Дорога-мандала

— Какого хрена Вы вообще делаете?! — А ты отряды часом не перепутал, Абараи-фукутайчо? — вскинув бровь, восстановленный в должности капитан девятого отряда, Мугурума Кенсей смотрел сверху вниз на Ренджи, кипящего от праведного гнева. Казалось, что скоро цвет кожи лейтенанта сравняется с цветом волос. — Не перепутал! — рявкнул Ренджи, вызывающе глядя на капитана. — Ну и чего ты тут пришёл поорать? — Какого хрена Вы раз за разом отправляете Хисаги в лазарет?! — О… а это маленькая подружка прибежала, как только Шухей пожаловался, что ли? — усмехнулся Кенсей. — Ты будешь учить меня, как тренировать моего лейтенанта? — Это не тренировка, а избиение! — Ага. А ещё это не твоё дело, Абараи Ренджи. — Очень даже моё! — Я помогаю ему найти компромисс со своим мечом. Даже если он пострадает сейчас — его всегда подлатает четвёртый отряд, и пусть лучше он пострадает тогда, когда сможет получить помощь, чем в настоящем бою. Ты ведь свой банкай оттренировал, разве нет? Так чего ты мешаешься под ногами у товарища? — брови Мугурумы сошлись на переносице. Этот разговор начал его порядком раздражать. — А то, что ты трахаешься с моим лейтенантом, не даёт тебе права указывать мне, как его тренировать, понял? — Как Вы смеете! — зарычал Абараи, его рука судорожно сжала рукоять Забимару. Мугурума сощурился, опустил ладонь на рукоять своего меча, но только хмыкнул и двинул подбородком, будто пренебрежительно предлагая «ну, нападай». В следующее мгновение на плече Абараи сжались стальной хваткой холодные пальцы и рывком дёрнули вперёд, заставляя склониться. — Какого… — Как ты смеешь разговаривать в таком тоне с капитаном? — в голосе Бьякуи слышалась сдержанная ярость, холодная и беспощадная. — А… Кучики-тайчо… — ладонь Мугурумы покинула рукоять меча, но в голосе ощутимо проскользнуло разочарование. Ему было интересно вступить в бой с Абараем. — Кучики-тайчо! — Ты должен попросить прощения перед капитаном девятого отряда за неподобающее поведение, — пальцы отпустили плечо Ренджи, тот выпрямился и бросил гневный взгляд на Бьякую, но Кучики только холодно сверкнул глазами. — Немедленно. — Я не стану извиняться перед ним! — запальчиво вскинулся Ренджи. — В таком случае… — ледяным тоном произнёс Бьякуя, поведя бровью… и повернулся к Кенсею. — Мугурума-тайчо, я приношу свои глубочайшие извинения за недостойное поведение моего лейтенанта. Надеюсь, его дерзкие и опрометчивые речи не лягут тенью на мой отряд в Ваших глазах. Вне всякого сомнения, его поведение предосудительно. Я глубоко сожалею. И в следующее мгновение Кучики очень медленно склонился в поясном поклоне перед Мугурумой, так, что концы Гимпаку почти коснулись земли. Абараи хватал воздух губами, не в силах выдавить из себя ни звука. Бьякуя! Надменный Кучики, чья гордость не знала границ, для кого не было, кажется, ничего важней чести его родового имени — кланяется безродному Мугуруме в пояс! Так… унизительно. — Я принимаю извинения, — взгляд Мугурумы скользнул по открытой для удара шее капитана Кучики и в уголке губ появилась усмешка. — Это недоразумение, Кучики-тайчо. — Благодарю Вас, — Бьякуя выпрямился. — В таком случае, если Вы не против, мы удаляемся. — Всего хорошего, — Кенсей не особо вежливо кивнул и скрылся в своём отряде. — Тайчо… — Ты не имеешь права, Абараи, позорить своим негодованием мой отряд и моё имя, — Бьякуя даже не повернулся в его сторону. — А если тебе так необходимо бросаться обвинениями в лицо чужого капитана — сам сперва стань капитаном. Я не желаю иметь ничего общего впредь с подобными ситуациями. Отправляйся на плац и тренируй отряд. — Я… Бьякуя качнул головой, давая понять, что не желает ничего слушать, и ушёл в шунпо. «А то, что ты трахаешься с моим лейтенантом…» Ренджи скрипнул зубами. Никакой надежды на то, что Бьякуя этого не слышал, не было. — Мугурума-тайчо, извините пожалуйста? — У меня сегодня день открытых дверей? — закинув ноги на стол, Кенсей смерил взглядом лейтенанта третьего отряда, уважительно склонившегося в поклоне. — Проходи, Кира-фукутайчо. Что ты хотел? Кира закрыл за собой двери и, подойдя к столу на два шага, вскинул лицо, глядя на Мугуруму серьёзно и строго. — Я хотел сообщить Вам, что никого, кроме Вас и Хисаги, не касается то, какие методы Вы считаете необходимыми в тренировках. — По-твоему, я этого не знаю, Кира? — А ещё я хотел сказать Вам, что Хисаги-фукутайчо никогда и ни на что не жалуется. Мне жаль, что Абараи-фукутайчо был… так несдержан в проявлении своего искреннего беспокойства, но… — Но Абараи-фукутайчо уже получил втык от своего капитана, а мне, в общем-то, довольно параллельно его благородное, — тут Кенсей сделал пальцами жест, заключая слово «благородное» в кавычки. — … негодование. Ты-то зачем пришёл? — Хисаги-фукутайчо восхищается Вами. И его гордость воина сильно ранит, если вдруг Вы посчитаете, что он кому-то жаловался на что бы то ни было. Мугурума убрал ноги со стола и смерил бледного лейтенанта пристальным взглядом. — Он ведь не знает, что ты сюда пришёл? — Нет, тайчо. — Вот и хорошо. Пусть так и останется. — Спасибо, Мугурума-тайчо, — Кира снова склонился в поклоне. — Позвольте мне идти. — Подожди-ка, — настиг его уже у дверей голос Кенсея. — У тебя, кажется, тоже проблемы с мечом? — Я… работаю над этим. С помощью капитана Оторибащи. — Будет интересно посмотреть на результат. — Как только я его добьюсь — я удовлетворю Ваше любопытство… разрешите идти? — Иди, — усмехнулся Мугурума. Дверь закрылась за Кирой и капитан только головой покачал. — Ещё один блондин… в коллекцию, прямо. Хирако качался на ножках стула и лениво размышлял над тем, что будет делать, если упадёт. В шунпо уходить ему не хотелось, вообще, не хотелось совершать никаких лишних телодвижений, потому мысль о том, что придётся удариться затылком его не то, чтобы огорчала, но воспринималась с философской обречённостью. Всё равно придётся, неизбежны человеческие страдания… — Тайчо! — влетела в кабинет Хинамори, но тут же виновато округлила глаза, когда Хирако от неожиданности действительно чуть не полетел кувырком. — Ой… извините. — Да ничего, наездник удержался в седле, — отмахнулся Щинджи и всё-таки убрал ноги со стола. — Чего ты хотела, Момо? Он всегда называл её по имени, заметив, что девчушка нехорошо бледнеет при обращении «Хинамори-фукутайчо». Нет, конечно же, Хирако всё знал, всё прочёл из доступной информации — он, несмотря на поведение и внешнюю безалаберность, к своим подчинённым подходил ответственно — а что было недоступно, то нашептали ему многочисленные болтуны. Времени сколько прошло, а ничего здесь не поменялось. Что-де влюблена была-с, предана дважды-трижды капитаном Тишайшим, не к ночи будет он помянут… Хирако это не удивило ни капли. Айзена ещё во время его лейтенантства сопровождали стайки влюблённых рядовых, возмущёнными взглядами окидывающие самого Хирако, стоило ему поставить выскочку-Айзена на место. Не верили они, не понимали — да что с них взять, в общем-то… Вежливость и участливость они принимали за доброту, а то, что глаза за стёклами очков у Айзена были холодные и по-волчьи голодные… так это не каждый разглядит. Момо ему решительно нравилась. А ещё очень нравилось, что девчонка, кажется, отмёрзла, ожила, да и расцвела словно. Хирако придерживался старого правила, что если кисть и макать, то только в чужие чернила, а не в свои, рабочие, потому за Хинамори не пытался даже волочиться. Это было правильным выбором — такой, весёлой и бесстрашной, она нравилась ему больше, чем понравилась бы влюблённой и смущённой. -«Нельзя в капитанов влюбляться», — подумалось ему некстати. — Там Оторибащи-тайчо такое придумал! — Ой-ой-ой, с этого все беды и начинаются обычно… — вытянулось лицо у Щинджи. — Неужто конкурс талантов? — Так Вы уже знаете… — огорчилась Хинамори. — Да нет, мне Роуз просто в приватной атмосфере рассказывал, — успокоил её Хирако и, заметив, как вдруг она покраснела, расхохотался. — Хинамори-фукутайчо, это что за мыслишки вашу голову посещают, что щёки заалели, а? — Ну Вас, тайчо, — отвернулась она, насупившись. Потом глянула через плечо. — По отряду можно объявить про конкурс талантов? — Объявляй. Хотя Роуз и так всем растрезвонит… у него долго не держится. — Что не держится? — Да ничего не держится. Иди, иди уже. Когда Хинамори ушла, Щинджи посерьёзнел. Роуз, хоть и любил повалять дурака немного, перегибая палку, но правильно всё замыслил. Как никогда Готею нужен был глоток повседневной жизни, мотивации. Поднять боевой дух — это идея хорошая, с претензией если не на гениальность, то на мудрость точно. -«Хорошо хоть не мюзикл поставить решил», — вздохнул Хирако и решил всё-таки заняться бумажными делами, начав мастерить легкомысленных журавликов. В четвёртом отряде после смерти капитана Уноханы стало будто бы поспокойней. Каждый раз, заходя в бараки, Кира удивлялся, как это они могли не замечать прежде — реяцу этой женщины, казалось, пропитывала стены вместе с тонким ароматом целебных трав и примочек. Не стало Рэцу — и распрямились у многих плечи, будто упало невидимое бремя. — Привет, Кира, — невесело улыбнулся Хисаги с больничной койки. Изуру молча опустился на стул рядом и приветственно кивнул. Он не стал расспрашивать о том, как же так получилось, потому что взгляд опытного медика уже по расположению повязок всё понял. Не Мугурума-тайчо был в ответе за эти раны. Казещини. — Я заходил в редакцию по пути — не беспокойся, там уже новый номер почти готов. Верстают последние страницы, — заговорил он. — Хоть что-то хорошо, — облегчённо выдохнул Шухей. За девятым отрядом всё так же оставалась газета, которой Кенсей абсолютно не интересовался, и внутренняя безопасность Готея. Те, кто считали, что слишком большой кусок попытался проглотить девятый отряд, предпочитали считать так молча. Кто его знает, Мугуруму Кенсея, вайзарда. — С объявлением Оторибащи-тайчо всё нормально? — Да. Я убрал из текста пару абзацев, а то нездоровый энтузиазм только отпугивает, — усмехнулся Кира. — Да он даже не заметит, я думаю. — И как же станет участвовать в конкурсе талантов третий отряд? — Понятия не имею. Этим занимается капитан. Повисла тишина. Хисаги вдруг подумал, что никогда прежде от Киры этого не слышал — этим занимается капитан. — А ты сам поучаствовать не хочешь? — В качестве? — Стихи свои почитать, к примеру. На традиционную поэзию много охотников найдётся, да и поддержать Оторибащи-тайчо… — Меня это не интересует. — Что же тебя интересует тогда, Кира? — с лёгким раздражением поинтересовался Шухей, которого периодически начинала утомлять незаинтересованность Изуру чем бы то ни было. После войны, казалось бы, пора уже оправиться, прийти в себя и найти занятие по душе. Выпивка за такое занятие не считалась, пил Кира молча, словно на поминках. — Банкай, — Изуру сидел прямо, не касаясь спинки стула. Он теперь всегда так сидел — лишившись половины туловища, он физически больше не мог согнуться, металлическая вставка в боку не позволяла. Шухей вспомнил, как впервые прикоснулся к ней, и невольно вздрогнул. — Не получается у меня. Совсем не получается, Хисаги. — Капитан помогает? Кира только поморщился, на мгновение приобретая почти карикатурное сходство с Бьякуей. — Если я услышу ещё хоть что-то о внутренней гармонии боя и танце с противником, боюсь, я закричу. Шухей рассмеялся, машинально придерживая повязки. — Смейся-смейся, это помогает, — по губам Изуру скользнуло подобие улыбки. — Думаю, мне нужно поискать для тренировок кого-то менее… вдохновлённого. — Советовать обращаться к моему капитану я не буду. — Я бы не стал. Пусть занимается тобой, вы друг друга лучше поймёте. Хисаги облегчённо кивнул. Ему важно и приятно было знать, что Кира прекрасно понимает, что нет ничего плохого в этих частых визитах в лазарет. Вода камень точит, говорил Мугурума. Если у тебя образовался блок — мы пробьём его, постепенно, но пробьём. И как бы сильно ни ранил его собственный меч, Шухей чувствовал, что рано или поздно — Казещини сдастся. — Пора мне, — Изуру поднялся со своего места. — Выздоравливай поскорей. Не люблю в одиночестве пить. — А Ренджи на что? — А Ренджи у нас нынче с Мацумото пьёт, — Кира тихо фыркнул, махнул на прощанье живой рукой и вышел из палаты.