***
Когда Наруто и Саске оказались в южной части дворца, принадлежащей императору, то ощутили угнетённость обстановки. Евнухи, одетые в тёмно-зелёные юкаты, вытянув руки, низко склонились. Возведённая к небу лестница устрашала высотой и шириной. Серые ступеньки, устеленные красной дорожкой, твердили о скорой кончине Императора Огимати, правившего Японией почти тридцать лет. Стража расположилась по обе стороны алого полотна, преграждая путь всякому, кто казался подозрительным или мог нарушить покой Его Величества. Облачённая в кованые металлические латы и толстые кожаные щитки на предплечьях, императорская армия внушала страх и трепет. Волосы воинов были собраны в тугие хвосты, перевязанные красными лентами, а лица выражали полное безразличие, отрезвляющее тех, кто спешил в апартаменты. — Жутковато, — протянул Наруто, остановившись на пару шагов. — Не думал, что всё так плохо. — В сражениях ты меньше паникуешь, — ответил Саске, разделяя его точку зрения. Пламя факелов, освещающих путь, колыхалось из-за ветра, то и дело раздавался треск и летели искры, гаснувшие в воздухе. Обстановка напоминала поле сражений, а вокруг создалась атмосфера отрешённости и полной боеготовности. Императорская стража стояла не шелохнувшись. Можно было решить, что это статуи, выставленные для устрашения. Железные доспехи светились оранжевым, а из-за огня казалось, что эти каменные глыбы испускали жар, благодаря этому и превращаясь в живых людей. — Ты не генерал и даже не состоишь в армии. Вот Итачи пропустили бы без проблем, а перед нами сейчас опять скрестят мечи, — Наруто усмехнулся, шевельнув плечами. Саске ничего не ответил, признавая его правоту, но именно от этого его взгляд стал более жёстким и непроницаемым. Положив ладонь на рукоятку меча, он, казалось, почувствовал прилив сил и уверенности. Всякий раз их встречал мужчина с обезображенным шрамами лицом, произнося излюбленную фразу: «Стоять!» Его голос был пугающим, хоть и хриплым, но это никак не мешало ему смотреть на всякого пришедшего высокомерно и равнодушно. По одному его виду становилось понятно: именно этот стражник имел право пропустить в императорские покои или запретить показываться рядом с ними, и всё же… Саске и Наруто могли поклясться, что в настоящем сражении одолеть его можно даже с помощью боккена¹. Плечи стражника были сутулыми, руки полными, а кожа жирной. — Получил милость Его Величества и мнит себя чуть ли не властителем, — хохотнул Наруто, отстав от Саске на шаг. Учиха кивнул, поборов желание ухмыльнуться, и вновь скучающе посмотрел на свиту, охранявшую императорский покой. На вершине лестницы благодаря яркому пламени была заметна суета среди евнухов, которые подозрительно часто кивали, пока двери, ведущие в опочивальню верховного правителя Японии Огимати, не закрылись. Наруто тоже наблюдал за этим, а после, словно поняв, в чём дело, поравнялся с Саске, убедившись, что переполох связан с их присутствием. — Евнух Дайсё снова встречает нас! — Надеюсь, что на этот раз он ничего не перепутал, — отозвался Саске, переводя взор на стражника. Только было они решили избежать формальностей, связанных с ответами на глупые и вполне очевидные вопросы, как хриплый и надрывающийся голос приказал остановиться. Всё тот же ненавистный мужчина с копьём поспешил скрестить его с другим оружием, преграждая путь. Его жуткая, бесполезная формальность отнимала много времени, а усталый внешний вид со стекающим по шее потом вызывал отвращение. Засаленные волосы, собранные в тонкий хвост на макушке, перевязанный белой лентой, могли указывать как на трудную и тяжёлую работу, так и на нечистоплотность из-за разгульного образа жизни. — Ну ему бежать придётся, а не нам, — прошептал Наруто, усмехнувшись. — Стоять! — Началось… — Кто вы? Покажите пропуск! Цель прихода! Очередной спектр совершенно однотипных вопросов встретило безразличие на лице Саске. Наруто поспешил представиться, отвечая с присущим ему оптимизмом и жизнерадостностью. Он поднял руки, позволяя осмотреть себя на наличие холодного и метательного оружия, а после поправил съехавший с плеч хаори². К этому моменту подоспел евнух Императорского Величества, который передал главному надзирателю свёрток в красном футляре. Стоило стражнику прочесть содержимое, как копья, преградившие путь, разомкнулись, а пришедшим позволили без каких-либо обязательных процедур пройти по лестнице, возведённой к Сыну Солнца³. — Проходите, Саске-сама и Наруто-сама! — неохотно произнёс стражник, учтиво склонив голову. — Император ждёт вас! Стоило этой фразе прозвучать, как все на пути расступились, исполняя негласный приказ. Учиха, с чувством собственного превосходства подняв голову, обогнул евнуха Дайсё, остановившись чуть выше на ступеньке. Его взгляд шустро прошёлся по всем, кто продолжал нести службу, но ухмылка всё-таки появилась на лице, на что Наруто многозначительно кивнул, находя всю эту ситуацию забавной. Они довольно быстро преодолели большое расстояние, оставив бедного слугу далеко позади.***
Пока Джун прибиралась на террасе, Сакура и Каору быстро шли к главной части дома, где все по обыкновению встречали главу клана. Прекрасное настроение вмиг улетучилось, а небо, казалось, почернело. Они продвигались шустро, на ходу приводя одеяния в порядок, осматривая узлы сложных поясов и струящиеся рукава фурисоде. Каору поправляла пряди волос Сакуры, растрепавшиеся от ветра, смахивала едва видимые пылинки. Приезд Кизаши Харуно как всегда не сулил ничего хорошего, ведь даже при всей нелюбви к нему приходилось доносить на самого ближнего, чтобы не стать изгнанными, а соответственно, и бездомными. — Надеюсь, что мы не заставили ждать себя слишком долго… — очень тихо произнесла Сакура, явно успокаивая себя. — Зависит от того, когда Кизаши-сама вернулся, — заметила Каору, отставая на несколько шагов. Она шла позади, опустив взгляд, покорно дожидаясь, когда Сакура поднимется на энгаву. Пусть и мелкими каплями, дождь смочил длинные волосы, убранные в причёску, а пряди, обычно волнистые, выпрямились, однако никто не находил в этом чего-то непозволительного. Сакуру встретила другая служанка, перевернувшая деревянные гэта носками на улицу. Как всегда, её сопровождали низким поклоном, безмолвно исполняя то, что входило в обязанности. И даже когда хотелось задать какой-либо вопрос, все лишь отходили в стороны, уступая дорогу единственной дочери даймё Харуно. Каору, дождавшись, когда Сакура скроется в доме, поспешила оказаться рядом с ней. Будучи простой, пусть и привилегированной служанкой, она обладала гораздо большими правами, чем кто-либо, однако никто не относился к ней почтительно — этого не требовали правила. И всё же при возможности открывали дверь, поправляли гэта, приносили то, чего не доставало. Внутри поместья половицы блестели от чистоты, а на бамбуковых перегородках не было и грамма пыли. Около десяти татами в длину и три в ширину, стыки меж которыми были прошиты чёрной грубой тканью, казалось, служили дорогой, которая преградит путь перерождения. Дойти до места с раздвижной дверью казалось сложнее, чем ступать по горящим углям или холодному снегу босиком. В различных уголках дома тихо ходили служанки, держа то посуду, то еду, то тёплое рисовое вино. — Госпожа, этого не избежать, — ободряюще произнесла Каору, едва ощутимо погладив по плечу. — Чем быстрее, тем лучше, — разумно произнесла она, опуская руку. — Знаю, — ответила Сакура и, распрямив плечи, неспешно пошла по рисовым половицам. Она уже бесчисленное количество раз получала выговоры от отца за малейшие проступки, просто не зная, за что придётся отвечать в следующий раз. Все знали о придирках, но никто не выступал против, признавая абсолютную власть главы клана. Сакура не была исключением, прекрасно понимая, что, не покорись воле, она будет жестоко наказана, а возможно, и вовсе обезглавлена или забита палками. Ни о каких спорах не могло идти и речи — даже простые возражения карались, поблажек удостаивались единицы. Приблизившись к бамбуковым сёдзи, Сакура прикрыла глаза, а Каору едва кивнула служанкам, которые медленно раскрывали вход в центральную часть дома. Раздвижные перегородки амадо, выполненные из редкой древесины джинкох, оказались частично распахнутыми, открывая вид на ухоженный сад и пруд и принося приятный аромат дождя и сырой земли. Свечение фонарей придавало месту загадочности и таинственности, вот только атмосферу уюта и спокойствия не разделял глава, смотрящий на вошедшую дочь. Сакура медленно опустилась на колени и, вытянув руки, коснулась лбом пола. — Приветствую вас, Кизаши-сама! Дейчи-сан, Джиро-сан, Митсуо-сан и Широ-сан, надеюсь, что ваше путешествие было удачным и вы добрались благополучно! — вежливо произнесла она, не смея поднять головы до тех пор, пока не закончила фразу. Только после формальностей Сакура смогла выпрямиться и остаться сидеть на коленях около входа. Длинные рукава кимоно аккуратно лежали на татами, толстый пояс-оби, сзади завязанный пышным бантом, едва касался земли. Где-то за тонкой стенкой находилась Каору, всей душой переживающая за Сакуру, покорно смотревшую на покоящиеся на коленях ладони. Цветочные канзаши покачивались из-за недавнего поклона, а выпущенные пряди пёстрой лентой лежали на плечах. — Ты больна? — резко произнёс Кизаши, держа деревянные палочки. Его голос был грубым и почти несдержанным, в нём отчётливо слышались недовольство и ярость. Волосы отдавали странным фиолетовым цветом, а карие глаза светились чуть ли не огнём, который страшно пылал где-то внутри. Тёмные хаори и белоснежные хакама были мятыми и грязными, как и татами, по которым совсем недавно прошли те, кто, вполне вероятно, унаследует всё богатство клана Харуно. — Я в полном здравии, отец, — мягко ответила Сакура, едва заметно кивнув. Она была уже готова поблагодарить за оказанную честь и пожелать долгих лет жизни, как в неё прилетели палочки, испачканные рисом. Четверо мужчин, сидящие поодаль, усмехнулись, посмотрев на девушку, считавшуюся их сестрой. Кизаши ударил рукой по столу, заставив Сакуру зажмуриться от страха, а сыновей — замолчать. Ещё никогда отец не бросался предметами со стола и так быстро не выходил из себя при её присутствии. — Почему не встречаешь меня и братьев? Разве не знала о нашем приезде? — Отец, я… — Не смей называть меня так! В последний раз повторяю, что ты моя дочь лишь формально, но никто в этом доме не признает тебя никогда! Услышав это, Сакура с силой прикусила губу, сдерживая выступающие слёзы. Она оказалась неспособной привыкнуть к тому, что на неё кричал единственный родитель, с которым она познакомилась впервые, будучи семилетней девочкой, и привычный мир рушился. Вместо того чтобы обучаться в самых известных школах, носить дорогие наряды, сшитые из редчайших тканей искусными мастерами, и находить счастье в музыке, приходилось вести едва ли отличающийся от прислуги образ жизни. Кизаши дал ей образование, чтобы не ударить в грязь лицом перед другими даймё, которые подыскивали достойные партии детям. Однако тратил деньги он скупо, заставляя отчитываться за каждую иену, вложенную в «ненужную» дочь. Среди круга равных себе ему приходилось упоминать о каждом ребёнке, восхваляя то, чем они и не обладали вовсе. — Слушаюсь, Кизаши-сама, — произнесла Сакура дрожащим голосом, поддавшись эмоциям. То, что она оказалась способной говорить, стало настоящим подарком, хотя сил произнести лишнее слово, за которое можно поплатиться, практически не осталось. Опущенные зелёные глаза, ставшие более яркими от слёз, выражали боль. Сакура судорожно сжала подол кимоно. Хватка стала крепче, когда в комнате раздались тяжёлые мужские шаги. Хотелось буквально порвать на себе дорогую одежду, чтобы обрести внутренний покой, и будь в таком поступке хоть капля разумности, план давно бы пришёл в исполнение. Шелест тканей широких хакама по рисовым половицам не сулил благоприятного исхода обязательного приветствия. Собственно, это вошло в привычку: бояться встреч с отцом и братьями. Сакура в ужасе зажмурилась, инстинктивно отпрянув, будто ожидая удара по лицу, которого, как всегда, не последовало. Она решила, что вновь превратилась для всех в пустое место и появилась возможность незаметно сделать вдох. — Мерзкая девчонка! Голос отца раздался буквально в паре сантиметров от лица. Кизаши вёл себя так, словно нашёл в еде яд или волос, посмевшие разрушить благосклонность и обретённое благодаря терпкому саке спокойствие. Его рука крепко схватила девичьи волосы, с силой потянув вверх. Сакура смогла лишь взвизгнуть, ощущая неприятное жжение в корнях. — Ай! Острые концы шпилек врезались в чувствительную кожу, и всё, казалось, горело. Желая уменьшить боль, Сакура неосознанно вцепилась в руки отца ногтями, оцарапав их. На её удивление хватка оказалась крепкой стальной, но всё-таки недостаточной, чтобы избавиться от насилия отца. — Гадкая девочка! — прошипел Кизаши, потянув сильнее. Буквально вымещая всю ярость, он резко повёл рукой в сторону, вынуждая дочь рухнуть на пол. Сакура настолько быстро потеряла точку опоры, что в один момент земля оказалась перед глазами. Напуганная и униженная, она ощущала, как внутри что-то ломалось, буквально трескалось и распадалось на миллиарды частиц. Её отвага и стойкость явно сдавались смирению и покорности, поддерживающие всё это время. Искренне недоумевая, как шпильки не вонзились внутрь, Сакура ощутила острое желание умереть. Рука отца вдруг вновь взяла контроль над её телом, вынуждая оторвать лицо от твёрдого татами. Холодные слёзы испортили тщательно нанесённый служанками макияж, а волосы рассыпались каскадом по спине и плечам. — Сколько раз повторять, чтобы ты красила волосы? — Кизаши проговорил это чуть ли не в лицо, считая, что таким образом его лучше услышат. — Лекарь с гор ещё не бывал в наших краях. Мы ждём травы… — Ненавижу твой омерзительный розовый цвет! — прошипел он, с силой оттолкнув Сакуру в сторону. — Только вижу его — и хочется остричь тебя! — Простите меня, Кизаши-сама. Её голос дрожал, и слышалось клацанье зубов, которое главе клана пришлось по душе. Словно добившись своего, он загордился, выпрямив спину и расправив плечи. Братья же молчали, даже не решаясь продолжить трапезу, однако на лицах читались лёгкие усмешки и явная удовлетворённость происходящим. Сакура медленно попыталась сесть на колени, с очевидным усилием опираясь на ладони. Нанесённая тонким слоем косметика стала напоминать разводы неумелого летописца, чей пергамент усеян каплями чернил с кисти. Губы приобрели нежно-розовый оттенок, контуры стали кроваво-красными. Внешний вид был растрёпанным и безвкусным, Сакура более не напоминала госпожу уважаемого клана. — Потрясающее представление! Здесь ты гораздо более способна, нежели в живописи! — произнёс Кизаши, направляясь к своему месту. — Вы совершенно правы, — ответила Сакура настолько громко, насколько возможно. Он заметно подобрел, находя всю ситуацию не более чем забавной, а впрочем, и вовсе казалось, что благодаря этой вспышке гнева его аппетит улучшился. Сыновья, заметив перемены, принялись за еду, будто не замечая низкого поклона сестры, места которой за столом, как всегда, не нашлось. Сакура понимала, что это фальшь. Они внимательно следили за ней, готовясь в любой момент раскритиковать за недостаточное почтение или за излишнюю медлительность, чтобы выставить все пороки на прилюдное порицание. Не поклонись — она снова окажется в ущемлённом положении, которое станет более ужасным, нежели сейчас. — Из всех талантов у нашей сестрёнки только рыдание и кряхтение, как у старухи, — внезапно произнёс Дейчи, поедая рис и тушёное мясо. — Битая она гораздо милее. Хотя бы вызывает какие-то чувства! — продолжил Джиро, глядя на брата. Они дружно рассмеялись, получив одобрение отца за свои речи, и, довольные собой, принялись набивать животы. Их поведение не сделало б им чести в обществе, но никто не захотел бы даже и помнить о таких выходках, благополучно списав всё на неумелую девицу, посмевшую разозлить родственников. Дейчи и Джиро были похожи: оба с тонкими русыми волосами, с тёмными, немного раскосыми глазами и курносые. Их лица из-за палящего солнца и частых путешествий верхом загорели, а кожа казалась грубой. Они не вызывали симпатии, но уже имели несколько жён и маленьких детей, что, несомненно, делало их любимцами отца. — Её присутствие лишает меня аппетита, — внезапно раздался голос самого младшего. Он спокойно положил палочки, испачканные рисом, около тарелки, поправляя рукава тёмного кимоно. В подтверждение слов Широ выпрямил спину, один раз кивнув, словно прося прощения за дерзость. Его почти чёрные волосы, собранные в хвост, аккуратно были перекинуты через плечо, а глаза оставались полуприкрытыми. Он говорил спокойно, не перекрикивая гогот братьев, обсуждающих очередной недостаток Сакуры, а возможно, и вовсе не слушал их громких речей, предпочитая трапезничать жарким летним вечером на террасе в одиночестве. Широ не вызывал неприятных эмоций, но его прямые и совершенно нелестные речи могли вмиг испортить приятное впечатление. — Уходи, — негромко приказал Кизаши, демонстративно не смотря на Сакуру. — Твоё присутствие всякий раз портит всем аппетит. Будет сложно выдать тебя замуж, — подытожил он, посмотрев на третьего сына, не желающего принимать в обсуждении участия. — Слушаюсь, Кизаши-сама, — отозвалась Сакура, вновь кланяясь. Она догадывалась, что отец говорил с ней неохотно, ведь темп речи — доказательство его неблагосклонности. Власть, открывшая перед ним запертые двери, стала пороком, что омрачал человеческую душу и презирался христианами, но ценился теми слоями населения, которые зависели от клана Харуно. Кизаши мог с лёгкостью применить насилие к мелкому торговцу или даймё, чья земля, по его личным соображениям, способна принести пользу, требуя необходимое, а после всё таинственно, но аккуратно переходило на бумагу, превращающуюся в настоящие кандалы для тех, кто имел неосторожность попасться. Сакура услужливо откланялась и медленно поднялась, не обращая взора на сидящих. Её грация и красота померкли после встречи с семьёй, глаза потускнели от обиды, а ноги отказывались идти. Испачканные палочки, брошенные отцом, ещё лежали на полу, вымазанном дорожной грязью. Движимая необъяснимыми силами, Сакура и вовсе забыла, как покинула комнату, но силы для борьбы почему-то иссякли гораздо быстрее, чем ожидалось. Сакура не спеша шла к своим покоям с почти невозмутимым выражением лица. Лишь покраснения на щеках от высохших слёз и разводы туши выдавали истинные эмоции, с которыми пришлось столкнуться пару мгновений назад, переполнявшие её до сих пор. Она не ускорялась, исполняя роль прилежной дочери, явно надеясь на благоприятный исход вечера. Бесконечные повороты из одной части поместья в другую уже не казались непреодолимыми, однако сократи кто этот путь, благодарности бы точно не лишился. Как всегда встречалась прислуга, раскрывавшая все двери и исподтишка смотрящая на обезображенное лицо Сакуры. В их глупых головах созревали новые сплетни и домыслы, обещающие быть донесёнными до всех, кого заинтересуют. Наконец, когда путь был пройден, Сакура отодвинула сёдзи своей комнаты и так же аккуратно закрыла их, держась из последних сил, чтобы не сорваться. Каору позаботилась, чтобы вокруг её комнаты не было никого, кто мог бы попытаться подслушать плач, о котором будет доложено главе клана или кому-то из братьев. Им удалось изучить жизнь поместья изнутри, чтобы избавиться от лишних придирок и смешков. Сакура прекрасно понимала: сил не хватало даже на то, чтобы успокоить тело, начавшееся содрогаться от мыслей. Грозный голос отца преследовал её, беспощадно напоминая о положении в семье; ухмылки братьев лишали возможности бороться, а сочувствующие взгляды прислуги приводили к унынию. Сакура бессильно рухнула на футон, устремляя помутнённый взгляд в белоснежный потолок, украшенный орхидеями, ощущая, как дыхание стало таким тяжёлым, будто кто-то сдавил горло. Ослабевшими руками Сакура вцепилась в простыню, сминая её так, словно та виновница всех её бедствий, которые приходилось переживать в этом злополучном месте. — Ненавижу, — прошептала она, но в голове это прозвучало как оглушающий крик. — Ненавижу, — уже чуть громче повторила Сакура, в этот раз слыша, как сипло и отчаянно звучал голос. — Ненавижу! Это не был крик, способный ошеломить кого-либо, но он мог привлечь внимание служанок. Резкий всплеск эмоций и истошный рёв, мощный и сокрушительный, заставил Сакуру подскочить с футона и небрежно смести всю аккуратно расстеленную чистую постель. Простыни, покрывала, подушки служили самой простой возможностью выместить обиду, поселившуюся около сердца. Горечь от беспомощности и ненужности солёным потоком окропляла ткани, которые Сакура, не жалея сил и эмоций, раскидывала по комнате, абсолютно не контролируя себя. Она думала обо всём и в то же время ни о чём, но где-то отдалённо оставалось понимание: кричать нельзя. Сакура не заметила, как снова начала плакать, настолько громко и отчаянно, что, казалось, это было слышно в соседнем крыле поместья. Однако её уже ничего не волновало, а единственным желанием, в клочья разрывающим всё естество, было, чтобы всё наконец закончилось. Сакура бессильно рухнула на пол, хаотично устеленный постельным бельём, и свернулась калачиком, не в силах прекратить рыдания. Сейчас наконец выплёскивалось всё, что копилось долгое время. Где-то в дальнем углу на пол упала маленькая шкатулка, содержимое которой гулко рассыпалось по татами. Однако этот треск не отрезвил пропитанный обидой и горечью разум. Сакура уже и не помнила, когда последний раз так убивалась после встречи с отцом и братьями и от осознания тщетности бытия. Не было стыдно, страшно — наоборот, хотелось, чтобы унесло прочь всё, что так долго удерживалось. Лишь желание окончательно и навсегда разжать кольца, спаянные изнутри. Словно по щелчку, Сакура, уже не контролируя себя и не отдавая отчёт своим действиям, резко дёрнулась и, подскочив на месте, доползла до упавшей шкатулки, из второго дна которой вынула острый клинок средних размеров. Она давно хранила его, поняв, что небезопасно оставаться одной даже в собственных покоях, зная отношение отца и братьев: никогда не угадаешь, что взбредёт им в голову завтра. Сакура вцепилась в оружие, крепко сжав его до побеления костяшек, и занесла над левой рукой, крепко зажмурившись, после чего… — Госпожа! — испуганный крик Каору вывел из забытья, вернул в реальный мир, и нож выпал из рук, гулко ударяясь о деревянный пол. — Перестаньте! — умоляющее протянула Каору, по щекам которой бежали слёзы и которую отчаяние и обида переполняли ничуть не меньше, чем Сакуру. Наплевав на все правила, обычаи, запреты на бесцеремонные вхождения в покои хозяев, она была готова на всё, чтобы спасти и успокоить госпожу, подругу, единственного дорогого и близкого человека. Каору кинулась к Сакуре и упала перед ней на пол. Желание спасти и отговорить от глупых действий толкало на безумие. Верность, присущая охотничьей собаке, захватывала в плен тело, подставляя его опасности. Сакура, тяжело дыша, мёртвой хваткой вцепилась в Каору, опустив голову ей на колени. Она не переставала плакать, но уже чётче воспринимала происходящее, а на душе стало паршивее от осознания, что она только что пыталась сделать. Каору, которую переполняли разного рода эмоции, сердце которой бешено билось и в голове которой пульсировало, понимающе поглаживала Сакуру по голове, вовсе не рассчитывая на скорое успокоение. — Я так устала, — с дрожью и почти неразборчиво шептала она, содрогаясь. Тёплые руки Каору поглаживали израненную шпильками кожу головы и перебирали роскошные волосы с отросшими розовыми корнями. Она понимала: сейчас Сакуру нельзя оставлять одну. И лишь позже, когда ясность ума вернётся к ней, она будет в очередной раз благодарить небеса и духов за то, что послали ей Каору. — Всё наладится, моя госпожа…***
Красные массивные ворота с резьбой словно служили входом в какое-то тайное святилище. Императорский дворец, охраняемый со всех сторон, внушал уважение и трепет. Подданные считали это место самым чистым и прекрасным. Как бы они ни хотели посмотреть на Императора, знали, что это невозможно. Лик властителя Японии приравнивался к яркому солнечному свету, ослепительному и прекрасному, способному лишить зрения. — Саске, и как я ввязался в твою авантюру? — засмеялся Наруто, дёрнув плечами. — У тебя просто не было выбора. Они по-особенному посмотрели на высокие стены и каменные полы. Свечение бесконечного числа факелов внушало уважение, а слуги, ходившие по разным поручениям, придавали каплю жизни. Зелёные деревья и пруды казались чем-то поистине превосходным, принося спокойствие. Редкие капли дождя, совсем недавно окропившие землю, давно высохли, не оставив и следа. — Идём, Наруто. Его Высочество и мой брат нуждаются в нас! — Как и Симабара, — добавил Узумаки, хлопнув Саске по плечу. — Идём.