Furore e L'armonia del Cielo

Цуна бездумно смотрел в окно и слушал песню в наушниках на реверсе. На колени давила горячая тяжесть Занзаса — и удобно ему? Лежать на заднем сиденье лимузина то ещё удовольствие. Но Занзас спал крепко, позволив себе не дремать вполглаза в ожидании новостей или атаки Мильфиоре. От него пахло спиртным и кровью — в вырезе рубашки алели бинты, коробочка солнца помогла лишь стянуть раны. Никого из солнечников поблизости не было. От самого Цуны пахло гарью, а за спиной, если оглянуться и посмотреть в заднее окно, ещё угадывались отсветы от совместной атаки. Джеф Бакли пел нежно и грустно, но несмотря на слова, Цуну отпускала тоска, и наполняла надежда. Милая, я уже был здесь, Я видел эту комнату и шел по этому полу, Знаешь, я жил в одиночестве, пока не встретил тебя. И я видел твой флаг на мраморной арке, Но любовь — не победный марш, Это лишь холодное и разбитое "аллилуйя"... Когда-нибудь война закончится. А пока Цуна шептал эту благодарность чужому Богу за то, что Занзас жив, и он сам жив — хотя бы пока, — и на пепелище не осталось никого из их людей. Сегодня. Может, любовь и не победный марш, но поддержка. Занзас пошевелился, открыл глаза и сонно сощурился. Цуна вынул наушник и спросил: — Как ты? — Рефлексируешь? — Занзас потянулся, поморщился, но садиться не стал. — Тощий ты, вся шея и затылок затекли на твоих коленках, — он проговорил это с таким удовольствием, что захотелось рассмеяться. Цуна смотрел на него, а внутри всё сжималось от нежности. Занзас глянул вопросительно: — Мусор? Как хорошо, что между салоном и водителем звуконепроницаемая перегородка. Цуна улыбнулся. — Ворчишь. Значит, нормально. А то я было решил, что ты мне там, на дороге, в любви решил признаться перед смертью. Занзас замер, а потом схватил за подпаленный галстук, дёрнул к себе и зло прошипел в губы: — Это кто у нас ещё умирать собрался? Цуна вздрогнул, вспоминая свой план. Белую машину и Шоичи. Бессонные ночи и отчаяние. Страх всех потерять и жуткую решимость. Фотографию Занзаса на сотовом, на которую он смотрел ночами. — У нас всё получится. Ты же поможешь? И я вернусь. Я постараюсь. Цуна ожидал, что Занзас сейчас взорвется. Скажет, что он пафосный дурак, что раньше головой надо было думать, что они справятся и так, и пошёл он в задницу со своими обещаниями. Но вместо этого Занзас поцеловал, грубо, жёстко, больно прихватив пальцами за шею. А затем отстранился и выдохнул в унисон звучавшему в наушнике: — Аллилуйя.