Фанфик к фанфику "Наложница"

*** — Ты почему до сих пор не спишь? — удивился Паша, вернувшись к Алисе при первой возможности — посмотреть, как она устроилась. Он был уверен, что она давно уже спит. И очень надеялся на это. Сон сейчас очень помог бы ей. А ещё её сон был необходим ему. И не только для того чтобы быть спокойным за её отдых и не думать о том, что её одолевают мрачные мысли, от которых неизвестно как её спасать. Её сон дал бы ему время всё обдумать. В том числе и манеру его дальнейшего общения с Алисой. А ещё… позволил бы ему насладиться редкими моментами, когда он мог по-настоящему почувствовать себя её хозяином. Или даже любимым. Это чувство приходило к нему, когда Алиса спала в его присутствии. Но это было так редко. Его огорчало, что обычно Алиса предпочитала поскорее куда-нибудь умотать, нежели спокойно уснуть рядом с ним. Причём в любую погоду и в любых обстоятельствах. Было в этом что-то обидное. Словно она не доверяла ему. И даже не в этом дело. А в том, что это почему-то разбивало ощущение, что они вместе. Что у них может быть общее будущее. Он мог бы подумать, что она не остаётся, потому что её просто не тянет к нему. Но если бы дело было в этом, если бы её не тянуло, то она вообще не стала бы встречаться с ним. Но с этим всё было в порядке. Ну то есть не всё-всё конечно, проблем хватало и с этим. Но по крайней мере на встречи она являлась неизменно. Значит, всё же тянуло. И именно к нему. Он, конечно, предполагал, что она не остаётся выспаться из-за нежелания показывать свою слабость. А также из-за желания сохранить иллюзию независимости и самодостаточности. Убедить в своей независимости и его. И, что ещё важнее для неё — убедить в этом саму себя. И всё равно осадок от преждевременных сборов Алисы каждый раз был таким, что едва ли не гасил всю радость от самого факта встречи. Ну и от полагающихся и сопутствующих вещей конечно же. Из-за этого он со всё большей тоской вспоминал начало их близких отношений. Те времена, когда Алиса ещё спала с ним не только в переносном смысле, но и в прямом. Хотя тут конечно вопрос ещё, какой из смыслов считать прямым, а какой переносным. Но это неважно. Важно, что Алиса с ним спала. То есть ночевала. То есть засыпала с ним. А он тогда даже не понимал, насколько это ему нужно. И принимал всё как данность, ошалевший от всего в целом. А потом почему-то перестала оставаться выспаться. То есть не сразу перестала. Но засыпала с ним всё реже. Каждый раз находя какие-то причины смыться. Сначала он верил, что у неё действительно есть причины оставить его. Но когда её исчезновения стали правилом — он понял, что дело не в причинах. Что Алиса просто почему-то не хочет засыпать с ним. А окончательно всё стало ясно, когда однажды он узнал, что она провела остаток ночи всего лишь в соседнем номере! Его недоумению не было предела. Сначала собирался устроить ей расспросы, что это за странные причуды и прихоти. Выяснить, уж не боится ли она его. Но следующая встреча оказалась так нескоро, что в момент, когда она всё же состоялась, причуды подруги волновали его меньше всего. До следующей причуды. И всё же он так и не спросил, зачем она тогда от него сбежала от него в соседний номер. Может, зря не спросил. Хотя на искреннее объяснение он не особо рассчитывал. Но попробовать можно было. Вдруг повезло бы. Совместные засыпания стали такой редкостью, что когда обстоятельства наконец-то заставили Алиску уснуть с ним, он боялся дышать, чтобы не разбудить её. И так разволновался от картины спящей возле него Алисы, что несколько минут не просыхал от слёз. Это делало для него совершенно очевидным тот факт, что его сердце нуждается в этой девочке. Отчаянно нуждается. А вот для него не делало. Его девочке не было очевидно, как она ему нужна. Или же нужды его сердца не имели для неё никакого значения. Как он ни убеждал Алису быть полноценной парой или хотя бы встречаться чаще, хоть немного — но в своём упрямом несогласии она была непреклонна. Вот просто встречаться — это пожалуйста. Тут уговаривать Алису не приходилось. К огромной радости Гераскина. Который не представлял, как он перенёс бы, если бы Алиса не согласилась ещё и на встречи. Хотя бы на эти редкие встречи. Но это было предел её сговорчивости. *** На его вопрос Алиса не ответила. Да она и не услышала, похоже. Пребывая где-то не здесь. — Алис… Почему не спишь? — спросил он ещё раз. — Не хочу… — Алиса, надо спать. — Не изображай моего папу. — Что ж… раз ты не спишь… попробуем это как-нибудь использовать. — И как же? — Тебя надо привести в порядок. — Я уже. — Я бы так не сказал. — Как ты собираешься приводить меня в порядок? — Лечебный массаж. — Только не массаж. — Почему? — Неважно. — Не хочешь ничьих прикосновений? Хорошо. Но я и не говорил, что массаж буду делать я сам. Есть и аппаратура. — Не сейчас. — Не упрямься. Тебе станет легче. — Паша, я благодарна тебе за заботу. Но если ты в самом деле хочешь позаботиться именно обо мне, а не успокоить себя мыслями о том, что ты сделал всё возможное, то пока просто оставь меня в покое. — Хорошо. Покой так покой. Но давай хотя бы обработаем повреждения, и я сразу уйду. — Я сама. — Это так-то ты меня слушаешься? — не выдержал Паша. — Ой, да ладно. Если тебе так нужно — давай я завтра начну слушаться. — Не торгуйся. Это не обсуждается. — Гераскин, ты меня конечно извини, но я же ясно дала понять, что хочу просто побыть одна. Хоть немного. Ещё немного. Неужели я так много хочу? Неужели так трудно выполнить эту просьбу? — Очень трудно. — Не знаю, почему тебе трудно, но если вдруг тебе трудно ждать близости, то можешь снять напряжение прямо сейчас. Но с условием, что после этого ты сразу дашь мне хотя бы пару часов покоя. — Вот ещё. Когда это меня устраивали такие условия и такие милости. Покой я тебе конечно дам, но без всяких условий. И тем более без всяких снятий тех напряжений, на которые ты намекаешь. К удивлению Алисы, Паша в самом деле вышел. Но не успела она обдумать его покладистость, как поняла её причины. — Пашка, как ты посмел? — устало крикнула Алиса, надеясь, что Паша её услышит, так как наверняка стоит за дверью и только и ждёт её реакции. — Извини, но я думаю, что сон пойдёт тебе на пользу. — Не смей решать за меня, что мне пойдёт на пользу! Как ты вообще посмел воспользоваться этой отравой? — Отравой нельзя воспользоваться. Отрава вредна, а пользуются полезным. — Не придирайся к словам. Я запрещаю травить меня снотворным! — Это не вредное снотворное. — Ты негодяй, Пашка… — Когда выспишься — тогда и выскажешь всё, что ты обо мне думаешь. Я охотно тебя выслушаю. — Паша… Я должна предупредить тебя. Немедленно распыли противоядие. — Поздно. — Не ври. — Реально поздно. И вообще — это же твой любимый запах! — После такого — уже не… Голос Алисы затих. Паша осторожно заглянул в дверь. Алиса могла и притворяться. И хотя снотворное конечно подействует, но в данный момент Алиса могла быть ещё в состоянии натворить что-нибудь нежелательное. Она была на кровати. Это было закономерно, учитывая, что снотворное первым делом ослабляло способность шевелиться, делая движения крайне затруднёнными. Но Алиса даже успела подготовиться к тому, что скоро уснёт — в том смысле, что приняла подходящую для сна позу. Паше оставалось только любоваться на спокойно спящую девушку и надеяться, что сон поможет ей восстановить равновесие. Настолько, что она даже простит его своеволие. Он тоже не приветствовал новомодные снотворные и прочие хитрости. Но иногда их польза казалась вероятной. Как в этом случае. Успокоившись после недавней перепалки и после уколов собственной совести, Паша решил воспользоваться сном Алисы для достижения ещё одной цели. Раз она пока против помощи аппаратуры — можно использовать и старые добрые средства вроде кремов и гелей. С чего бы начать? Наверное, с того, что не требует обнажения девушки. Например, с рук. Паша осторожно нанёс гель, начал распределять, и тут ему пришлось снова удивиться. Синяк оказался нарисованным. Вот так Алиса. Значит, она разрисовала себя? Но зачем? Может, с целью вызвать сочувствие? Давить на жалость — это не в её характере. Или она пошла на это, услышав его угрозы? И решила таким образом смягчить его, чтобы он отказался от его намерений? Впрочем, в любом случае смягчить его ей в самом деле удалось... Может, он и без её грима не стал бы наказывать так, как подумывал ещё по дороге с ней. Но факт есть факт - окончательное решение он принял именно тогда, когда узрел грим. В то же время Паше стало радостно, что синяки оказались всего лишь гримом, а не настоящими. Может, всё не так уж и плохо, как он думал, судя по её синякам? И что ему делать с этим открытием? Притвориться, что он не обнаружил обман? Или сообщить об открытии и спросить, зачем Алиса так разрисовала себя? Может, раз синяки нарисованные, вернуться к первоначальному плану? Конечно не в крайнем варианте… Но что-то наверняка можно придумать. Надо же как-то проучить Алису. Тем более за обман. Но где она взяла краску? Когда успела раздобыть её? После душа синяки на ней уже были. Значит, она нарисовала их в душевой? То-то она так долго там возилась. Чуть ли не два часа. Паша осторожно потёр пальцем другой синяк. Тоже нарисованный. Делать Алисе нечего было, раз тратила время на такую чепуху. Неужели в самом деле так испугалась его угроз? Он был так убедителен, разыгрывая из себя рассерженного и жаждущего возмездия? В таком случае он перестарался. Тем более учитывая состояние Алисы. Точнее, неизвестность подробностей. Что, как, почему. В общем, сам тоже хорош. Что-то совсем у них разладилось, раз до такого уже дошли. — Он угрожает, она боится. Он и так страдал из-за её недоверия. А теперь ещё и сам же всё усугубил. Паша меланхолично стирал один синяк за другим. Затем взял салфетку и начал аккуратно стирать краску. Вариант оставить «синяки» и притвориться, будто он не знает о нарисованности синяков, как-то сам собой растаял и отменился. Пусть Алиса увидит, что синяки исчезли. Как она отреагирует? Спросит, как он догадался? Или упрекнёт, что прикасался к ней, пока она была под действием снотворного? Или сделает вид, что ничего не изменилось? А он что ей скажет? Что синяки исчезли благодаря чудо-гелю? Мол, вылечил просто. Нет, не тем они занимаются. Зачем все эти притворства? Когда они оба хотят только одного — просто быть вместе. Он точно. И не скрывает этого. Алиса явно тоже хочет. Но вот она это признавать не желает почему-то. Может, это из-за него? Из-за того, что он что-то не так делает? А что он не так делает? Что он должен сделать, чтобы Алиса перестала его чураться и наконец была с ним всё время? Она вроде и сказала недавно, что уже согласна провести с ним аж несколько месяцев. Но может она уже завтра передумает. Тем более после его «выходки», как она наверняка окрестит его трюк со снотворным. Да и до снотворного могла передумать. Она с таким видом тут сидела, когда он вернулся, что он не удивился бы, если бы она сказала, что уже передумала. Один из синяков не стирался. Стало ясно, что это не нарисованный. Значит, и настоящий есть. А может и не один. Паша занялся подсчётом настоящих. Всё равно получалось немало. Да он и один посчитал бы как "много". Очень много. Он никогда не мог спокойно смотреть на Алисины синяки и царапины. Даже когда она сама их получала. А получала она их нередко… А уж если то были следы чьего-то злого умысла или даже неосторожности, то только заступничество Алисы спасало нечестивца от скорой расправы. Где-то на незаметной границе детства и отрочества метки на теле стали волновать его и в другом смысле. Привлекая внимание сами по себе и возбуждая сострадание, теперь они заставляли думать ещё и о другом. Вдруг стало очень важно и волнительно, что вокруг синяка такая нежная, такая гладкая кожа. Или то, что синяк в таком интересном месте. А интересными были буквально все места. Будь то нежное округлое колено или выше. Изящный локоть или … да что угодно. — Что это у тебя? Опять синяк? — Пустяки. — Не пустяки. — Паша, перестань. — Нет покажи. — Паша, ну куда ты лезешь. — Там ещё один? — Не важно. — Почему ты не бережёшься! — Паша, люди увидят. — Да нет тут никого. — А вдруг кто-то появится. — А если бы не люди — ты дала бы осмотреть тебя? Я хотел сказать — твой синяк. — Забудь. Но забыть он уже не мог. Взгляд то и дело тянулся туда. Где начиналась не такая уж длинная юбка. Заставляя дрожать от сострадания и неуместного восхищения красотой линий и форм. Да и потом, стоило только закрыть глаза — как перед внутренним взором то и дело всплывал этот синяк. И второй тоже. И то, на чём они красовались. И ему страстно мечталось быть всегда рядом, чтобы уберечь её от синяков. Ему казалось, что уж он-то убережёт. Он не даст ей упасть или удариться. Всегда успеет среагировать. И он успел бы. Если бы она позволила быть рядом. Но этого-то она и не позволяла. Сейчас вот наметилась возможность. Есть шанс, что она позволит ему быть рядом. Пусть и под предлогом, что она его вещь, а он её хозяин. Ну и пусть так, если иначе никак. Он ещё расскажет ей, что рабыня тут не она, а наоборот. Что это она его хозяйка. А ему надо только одно — быть рядом, чтобы не допустить появления этих синяков. Разве что нарисованных. Они вместе их нарисуют, если ей хочется рисовать на себе синяки. Не в силах терпеть дальше, Паша решился. Раздевшись, он лёг рядом с Алисой и прижался к девушке. Это хоть и не предел его мечтаний, но тоже хорошо. Особенно учитывая, что такие моменты не так часты, как ему хотелось бы. Обычно им сначала просто не до этого. А потом Алисы просто нет рядом. Решив, что Алиса не обиделась бы на него, узнав, что он прикасался к ней во время сна, Паша позволил себе дотронуться до неё. Почему бы и не позволить себе невинные касания. Впрочем, а какие из них — не невинные? У любящих всё невинно… Да Алиса всё равно не поверит, что он не дотронулся до неё, пока она спала. Даже если бы он в самом деле не трогал её. Даже если бы предоставил ей видеозапись. Так что лучше уж пусть она упрекает его в том, что он на самом деле делал. Чем в том, чего он так и не делал. Он не виноват, что так нуждается в ней. Что ему необходимо видеть её, касаться её, вдыхать её запах. Он и так обходится скудным режимом встреч. Он устал от этого. Она и сама должна понимать это. И перестать держать его в таком положении. А может и самой станет проще. Кстати, она хотела его предупредить о чём-то. Интересно — о чём. Или она сказала это просто так? Лишь бы заставить распылить антидот? Надо будет спросить, когда она проснётся. Хотя она теперь может не рассказать уже. Из вредности. Чтобы он маялся от любопытства. Даже если рассказывать-то нечего. *** Паша не заметил, как и сам тоже уснул. От себя он этого не ожидал. И снотворное на него не должно было подействовать — он же принимал заранее антидот. Наверное, сказались переживания за Алису. А пробуждение было ужасным. Тем, что было похоже на те пробуждения, когда он просыпался один. Когда он ещё не привык к тому, что, проснувшись, не застанет Алису. Когда она не уходила до того как он уснёт. Вот и на этот раз он снова был один в кровати, когда проснулся. Правда, теперь Алиса должна была всё же быть где-то недалеко. Как минимум физически. Другое дело, что она может отдалиться от него. Оглянувшись и убедившись, что в комнате Алисы нет, Паша отправился искать её. В крайнем случае найдёт по сигналу маячка. Смешно конечно будет. Искать по маяку даже на не очень-то большом корабле. Ах, что на это сказал бы старина Гай-до? Когда-то умный кораблик говорил, становясь невольным свидетелем их шалостей, что не желает участвовать в их человеческих играх и просит не вмешивать его в них. Однажды Алиса искала его по всему кораблю, но его нигде не было. Алиса уж всерьёз забеспокоилась — куда это Гераскин мог подеваться с корабля. А он просто превратился в змейку, как на Стеговии. В змея, по сути… Змея-искусителя… Хотя какие уж искушения тогда. Они не знали, куда деваться от неловкости и стыда, когда им пришлось переодеваться после того как они промокли под холодным дождём. Совсем юными были. Надеясь, что Алиса ни в кого не превратилась, никуда не спряталась и тем более не покинула корабль, пока он спал, Паша добрёл до кухни. Не веря самому себе, Паша уставился на идиллическую картину. Не в состоянии сообразить, где Алиса раздобыла фартук. — Я прощён? — спросил он главное, что его интересовало. — А есть что прощать? — отозвалась Алиса. Паша задумался. То ли Алиса хочет, чтобы он сказал, будто есть что прощать и покаялся… То ли хочет своим вопросом показать, что она не сердится или хотя бы решила не обострять. Вечно с ней такие непонятности. Хотя он готов с ними смириться. Точнее, он с радостью с ними будет мириться. Только бы Алиса не покидала его больше. И всё же… — Алис, давай без затей пока, хорошо? А то как-то непонятно — то ли я ещё сплю, и мне твоё миролюбие снится. То ли я уже в раю после того как ты в гневе отомстила мне за снотворное. — Давай попробуем без затей. Ты будешь есть? Еда не отравлена. — Буду. А откуда тут фартук? — А что? — Меня очень смущает факт появления фартука. Это наводит на нехорошие мысли, что всё это всё же нереально. — Очень просто. Алиса сняла фартук. Это оказалась сложенная штора. Точнее, занавеска. — Понятно… Хотя про шторы я тоже был почти не в курсе. — Почти? Ты не знал, что у тебя есть шторы? — Знал. Но почти забыл. Теперь вспомнил. Только. — И зачем тебе шторы? — Мне? Мне незачем. — Тогда что они тут делают? — Тебя ждут. — Меня? — Представь себе. Я думал, что тебе будет приятно, если в доме будут занавески. — Каком доме? — Каком-нибудь. Если мы захотим построить дом там, где пробудем долго. — Дом… На корабле спокойнее… — Я знаю. Это так. Не обращай внимания. Зато фартук хороший получился. Иначе как бы ты обошлась без фартука. — Иронизируешь? — Да нет… Я понимаю, что тебе пока не во что переодеться. — Да, странно, что ты не прихватил мои вещи, отправляясь за мной, по твоим словам. — Была бы ты сама. А вещи всегда можно добыть. — А если мне понадобится переодеться? — Потерпи. Добудем что-нибудь. — А если нет? — Тебе здесь холодно? — Да нет. — Значит, так походишь. — Без одежды? — Почему бы нет. — Чтобы ты обвинял меня в провоцировании? — Да. Хотя в этом я и так могу тебя обвинить. — За что? — Не за что, а почему. Ты и так… Считай, что провоцируешь самим фактом своего существования. — Не преувеличивай. — Ничуть. — А тебя не смущает, что я побывала в сомнительной компании? Дикарь со своими помощниками, а до него продавшие меня ему товарищи. Разве это не делает меня нежеланной? — Ничуть. А смущает это меня только в связи с твоим настроением и самочувствием. — А само по себе? — Почему это должно смущать меня? — Сам понимаешь. Твоя женщина была в руках других мужчин. — Нет, не смущает. — А риск заражения? — Даже если бы был какой-то риск, это меня не остановило бы. — Почему? — Неужели ты думаешь, что из-за риска заражения ли даже смерти я отказался бы от близости с тобой? — Ты должен был бы. — Неа. Лучше побыть с тобой. — Это неправильно. — Для меня правильно. В любом случае риска-то нет. — Откуда ты знаешь? — Так я же в курсе, какие у меня прививки и от чего лечит современная медицина. — А, ты об этом. — А ты нет? — Неважно. — Алис, мы же вроде договорились без этого. Без затей. — А я и так без этого. — Ну, а раз ты без этого, то, может, скажешь мне, о чём ты хотела предупредить меня перед сном? — Ах это… — Ну так что? — Ну, про грим ты и сам уже узнал. — Ты хотела предупредить про грим? — Ну да. — Почему? — Не хотела, чтобы ты думал, будто я собираюсь тебя обмануть. — Но я обманулся. — Но ты сам обманулся. А вот с моей стороны обман был бы, если бы я ходила с синяками неделю. А так это была просто шутка. — Ничего себе шутка. Я повёлся на все сто. — Ну извини. — Зачем тебе это понадобилось? — Честно? Просто хотелось хоть капельку сочувствия. — Капельку? Я рыдал горючими слезами. В переносном смысле, конечно. Неужели ты считала, что я не сочувствую тебе? — Я бы может и предположила бы, что сочувствуешь. Но ты так странно себя вёл. — В самом деле странно. Зачем-то выкупил непокорную пленницу, которая никому не нужна была. — Жалеешь? — Пока нет. Так что я странного-то сделал? — Ты при всех сказал, что накажешь. — Вот именно что при всех. Это же на публику. Образ обязывал. Чтобы меньше проблем было. — А номер ты тоже при всех выбирал? — А номер-то тут причём? — Так не простой же номер. — Тебе не понравилось, что там был душ? — Паша, ты же предложил без затей. Не делай вид, что не понимаешь, о чём речь. — Не понимаю. Я выбирал номер, исходя из того, что там должен быть душ для тебя. — И ты ничего не знаешь про другие особенности того номера? — Какие? — Хм… мне очень хотелось бы тебе поверить… — Так поверь. — Ты же разведчик. Ты не мог не заметить… — Алиса, договаривай. — Не хочу. Не заметил — ну и ладно. Не хочу это обсуждать. — Кроме простой непримечательной мебели, из необычного там были кольца. Ты про них? — Да. — Ты хотела бы, чтобы из-за них я отказался от номера с душем? — Разве там не было других номеров с душем? — Не знаю. Какой предложили — тот и взял. Знаешь, мне как-то не до выбора номеров было. Я больше о тебе думал. — Ну не знаю… Всё равно, я так расстроилась, что почти пожалела, что мешала продать меня раньше. До твоего приезда. — Почему? — изумился Паша. — Потому что тогда мне не пришлось бы огорчаться тем, как ты обращаешься со мной. — Как? Что я такого сделал? — Хоть ты и говоришь, что только на публику играл, мне показалось, что ты в самом деле сердит на меня и лелеешь какие-то нехорошие планы. Готов наказывать. — У меня были основания сердиться. — Неужели? — Конечно. Разве может не злить то, что ты в очередной раз влипла в неприятности. Ты могла бы наконец стать аккуратнее. В детстве ты и то была осторожнее, - голос Гераскина начинал звенеть от воспоминаний от пережитых страхе за Алису и досаде. — Ничего себе. И это говоришь мне ты. — А что? Разве я не стал осторожнее? — Я не про это. Ты-то стал, к счастью. Но… как ты можешь винить меня в том, что я влипла, если я к тебе же и полетела. — Ко мне? А мне сказали, что ты полетела по зову записки. — Записки от тебя. Всё верно. — Что? — Только не говори, что ты забыл уже про записку. — Да нет… Но… я никаких записок тебе не отправлял. — Не отправлял? — Нет. — Но как же… — Алиса, где та записка? — Не знаю… Дома оставалась… То есть я забыла её дома… — Ты уверена? — Нет. Уже нет. — И что там было в записке? — Я думала, что приглашение увидеться… — Ты поэтому не проверила сведения и не сообщила нормально, куда отбываешь? — Да. — Алиса, но так нельзя. — Я знаю. Но я думала, что в этом случае можно без проверок… *** Паша вдруг понял, что он не совсем к месту занудствует. Хотя он совершенно прав, но и Алиса тоже по-своему права. Точнее, все её ошибки имели простое объяснение. И весьма лестное для него. Хоть и неудобное для Алисы. Она просто так сильно хотела встретиться с ним, что пренебрегла правилами осторожности. И не подумала о том, что кто-то может заманить её, изобразив послание от него. Учитывая то, что обычно Алиса всё же осторожна, хотя это и не всегда уберегает её от разных нежелательных ситуаций, можно сделать вывод, что её желание видеться с ним очень, очень сильнО. Паша сразу растаял от такой догадки. Захотелось обнять девушку и долго-долго сидеть с ней, обнявшись и наслаждаясь её присутствием. Но сначала надо было выяснить некоторые вещи. Кто-то же сделал эту подлость с поддельной запиской. — Алис, а почему ты решила, что записка от меня? Там была моя подпись? — Нет. — Тогда что? — Твой почерк. — Почерк, значит… Но я так давно уже ничего не писал, что сам не знаю, какой у меня почерк. — Там был ТВОЙ почерк. — Да ладно, ладно. Мой так мой. Что ж… давай напишу что-нибудь… Что написать? Какие слова в той записке были? — «Можем увидеться». — И всё? — Ещё место и время… — Хм… Ладно, так и напишем. «Можем увидеться». Похоже получилось? — … Вроде похоже. — А почему ты сначала не связалась со мной по обычной связи? Почему не уточнила, отправлял ли я такую записку и зазывал ли тебя на свидание? Это же элементарно. — Я пробовала один раз. Не получилось. И я решила, что необязательно дожидаться, когда ты ответишь. Что лучше прилететь немного раньше тебя. Подготовить какой-нибудь приятный сюрприз… — Ну, сюрприз в итоге удался. Даже слишком. Правда, приятным его не назовёшь. — Короче, я поступила, как полная дура. — Не говори так. — Буду говорить. Ты и сам так считаешь. — Нет. Я считаю другое. Ты просто слишком сильно хотела встретиться со мной. Правильно? — Не воображай. — А что тут такого? Разве так плохо хотеть быть вместе со мной? — Паша, неважно. — Нет, это как раз очень важно. Вот смотри, что получается. Если бы мы были вместе, если бы хотя бы чаще видеться — то может и этой истории не было бы. А так ты сама не своя, когда скучаешь по мне. — Не так уж и скучаю. — И охота тебе отрицать очевидное? А я вот очень скучаю. — Ну конечно. Чтобы ты да не скучал по себе. — Хочешь сказать, что я самовлюблённый? Есть немного. Но я имею в виду, что я по тебе скучаю. И ты поняла это. Просто стараешься ёрничать и защищаться ёрничанием от моих чувств к тебе. Да, я по тебе скучаю. И не стесняюсь этого. И даже не понимаю, чего тут стесняться. А ещё не понимаю, почему ты сейчас смотришь на меня не с радостью, а с грустью и чуть ли не с ужасом. — Паш, я не хотела. Честно. Ты сам. — Не понял. Чего ты не хотела. Что я сам? — Я не хотела… чтобы ты скучал по мне. — А, это. А я сам захотел скучать по тебе. То есть так получилось, но мне это нравится. Стоп… ты говоришь, что не хотела? Уж не поэтому ли ты избегала частых встреч, ограничивая нас редкими? Чтобы я не скучал что ли? Ты думала, что это поможет избежать возникновения сильного влечения или сильной привязанности? — И это тоже… — Ну что тебе сказать. Ты … как бы сказать помягче… В общем, зря ты так распорядилась. Очень зря. — Я думала, что так будет лучше. — Лучше не было. — Всё равно. Может, я давно надоела бы тебе. — А ты попробуй. Надоесть мне. — Теперь придётся попробовать. Ты же обязал меня сопровождать тебя не одну неделю. — Ну это невыносимо. Ты уже всерьёз решила, что ты уже завтра надоешь мне. — Как знать. — Всё, концерт окончен. Зрители могут расходиться. Мне нужно время, чтобы осознать тот факт, что ты десять лет держала меня на расстоянии, поддерживая лишь редкими встречами, из-за невозможных выдумок. ***