Furore e L'armonia del Cielo

Савада Цунаёши сидит, расставив колени и сложив локти на них, сгорбившись. По кабинету босса Вонголы гуляет сквозняк, шевелит бумаги на столе, перебирает рыжеватые пряди, задетые ранней сединой. Голова Савады опущена — за волосами не видно лица, руки подрагивают. На ботинках, чёрных и лакированных, почти не заметны пятна крови. Кое-кто решил бы, что Неудачник Цуна переживает или попросту раздавлен: в его духе разводить трагедию в рутинном для мафии деле. Но Занзас знает — Савада просто устал. Убийства не для него, он не сеет смерть в порыве отчаянья, когда загнан в тупик. Не мстит. Взвешенное решение, выверенное, не цинично — безжалостно. Удержать равновесие непросто. Небо редко отбирает жизни, но подчас это милосерднее, чем «спасти любой ценой»... Савада Цунаёши устаёт быть бодхисаттвой. У него есть карма. Занзас подходит и обхватывает запястье, узковатое, на его взгляд, но стальное. Савада поднимает голову, смотрит тяжело, заторможенно, и кивает. Занзас вздёргивает его с кушетки — раритетной, французской, с дорогой обивкой и гнутыми ножками; он такие ненавидит, — и тащит к двери в ванную. Включает воду, регулирует вентилем напор и температуру, пока Десятый Вонгола ждёт, прислонившись к стене плечом, и скучающе наблюдает за его действиями. На ладонях Савады кровь, ссадины, под ногтями — грязь. Он вздрагивает, когда Занзас бесцеремонно задирает рукава рубашки — звонко летят в раковину и на пол запонки — и заталкивает его руки под воду. Босс... Слово перекатывается на языке гильзой от патрона и горчит. Волосы воняют порохом. Занзасу больше нравится, когда карамелью Хранителя Грозы или пламенем Предсмертной Воли. Савада не пользуется автоматическим пистолетом, только револьвером. Дань своему учителю или странная прихоть — хрен его разберёт. Занзас намыливает руки Савады жидким мылом. Запястья, ладони, костяшки, каждый палец и между ними. Это почти ласка, неприличная из-за скользких звуков, прикрытая нарочито грубыми движениями. И берёт щётку. Трёт ладони: мозоли и застарелые шрамы от чужого пламени, от ножей и пуль. Сбитые, запёкшиеся костяшки кровоточат, но Савада терпит, лишь шипит еле слышно сквозь зубы. Краснеют кожа и ровные полукружия ногтей — хороший маникюр, небрежно отмечает Занзас. На безымянном — трещина, из-под него Занзас вычищает грязь аккуратно и ловко, словно делал это не раз. «И даже не два». Савада, кажется, и вовсе не дышит. Странная игра... Занзас прижимается щекой к макушке, неудобно согнувшись, выкидывает щётку в ведро под раковиной и смывает пену — методичное, затягивающее занятие. Жёсткие пряди волос щекочут нос, запах навязчив — не шампуня и не укладочного средства: Савада уже много лет живёт в Италии, но по старой японской привычке не терпит одеколонов и ароматизированной косметики. А потом Занзас понимает — кровь. Небо смердит кровью. Он задерживает дыхание. — Занзас? Занзас стискивает кисти Савады так сильно, что ещё немного, и заскрипят кости. Медленно капает разбавленная водой кровь. Кровь Вонголы. Пальцы у Савады кажутся холодными, несмотря на растирания и тёплую воду. Если бы он сказал «больно», Занзас просто сломал бы ему руки. Но Савада Цунаёши не жалуется; в его мягком, уверенном голосе имя звучит как просьба, похожая на приказ. Савада не боится за себя, он беспокоится за него. На душе муторно, и ярость даже на сотую часть не отражает... Ничего. Усталость. Савада устаёт от убийств, Занзас — от убивающего Савады. От Десятого босса Вонголы. Проклятое Небо! Ослабив хватку, он ведёт подушечками больших пальцев по центру ладоней, и Савада дёргается. — Щекотно... — Кретин. Савада запрокидывает лицо — оно кажется живее, нет больше в нём пугающего бесстрастия; Савада уже не похож на Вонгольское Небо, он вновь почти Неудачник-Цуна-из-прошлого, только на одиннадцать лет старше и умнее. Но слово «босс» всё ещё ноет тупой болью у Занзаса под рёбрами. — В шкафчике крем для рук. Заживляющий и... — Прям как девка, — усмехается Занзас. — «Чтобы кожа была мягкой и шелковистой» там не написано? Савада тихо смеётся: — Похожий у меня тоже есть. — С кем я работаю... — С кем? — спрашивает тот с любопытством, и Занзасу хочется его стукнуть. Лбом о раковину, например. — Ненавижу тебя. — Я знаю, — эхом откликается Савада, отворачивается, вынимая из его ладоней свои, возится с кремом. Занзас стоит рядом, за спиной, и чего-то ждёт. Рассматривает прилипшие к шее волоски под воротником белой рубашки и хочет запустить пальцы в вихры на затылке, сжать. Савада знакомо горчит кровью, порохом, безжалостным милосердием Неба, вгрызаться в его обманчиво беззащитную шею противно. Это не жертва, не враг и не союзник, не партнёр, но это — босс. А иногда и всё вместе. Под рёбрами Занзаса ворочается невидимый нож, не даёт дышать. Застарелая ярость грызёт внутренности. Когда Савада оборачивается, взгляд у него тёплый и мягкий. Такого не бывает у Неба, у простых смертных людей — да. Только руки всё ещё подрагивают, и Занзас вновь берёт их в свои ладони. Осторожно сжимает. — Спасибо, — тихо говорит Цунаёши. И не отстраняется. Дышать становится легче.

октябрь 2012