается скудный уличный свет, но есть одно «но» — окно в его квартире расположено с другой стороны комнаты. Он подцепил кого-то на ночь и завис у него? А как же кольцо на пальце? Черт. Напился вечером до беспамятства? Постельное белье глубокого винного цвета. Грег приподнимает обхватывающую его руку и поворачивается, чтобы рассмотреть того, с кем делит постель. Голову застилает тупая боль, вовсе не такая, какая преследует наутро хорошо перебравшего алкоголем человека. Он морщится и, наконец, укладывается на спину, вглядываясь в лицо мужчины, с которым делит постель. Сердце кувалдой ухает в позвоночник, окончательно сбиваясь с ритма, к горлу начинает подступать горячая волна, заставляя глубоко вдохнуть, унимая панику. Майкрофт Холмс. Старший брат его, Лестрейда, извечной головной боли, ласково прозванной Салли «фриком», спокойно спит рядом. Каким херовым образом они оказались?.. После всего, что случилось?! Несколько мгновений он изумленно всматривается в спящего, поражаясь тому, каким расслабленным и спокойным выглядит во сне Майкрофт. Исподволь пробивается только желание отпихнуть его подальше, перемешиваясь с мучительной тошнотой. Грег осторожно снимает с себя чужую руку, все еще недоверчиво глядя на Холмса. Спящих, вроде как, нельзя бить, даже если очень сильно хочется впечатать ненавистный длинный нос в череп, который хранит в себе чрезвычайно умный и глупый одновременно мозг. Грег поднимается с постели и осматривает незнакомую комнату. Он совершенно уверен, что никогда тут не был, даже не представляет, где вообще находится, но, учитывая возможности и положение того, с кем он проснулся, ожидать можно было чего угодно. Грег осматривается еще раз, и пытается понять, отчего грудь сжимает жутким страхом. Уютная спальня. Открытая дверь в смежную ванную. Мягкий пушистый ковер под ногами, в который он зарывается пальцами, но это не помогает успокоиться. Что? Что не так? Тошнота начинает душить. Он определенно не был здесь. И он не помнит, как тут оказался. И каким блядским образом он затащил в постель своего мучителя тоже не помнит. Во рту не пересыхает и нет посторонних привкусов, стало быть, вариант с «ужрался в усмерть» отпадает, но в здравом уме он не мог… Просто не мог. Взгляд падает на тумбочку из темного дерева. Грудь сдавливает паника, мешая сделать вдох. Он не помнит, как писал свое имя на стикерах. Лестрейд-Холмс. Холмс?!! Нахлынувшая тошнота заставляет его бегом метнуться в ванную. Он падает на колени перед унитазом, впиваясь пальцами в холодный фаянс (фаянс ли? Это же дом Холмса, судя по всему), и его выворачивает наизнанку. В желудке пусто — он блюет желчью, оставляющей на языке омерзительный вкус. Мышцы сводит болью, и он едва чувствует, как все тело бьет крупная дрожь. Грег чувствует чужие пальцы в своих волосах, мягкий шепот, и надрывно кашляет, обдирая горло. Голова под стиснувшими виски ладонями пульсирует болью, и он не обращает внимания на то, как его расслабляющими движениями гладят по спине и плечу, треплют волосы и что-то говорят. Он растерянно моргает, когда перед лицом рисуется запотевший стакан, но берет и его, и всыпанные на ладонь таблетки. — Пожалуйста, выпей, — тихо просит его голос, который постепенно возвращает Грега в сознание. — Тебе станет лучше. Он послушно закидывает их в рот и запивает расползающуюся по языку горечь ледяной водой. От нее сводит зубы, и он кривится на несколько мгновений, после чего поворачивает голову. У Холмса бледное обеспокоенное лицо. Напряженное лицо — это главное, и Грег внутренне ухмыляется — правильная реакция. Холмс готов отшатнуться от удара, который уже неосознанно формируется в Греге плотно стискиваемым кулаком. — Какого хрена? — выдавливает Лестрейд. Прохладная ладонь медленно гладит его плечо, и он прянет в сторону, вжимаясь спиной в облицованную мрамором стену. Холмс тяжело сглатывает, опускает руку и смотрит — обреченным, тоскливым взглядом. Глазами совершенно несчастного человека, и Грегу хочется спросить, что же такого случилось с ним, но он вовремя вспоминает обстоятельства своего знакомства с настоящей властью этого человека и прикусывает язык. — Где я? И что вообще тут творится? — выдыхает он. — Грегори, все в порядке, — тихо отвечает Майкрофт и поднимается с пола. Лестрейд тупо смотрит на протянутую ему узкую ладонь, хмурится и пытается сложить в голове разбитую картинку. Но части её осколков явно не хватает. — Иди к черту! — рявкает Грег и резко встает на ноги. Майкрофт явно с трудом заставляет себя стоять на месте, сдерживая порыв отшатнуться от его ярости. Лестрейд смотрит на беспомощно поднятую ладонь — успокаивающий жест таковым вовсе не был. То была попытка защититься. Холмс боится его? — Обернись, — тихо просит его ночной кошмар, ставший ужасающей реальностью. У Майкрофта дрожат губы и подбородок, а печальные глаза широко распахнуты и в них столько мольбы, что только это и помогает Грегу решиться выполнить просьбу. Он кидает взгляд через плечо. Большую часть стены занимает столешница с раковинами — двумя, что примечательно, — и огромное зеркало, по бокам которого висят небольшие настенные ящики. Ванная не помпезна, нет, но выглядит очень дорого и со вкусом отделанной руками опытного дизайнера, и… В стакане меж раковин стоят две зубные щетки. Это первое, на что падает взгляд, а после… Грег чувствует, как у него подкашиваются ноги и начинает кружиться голова. И всем телом поворачивается к… Почему-то на ум приходит лишь одно определение. Стена памяти. Или плача. Черт знает почему. Зеркало обклеено фотографиями, стикерами, листами бумаги с мелким шрифтом и печатями, глянцевым свидетельством — к нему Грег и подходит первым, замечая крупные витиеватые буквы в красивой печатной рамке. Пальцы впиваются в столешницу. Он изумленно выдыхает и беззвучно открывает рот, прочитав имена сочетавшихся браком, вписанных в строчки. «Тебя зовут Грегори Лестрейд-Холмс». Этот стикер бьет наотмашь, обрывая надежду на то, что Холмс все это подстроил. Что это — огромная страшная ложь, ведь ему ничего не стоит подделать любые документы. Да что уж там — подделать целую жизнь. — Нет… Не может быть… Невозможно. Грегу хочется самого себя встряхнуть за плечи и очнуться от кошмара. Проснуться и обнаружить, что ничего этого нет! Взгляд мечется по стикерам и фото в поисках подделок, в надежде найти доказательства своей правде. Но находит лишь отрицание, спотыкаясь о две счастливые улыбки на фото с их свадьбы. Белые смокинги, непринужденные позы и искреннее обожание в глазах, когда двое на фото смотрят друг на друга. Двое, которых он не знает. Даже самого себя. Грег бросает взгляд на отражение Холмса, который стоит все на том же месте, и сердце сжимается от того, насколько хрупким и потерянным тот выглядит. Опущенные плечи и уголки губ, а выражение лица настолько несчастное и затравленное, что Грег чувствует укол совести. — Что все это, нахрен, значит? — сипит он севшим голосом. — Сейчас две тысячи семнадцатый год. Мы поженились восемь лет назад, первого октября две тысячи девятого года. Я твой муж, Грегори. — Неправда, — почти беззвучно прошептал Грег очевидную глупость, глядя на одно из фото со свадебной церемонии и недовольное лицо Шерлока за собственным плечом. На некоторых они обнимались и целовались, на некоторых позировали с гостями, с пожилой парой — родителями Холмсов, судя по сходству лиц… Огромный иконостас из фото, запечатлевших то, чего не было. Чего просто не могло быть. — Ты попал в аварию чуть больше года назад. У тебя амнезия.***
Триста девяносто третий день начинается почти так же, как все предыдущие. Майкрофт давно уже спит настолько чутко, что просыпается от малейшего движения мужа. Тому в любой момент может присниться кошмар или стать плохо — Грег часто просыпается от того, что начинает задыхаться после дурного сна. Но наутро он этого не помнит. Норма. Хотя бы какая-то. Или он просто уже давно смирился. Надежда в нем жила первые полгода. Наверное, как и в каждом, с кем случается трагедия, она теплилась и подогревала мысль о том, что Грег сможет вспомнить. Так люди пытаются защититься, абстрагироваться от стресса, горя и боли — верить, что в один чудесный миг все станет лучше. Надежда не угасла в нем, нет. Скорее, отошла на дальний план. Нет смысла думать и тосковать по тому, чего, возможно, уже не будет. Нужно учиться жить с тем, что есть сейчас. Каждое утро Майкрофта начинается с одного и того же. С мучительного страха перед новым днем и не менее мучительной проклятой надежды на то, что именно сегодня все может измениться. Каждое утро он гладит Грега по голове, пока того рвет. Почти единственный тактильный контакт с ним на протяжении дня, который Лестрейд ему позволяет. Точнее, его страх. От осознания, что боится он его, Майкрофта, боль сжимает сердце в груди так сильно, что иногда Холмсу трудно сделать вдох. Каждое утро Грег подрывается с кровати в панике, просыпаясь в незнакомом доме, рядом с человеком, которого он ненавидит. Буквально ненавидит. Майкрофт знает его реакцию на себя досконально — потрясение, изумление, попытка вспомнить, что было прошлым вечером, потом паника и, наконец, ярость. Каждое утро он бережно зарывается пальцами в густую шевелюру, дает Грегу таблетки и подносит стакан воды. Каждое утро, слегка опомнившись от слабости, Грег шарахается от него, врезаясь в стену. От страха в его глазах, сменяющегося злостью за секунды, Майкрофту хочется спрятаться. Хочется, чтобы все это оказалось очень-очень плохим сном. От которого он проснется в родных руках, с ощущением нежных губ на своих губах, чему счастливо промычит в ответ и будет смеяться, когда Грег начнет мелкими поцелуями считать веснушки на его носу. Каждое утро он повторяет потерянному и дезориентированному Грегу то, что они женаты и каждое утро наблюдает за тем, как тот разглядывает свое кольцо на руке, обклеенное фотографиями и бумажками зеркало. Не верит. До последнего не верит, даже перечитывая документ с анамнезом, даже когда видит свидетельство о заключении брака. Даже в деталях свадебных фото пытается найти изъян, указывающий на их поддельность. Это лучший вариант их утра, и думать о других Майкрофту больно. — Пойдем, я сделаю нам кофе. Мне нужно еще кое-что тебе рассказать перед отъездом на работу. Грег безвольно кивает, включая воду, и Майкрофт выходит, оставляя ему возможность немного успокоиться и прийти в себя. А сам, накинув на себя халат, покорно сидит на постели и ждет мужа, который, конечно же, не помнит ничего об этом доме. Каждое утро Грег просыпается в две тысячи шестом, где их еще нет. Где есть только чудовищная ошибка и боль, где… Холмс прикрывает глаза, сильнее впиваясь в край кровати. Слушает, как течет вода в ванной, и пытается приглушить мысли. Каждое утро Майкрофт просыпается с человеком, которого любит больше жизни. С человеком, который его ненавидит.***
— Значит, это была авария? Грег недоверчиво щурится, перелистывая листы пухлого дневника со своими записями, вклеенными в него фото и стикерами. Желтые стикеры в этом доме лежат везде — в кухне, спальне, гостиной, ванной, даже прихожей, и рядом с пачками неизменно лежат ручки. — Да. Ты возвращался с места преступления в штаб-квартиру. Это была месть — брата того человека ты отправил в тюрьму за пару месяцев до трагедии за тяжкое преступление. Напавшего на тебя по камерам отследили сразу. Он протаранил твою машину на огромной скорости. Удар был очень сильным, джип почти вмял твой седан в стену дома на перекрестке, и тебе повезло, что он врезался в пассажирскую дверь. Но черепно-мозговая травма оказалась очень серьезной, и последствием её стала амнезия. — Я читал историю болезни. Я забываю каждый день? — Да, — Майкрофт пытается унять дрожь в голосе. Казалось бы, он рассказывает об этом мужу триста девяносто дней подряд, исключая те три, что Грег провел в больнице, очнувшись после комы, и должен бы уже привыкнуть и смириться. Но всякий раз, вспоминая тот страшный день, перед глазами Холмса пролетали видеозаписи страшной аварии, унесшей жизни трех человек. Трех друзей Грега, и об этом тот тоже забывает. — Что с ним?.. — Он мертв, — бесцветным голосом говорит Майкрофт и ставит перед мужем яичницу с беконом. Он никогда в жизни не скажет Грегу правды о том, как умер тот, кто разрушил их жизнь. — А… — Ты остался в живых, единственный из четырех человек в машине. — Я каждый день это спрашиваю, да? — грустно улыбается Грег на другом конце стола. И Майкрофт мысленно дает себе затрещину, но выдавливает принужденную улыбку. — Почти. Иногда ты просто читаешь документы. Грег кивает и всматривается в полицейские отчеты в папке. И спустя несколько минут его глаза потрясенно распахиваются. Майкрофт накрывает его руку на столе своей и тихонько сжимает, каждую секунду ожидая, что муж её сбросит, но тому, кажется, не до этого. — Салли… — горько шепчет Грег и прикрывает глаза. — Мне очень жаль, Грегори, — шепчет Майкрофт и в его голосе тоска вперемешку с искренностью. Мужчина переводит на него темный взгляд и часто-часто моргает, дышит как рыбка, выброшенная приливом на берег. Майкрофт гладит внутреннюю сторону запястья мужа большим пальцем, и тот, наконец, понимает, что до сих пор не отнял руки, и переводит взгляд на ладонь, лежащую на его руке. На кольцо. Майкрофт видит, что новые вопросы вот-вот сорвутся с его языка, но Грег сглатывает их и качает головой. Норма. Бывает, что он засыпает Холмса вопросами. А бывает, как сегодня — «Я каждый день спрашиваю?» И задавленное чувство вины в глазах пополам с остатками недоверия. Бумаги, фото, даты на гаджетах и в газетах, штамп в паспорте убеждают Лестрейда в реальности происходящего каждый божий день. Майкрофт уже убирает руку, когда Грег перехватывает его ладонь и касается манжета рубашки, заставляя Холмса сжаться. Лестрейд хмурится, расстегивая запонку, и обнажает отметины на бледной коже. Майкрофт забывает как дышать от легких касаний, проклиная себя за невнимательность. Желание оказать поддержку заставило забыть о том, что нужно соблюдать осторожность. Грег, все-таки, коп. Он не может ошибиться и поднимает на него потемневший взгляд. Майкрофт отводит глаза и тянет руку на себя. — Это я? — глухо спрашивает Грег, пока Майкрофт защелкивает запонку на манжете. — Мне пора на работу, — поднимаясь и убирая тарелки в посудомоечную машину, говорит Майкрофт, игнорируя вопрос. Слова кажутся собственным приговором. Или обвинением. Почему-то ему они мерещатся попыткой сбежать, и у Грега наверняка порой возникают мысли о том, что Майкрофту невыносимо жить с ним под одной крышей. Только он их не озвучивает, как и миллион вопросов, на которые хочет знать ответы. Майкрофт не давит. Грегу каждый раз трудно все это осмыслить и принять, и он не старается перегружать его информацией. Он привычно тянется поцеловать перед уходом, и Грег знакомо шарахается в сторону и замирает, смущенно опуская голову. Триста восемьдесят девятый день без возможности прикоснуться так, как хочется. Без поцелуя. Без тепла и вкуса — самых потрясающих, поддерживавших его несколько счастливых лет. Последний раз он целовал его еще в больнице, держа за руку и вымаливая его жизнь у всех известных богов. Триста девяносто три дня без искорок счастья и смешинок в любимых глазах. Между ними был только неосознанный страх, через который тогда, в далеком две тысячи шестом, Майкрофт начинал пробиваться к нему. И он боролся за него несколько лет, прежде чем услышал заветное тихое «Согласен». Майкрофт помнит смущение Грега в тот миг, помнит тепло его кожи и нерешительность в голосе, помнит, какой любовью и нежностью светились его глаза. Сейчас в темно-карих радужках лишь страх и пустота.***
Грег еще час сидит перед папками и дневником, листая страницы. Он слышит, как уходит Майкрофт. Как захлопывается входная дверь, позволяя вздохнуть спокойней. Лица на фотографиях узнаваемы. Почти что все. Он очерчивает кончиками пальцев свою улыбку на одном из них — позади него Темза и огни Лондона, они вдвоем на теплоходе, он явно счастлив под рукой крепко обнимающего его Холмса и… И это просто бред. Бред! Каким херовым образом это все могло оказаться правдой?!! Грег снова бредет в ванную, прихватив с собой дневник. Горло перехватывает спазмом, стоит только снова подойти к зеркалу, на котором едва осталось место для собственного отражения. Он стал старше. Более жесткие морщинки у губ, больше седины в волосах — Господи, и это он десять лет назад считал, что рано и сильно поседел? Грег сглатывает. Взгляд ползет по вписанным в эту мнимую память строчкам — корявым местами, где-то — четко обдуманным, это видно по аккуратному почерку… «У тебя амнезия». «Салли, Дина и Хоупа больше нет, авария в 2016, 15 августа». «Ты был в коме». «Доктор Ватсон помогает с памятью». «Сдерживай свой характер». Грег беспомощно моргает, замечая последнюю надпись рядом с их общим фото на каком-то вечере. На фоне толпы разношерстных гостей. У них обоих в руках по бокалу шампанского. Качество фото не слишком четкое, но Грег на нем улыбается в камеру, приобняв за талию Майкрофта, который смотрит на него. Смотрит так… Так не смотрят даже на самые ценные в мире сокровища. Грег моргает и сжимает кулаки, все еще ощущая в ладони хрупкость запястья мужа. Полупрозрачная кожа, опутанная болезненной сетью синеватых вен, хранила на себе синяки — отчетливый отпечаток жесткого захвата. Большая часть фото с официальных мероприятий или из поездок. Взгляд чертит кривую между ними, отслеживая места их отдыха, но это кажется вырезками из чужой жизни. Как и собственное безмятежно-счастливое выражение лица на них. Этого не может быть. Но покалеченная память подсовывает воспоминание о хрупкой фигуре позади него этим утром, когда он пытался осмыслить заново свою незнакомую жизнь, а Майкрофт удрученно следил за ним взглядом. Грег сглатывает и зажмуривается, вспоминая поднятую ладонь, как попытку остановить неизбежное, и страх вперемешку с обреченностью в серых широко распахнутых глазах. Синяки были на левом запястье, а руку Холмс поднял правую. Прятал от него отметины?.. Лестрейд трет лицо, пытаясь избавиться от наползающего чувства вины, но перед глазами лишь кипенная бледность Майкрофта и напуганный измученный взгляд. Дрожащими пальцами Грег сжимает ручку и царапает на новом стикере: «Не делай больно Маю». Шлепает его на видное место около свидетельства о браке — судя по сегодняшнему утру, наверное, это первое тут, на что затуманенный мозг обращает внимание. Минуту смотрит на новую записку самому себе, пытаясь осознать смутное ощущение того, что что-то явно здесь не так. Что? Он перечитывает запись снова и снова, перескакивает на фотографии и снова шарит взглядом по посланиям самому себе из своего же прошлого, которое он забывает каждую ночь во сне. Май. Май?.. Наверное, это все-таки не бред. Значит, они действительно близки друг другу. В спальне оживает его мобильный, пронзительной трелью нарушая тишину одиночества. Грег идет за телефоном и недоуменно хмурится по дороге — кому он вообще мог понадобиться с его-то диагнозом? Дисплей высвечивает «Джон», и Грег, немного поколебавшись, принимает вызов. — Лестрейд. — Привет, — из динамика раздается спокойный голос. — Это доктор Ватсон, я ваш лечащий врач… — Я знаю, — Грег хмурится, но вспоминает, что уже знает это имя. — Я делал запись о вас. — О… Хорошо. Грегори, я звоню, чтобы попросить вас сейчас приехать ко мне. — Простите? — он непонимающе заморгал, опустившись на постель. Взгляд натыкается на стикеры на стенке тумбочки. «Тебя зовут Грегори Лестрейд-Холмс». Стикеров четыре. — Наша встреча назначена на вечер, но мне придется её перенести. Возникло серьезн… Э-э-э, — на том конце несколько секунд молчат, а потом продолжают, — Грегори, позвоните мужу и попросите машину на 221Б по Бейкер-стрит. Нам нужно встретиться, просто скажите ему, что у меня возникли проблемы, и мне сегодня приходится сдвинуть расписание. Он поймет. И он не будет возражать, если вы переживаете об этом. — Ладно, — соглашается Грег и кладет трубку. Минуту вертит телефон в пальцах, пытаясь вызволить из памяти хоть какие-то обрывки о тех одиннадцати годах, что он забыл, но в голове только пустота и черная-черная бездна. Майкрофт поднимает трубку после первого же гудка. — Грегори? В сухом голосе беспокойство. — Да, привет, — Грег трет пальцами переносицу и выпаливает на одном дыхании: — Мне звонил доктор Ватсон, просил перенести встречу, у него неотложное дело вечером. Можешь дать мне машину? Или… — Разумеется, водитель отвезет тебя. Нет, врач пока не рекомендовал тебе садиться за руль, так как неизвестно, какие ассоциации это у тебя вызовет и, если ты вдруг что-то вспомнишь, то невозможно будет предугадать твою реакцию. — Посттравматический синдром, что ли? Но я ведь не помню аварию? — Грегори… Я не запрещаю тебе водить. Но это ради твоей же безопасности, поверь мне. Грег помолчал, глядя на небольшой сад за домом и круглую, увитую уже пожухлым плющом беседку. — Водитель скоро подъедет, — тихо говорит Майкрофт. — Спасибо. Они не обрывают звонок, хотя оба не знают, что еще сказать друг другу. — Чего мне ждать от встречи? — выдыхает Грег. Майкрофт молчит, но фон в трубке идеально тихий. Кабинет, наверное. — Доверяй Ватсону. Он хороший доктор и хороший человек, это все, что ты должен знать. — Ладно. Спасибо. Я пойду собираться тогда. Вот только… — Грег нерешительно мнется в коридоре перед их спальней. — Что, Грегори? — напряженно зовет Холмс. — Не подскажешь, где гардероб? Я не нашел одежды в шкафу спальни. — Дверь рядом с ванной. Короткое «Спасибо» завершает затянувшийся разговор. Грег идет в указанном направлении и на пороге просторной комнаты долго стоит и смотрит на аккуратно развешанные по шкафам костюмы и рубашки, до блеска начищенные туфли — он не сразу определяет, чьи вещи принадлежат ему и недоверчиво качает головой. Раньше стоимость его одежды была на порядок ниже. И даже не на один. Он накидывает черное короткое пальто поверх показавшихся ему самыми простыми джинсов и пуловера, рассовывает по карманам ключи от дома, найденные на комоде в холле, телефон, свои документы с прикроватной тумбочки и сигареты, и крутится вокруг своей оси перед выходом, осматривая помещение. Почему-то ему кажется, что он что-то забыл. Смешно. Ты всего-то забыл одиннадцать лет своей жизни, Лестрейд. Лестрейд-Холмс. Так написано в его паспорте. Он смотрел в него несколько раз после ухода Майкрофта и смотрит снова, даже не осознавая того, что в руках снова оказались недавно убранные в карман документы. С каждой минутой он убеждается все больше в реальности происходящего. И с каждой минутой ему все сильнее хочется проснуться.