Крестный путь

      Солнце беспощадно палило, переливаясь бледным оранжевым цветом. Редкие облака, лениво плывущие по небу, то и дело скрывались от любопытных глаз. Бамбуковые зонтики и соломенные шляпы помогали одним преодолевать дальние расстояния, а другим давали возможность охранять ятаи — передвижные тележки с товарами. На улочках не было и намёка на дуновение ветра, а фурины и колокольчики звенели только благодаря открывающимся сёдзи; знамёна императорской власти бесформенными лоскутами висели на штоках и древках. Стражники главных ворот дворца смирно стояли в тени, изредка делая пару шагов из стороны в сторону, разминаясь. Переодетые в тяжёлую одежду, они истекали потом, смешанным с грязью, продолжая отгонять бродяг и нищих, просящих милостыню.       Зелёный лабиринт с цветущими яркими бутонами отделяли каменистые дорожки. Вода в фонтане радовала слух, уставший от скрипа колесниц, шорохов и шёпотов. Жужжание пчёл и стрёкот насекомых доносился из разных уголков дворовой площади. Небо искрилось лазурью, птицы нарушали чистоту горизонта, а порой звонко кричали с высоты.       Сухой воздух казался обжигающим и удушающим. Тугое светлое кимоно с мелкой полоской сковывало грудь, затрудняя без того сбившееся дыхание. При первой же возможности приходилось прятаться под изгибами резных крыш — солнце не стремилось покидать зенита. Саске шёл уверенно, молчаливо приказав стражникам разомкнуть копья. Его миновали служанки, едва кивавшие в знак уважения, расступающаяся охрана и наставники наследников. Старший евнух мелко, но шустро шагал по дорожке, стараясь обратить внимание на своё присутствие.       — Где советник Императора?       — Я искал вас, Саске-сама! Итачи-сан в старом императорском дворце, — пояснил слуга, держа обе руки на уровне груди, и, запыхаясь, добавил: — Господин ожидает вас.       — И как давно? — поинтересовался Учиха, развернувшись.       — Не более четверти часа.       Евнух тяжело выдохнул, когда получил благодарный кивок, но всё так же шёл следом. Он часто вздыхал, а порой издавал нечленораздельные звуки, будто старался завязать разговор. Саске ухмыльнулся, искоса посмотрев на него из-под шляпы. Этого полуоборота стало достаточно, чтобы евнух набрался смелости и заговорил:       — Можно ли нам пройти другим путём?       Саске заметно удивился, остановившись. От неожиданности евнух вздрогнул, чуть не столкнувшись с ним: Саске услышал неуместную просьбу, более того — даже уделил ей внимание. Он стоял, ожидая продолжения и разумного объяснения, и легко улавливал лёгкую дрожь пальцев и напряжённость евнуха.       — Твоё имя Даё? Верно? — уточнил Саске, приподняв соломенную шляпу.       — Да, господин, — отозвался евнух, по привычке склонившись. — Велика вероятность, что в этой части именно сегодня находятся женщины Его Величества…       Саске звонко цокнул, гордо выпрямив плечи, но не упустил возможности изобразить неудовлетворённость. Даё несколько раз согнул спину, прося прощения, и чуть было не потерял равновесие, едва удержавшись на ногах. Чёрная шапка чуть съехала с затылка, но он перехватил её рукой. Его неуклюжесть и манеры заставляли усомниться в том, что он имел право называться главным слугой советника Императора, но Итачи доверял ему.       — Я сам дойду и найду дайдзё-дайдзина, можешь идти, — словно отдал приказ Саске, а после сошёл на другую тропу.       — Слушаюсь!       — На будущее: что-то нужно — говори. Мне достаточно слухов, да и твоя смерть окажется нелепой и напрасной, — произнёс Учиха, выдохнув.       Где-то вдали слышались звуки сямисэна, разносящиеся по округе. За высокими стенами зелёных стриженых кустов скрывался каменный мост, разделяющий дворец пополам. Главная императорская площадь заканчивалась там, где начиналась тихая, но неполноводная река. Высокие сосны, посаженные близко друг к другу, скрывали обзор, однако узкая тропинка, проходящая сквозь ровные поляны, указывала на путь к старому дворцу, где были возведены липовые беседки.       Когда бамбуковые стены и резные крыши стали отчётливо видны, Саске ненадолго остановился, будто желая передохнуть. По телу скатывались капли пота, от этого под волосами и у шеи было мокро и липко. Казалось, температура тела и воздуха безгранично повышалась, а кровь чуть ли не закипала. Кожа покрылась лёгким загаром, непослушные волосы свисали неопрятными прядями, а в глазах читалась усталость. На энгаве с раскрытыми позади фусума сидел Итачи, длинные волосы которого перевязывала тугая белая лента на затылке.       — Итачи, — обратился к нему Саске, — только ты в жару можешь пить горячий чай.       Он медленно поднялся на татами, с шумом положил катану на полотно и только после присел, откинувшись на руки. Стало заметно легче, и глаза, словно под действием яда, медленно закрылись. Вокруг было настолько тихо и спокойно, что появись откуда-либо лёгкий шальной ветерок, то кто угодно сумеет услышать шорох листвы.       — Не забывай приветствовать меня. — Итачи дышал полной грудью, с шумом отпивая чай. — Знаешь же правила.       — Не дождёшься, — ответил Саске, слабо улыбнувшись.       Они сидели, наслаждаясь редкой беззаботностью и понимая, что давно не проводили время вместе. Именно сейчас между ними отсутствовали установленные границы, а положение не играло абсолютно никакой роли. Внешнее сходство было очевидным, но только до тех пор, пока молчание оставалось ненарушенным. Около Итачи лежали документы, одна часть которых нуждались в прочтении, а другая — хотя бы в беглом ознакомлении.       — И всё-таки ответь: почему? — спросил Саске, чуть повернувшись в сторону.       Итачи молчал, будто над чем-то задумался. Ненадолго ему пришлось даже замереть. Каждое действие казалось нерасторопным, словно Итачи хотелось ощутить в теле немного лени и лёгкости. Возможно, в эти моменты он даже не дышал.       — Это вопрос императорскому советнику или старшему брату?       — Тому, кто знает ответы, — усмехнулся Саске, раскрыв глаза.       — Как твой брат я знаю, что ты живёшь с маской, а как советник — не сомневаюсь в твоей силе.       Это было сказано с какой-то лёгкостью и одновременно — с тяжестью. Уверенность в словах ощущалась чётко, но сомнения так и не ушли. Итачи, как всегда, отвечал загадками и не раскрывал намерений, продолжая уклоняться от вопросов, которые Саске задавал одним лишь взглядом. Никто не злился и не повышал голосов, но присутствовало нечто неуловимое, понятное только им двоим.       — Твои решения всегда абсурдны, — всё-таки сказал Саске, намеренно пошевелив плечами.       — Не помню, что были неустранимые ошибки. Моё предназначение — защищать глупого младшего брата, — взяв чашку с чаем, произнёс Итачи и добавил: — И помощь клану, конечно.       — Из-за твоего влияния у отца нет времени на отдых. Мне даже дали право выбрать себе жену. Знал об этом?       — Позаботься о клане, пока я делаю то же самое для Империи.       Их диалог прервала нежная мелодия, которой обучались женщины Императора. Они совершенствовали навыки во всевозможных искусствах, чтобы их могли назвать образованными. Эти таланты были предельно важны для уготованного им предназначения — провести с правителем ночь и родить наследника. Будучи наложницами, они в любой ситуации оставались утончёнными, словно редкие дорогие цветы, завезённые извне. Многие хотели посмотреть на них хотя бы одним глазком: каждая, одетая в струящиеся летние юкаты, имела гладкую кожу, почти касающиеся земли чёрные либо русые волосы. Они не имели многого, но подчинялись правилам.       Сямисэн напоминал отдалённое эхо слогов и перебивался тонкой мелодией цитры. Итачи видел, что Саске засобирался и поспешно выпил приготовленный для него холодный чай. Хоть он и медлил, изображая спокойствие, но усталость на лице не мог скрыть даже лёгкий загар. Саске немного неряшливо спустил ноги с энгавы, опёрся на ладони и выгнул спину, задерживая дыхание. Находиться скрытым от посторонних глаз оказалось выгоднее, чем представлялось. Он спустил с плеч кимоно, и дышать стало легче; прохладительный напиток расслабил, а царившее вокруг умиротворение успокаивало. Саске наблюдал за братом, аккуратно собирающим в тряпичный мешок свитки, предназначенные для прочтения. Красная печать сургучом и желтизна пергамента отличались от дворцовых.       — Наше влияние присутствует практически в каждой сфере, а эти послания прямое доказательство, — кивком указал на них Саске и пообещал, протянув руку: — Но я прочту.       — Займись, только когда почувствуешь в себе силы бороться, — нравоучительно произнёс Итачи, придерживая широкий рукав своего кимоно. — Мне нужно к Его Величеству.       Он слегка кивнул, очевидно, прощаясь, а затем хлопнул Саске по плечу, сжав. Жест, выражающий доверие и поддержку, всегда был молчаливым. Они разошлись без лишних фраз каждый по своим делам.       После короткой беседы Саске направился в красный квартал, в лавку, где подавалась самая вкусная соба. Место было не самым людным, но редко пустовало. Однако в жару даже в этой лавочке почти никого не было, кроме молодого человека, притаившегося в самом углу комнаты. Саске не мешкая направился к нему, на ходу сняв шляпу и расслабив плечи.       — Добро пожаловать!       — Две порции данго, пожалуйста, — кивнул Саске и аккуратно прошёл в самый дальний угол.       Всё вокруг выглядело просто и неискусно. Картонные неподвижные перегородки, чем-то напоминающие сёдзи, были серыми и местами рваными, деревянные скамейки и столы выглядели не менее затёрто. По периметру висели реплики картин и стояли увядающие цветы, горели тётины, но соломенные шторы были закрыты. Из-за безжалостно палящего солнца не пробуждалось голода — только жажда.       — Что-то важное, Саноске? — спросил Саске, сев напротив.       — Вы не терпеливы, Саске-сан, но у меня действительно важные новости. Где Наруто?       Саноске был невысоким, но очень крепким; несмотря на жару, его одежда была тёмной и пыльной. Стоило приглядеться — и становилось ясно, что он приехал издалека: грязь на кимоно, щетина и запах пота, будто он разорившийся самурай, оставшийся без поместья. Однако небрежный вид мог отвлечь внимание от искусных ножен, украшенных волнистыми полосами, огибающими холодную сталь словно змеи.       — У Хьюга. Что на Кюсю? — спросил Саске, серьёзно посмотрев на него.       — По моим наблюдениям, надвигается нечто ужасное, — начал издалека Саноске. — Вот было бы здорово посетить Симабару! — внезапно перевёл тему он, вытянулся и зевнул.       К их столу подошла девушка, которой на вид было не больше пятнадцати, в традиционной японской одежде без дорогих украшений и шёлковых бантов. Аккуратно отодвинув плетёные занавески, она поклонилась и поставила на стол свежее данго. Насколько знал Саске, Шидзуку работала здесь столько, сколько себя помнила. Всякий раз на ней было скромное тёмно-коричневое кимоно с уже изрядно потёртым оранжевым оби. Её чёрные волосы были убраны в простую причёску, а пряди чёлки прикрывали полумесяцы бровей над тускло-карими глазами.       — Шизуку, приготовьте собу и салат из огурцов, — вежливо попросил Учиха, одним взглядом попросив выйти.       — И зелёный чай с вагаси! — дополнил Саноске, хитро улыбнувшись. — Буду считать, что это награда за мой тяжёлый труд и празднование твоей новой должности. Я в курсе, от меня не утаить такое!       — Болтай меньше, — фыркнул Саске и повторил: — Что там на Кюсю?       — Как думаешь: насколько Тоётоми Хидэёси будет зол, узнав, что его пост заняли торговцы оружием, а не опытные солдаты? Тебе не кажется, что это подозрительно?       Саске внимательно слушал, понимая, что всё, о чём говорил Саноске, правда. Многим японцам действующий генерал не нравился за дерзкий характер и дурной нрав, но всё же ему было оказано почтение за заслуги перед империей. Тоётоми Хидэёси проявил себя как не знающий сострадания, хладнокровный и беспощадный убийца. Он раз за разом подавлял восстания, пресекал бунты и стремился к какому-то собственному идеалу, но народ его не жаловал и попросту боялся. Многие мелкие кланы откровенно пресмыкались перед ним, просили покровительства и защиты, но тут же шли на жертвы куда более омерзительные и порочные.       — Итачи в должности дайдзё-дайдзина, уверен, что Сын Солнца поддался влиянию моего брата. Вот только что у него в голове — не могу сказать даже я, близкий член его семьи.       — Верно, — согласился Саноске и с удовольствием откусил данго. — Я был на Кюсю, но там царит хаос. Если в августе того года были возведены деревянные католические церкви, то сейчас они полностью разрушены или сожжены. Во время нахождения там в статусе самурая-путешественника мне не удалось встретить ни одного католика и миссионера, — донёс он, убрав с лица всякое веселье.       — Хм, выходит, он вошёл в этап нетерпимости к иноверцам, поэтому убивает японцев, обращённых в католицизм?       — Убивает? — иронично засмеялся Саноске. — Если забитие на кресте можно так назвать. Лужи — нет, реки — крови заполнили Кюсю, — эмоционально продолжил он. — И там не только истинные японцы погибают…       — Иностранцы, — понял Саске, осознавая весь ужас, происходящий на острове. — Португальцы или испанцы?       — А ты как думаешь? — спросил Саноске, отложив палочку от данго.       Его, казалось бы уважительная, речь превратилась в фамильярную, а выдержке и усидчивости пришёл конец. Ему было не стыдно трогать грязными руками столешницу, чесать голову и тут же с удовольствием поедать сладости, чуть ли не облизывая пальцы. Саноске напоминал больше разбойника с гор, спустившегося в большой город, а не служивого человека.       — Испанцы. Нельзя убивать проповедников. Я не признаю их религию, но миссионеры — представители других стран, Японии ни к чему воевать, — сделал вывод Саске, сжав руку в кулак на столе.       Саноске криво усмехнулся, поёрзав на стуле, и продолжал молчать. Ему не доставляло никакого удовольствия вспоминать запад Кюсю, но по лицу было видно, что это далеко не всё, о чём он осведомлён. Помещение оставалось тихим и безлюдным, но запах еды быстро настиг Саноске. Саске не обратил на это никакого внимания, но тут же расслабился, когда услышал приятный звон фурина, — в лавку пришёл ещё один посетитель.       — Шизуку, привет! — громко поздоровался Наруто. — Надеюсь, что смогу как всегда вкусно пообедать!       — Я сейчас же всё принесу, Узумаки-сама, — поклонилась она и указала рукой туда, где сидели гости.       Наруто с характерным топотом проследовал к давно знакомому столику, бесцеремонно откинул дешёвую шторку и сел рядом с Саске. На удивление сегодня он выглядел как наследник клана Узумаки, а не слуга на привязи. Его небесно-голубое кимоно со светлым рисунком у подола, изображающим тонкие облака и полумесяц, красиво контрастировало с телесного цвета хаори. Жёлтые волосы, словно соцветие одуванчика, ровными прядями свисали на лицо, а глаза светились добротой и радостью. И всё же, несмотря на простой характер, Наруто оставался самураем, убивавшим людей и не обещавшим не делать этого в будущем.       — Кажется, я что-то пропустил? — спросил он.       — Нет, подоспел к самому интересному! — поспешил обрадовать Саноске. — Уверяю, поешь сперва собу от прелестной Шизуку. Почему она до сих пор не замужем? — поинтересовался он, ловко перебирая в пальцах тонкую бамбуковую палочку.       — У неё нет образования, нет матери, а старший брат погиб при подавлении восстания. У неё нет ничего, кроме этой лавочки с собой. Даже кимоно на ней — чьи-то обноски, — пояснил Саске. — Но если она тебе по душе, могу устроить знакомство с её отцом.       — В любом случае даже так ей лучше оставаться около Симабары и зарабатывать на жизнь, чем ждать тебя дома на западе Кюсю и трястись из-за каждого шороха. Как считаешь, Шизуку? — улыбнулся Наруто, глядя на большие тарелки собы. — Пахнет вкусно!       Его речь легко могли принять за оскорбление. Шизуку всё же предпочла молчать, быстро поклонилась и отступила. Её бледные щёки покраснели от неловкости, а взгляд беспомощно опустился. Она не могла возразить не потому, что перед ней находились богатые и знаменитые наследники великих кланов, не потому, что они вооружённые и сильные мужчины, и даже не потому, что они самураи высших сословий, — её низкое положение не шло ни в какое сравнение с тем, что ей не посчастливилось родиться мужчиной. Быть женщиной — значит признаться в покорности, безвольности и слабости. Патриархальное общество буквально выжигало все права, обременяя лишь обязанностями и большой ответственностью.       — Приятного аппетита. Не буду более мешать, — поклонилась Шизуку, звонко цокая деревянными гэта.       — Это не Симабара, — жёстко прокомментировал Саске, поставив жирную точку в бесполезном диалоге, и вернул разговор в нужное русло: — Что с испанским кораблём? Хватит тянуть, иначе… — с угрозой продолжил он и посмотрел в глаза Саноске, сжав в руке чёрные резные ножны, явно выказывая недовольство.       — Захвачен приспешниками Тоётоми Хидэёси прямо в японском море. Всех католиков схватили и бросили в темницу… Они прошли ужасные пытки, за их убеждения, вернее за отказ от них, по приказу генерала им должны были отрезать уши и нос.       — Что-то вроде распятия? — ужаснулся Наруто. — Император запретил такую казнь! Либо повешение, либо яд, да что угодно! Он отказывается исполнять волю Императора?       — Если не мнит себя им… — дополнил Саноске.       — Что с японскими католиками?       — Сложно говорить об этом как о каком-то простом отчёте, Саске-сан… — тихо сказал Саноске, сжав кулак так сильно, что побелела кожа. — До Киото ещё вести не дошли, получается.       Его голос дрогнул, наверное, впервые за всё время знакомства с кланами Учиха и Узумаки. Лицо превратились точно в глиняную маску, а взгляд наполнился злобой и горечью. Саноске забылся, потерявшись где-то далеко в мыслях и явно прокручивая в голове самую жуткую картину казни за всю жизнь.       — Двадцать шесть человек. Двадцать шесть живых людей! Двадцать японцев из Осаки и Киото и шесть гайдзинов шли без левых ушей по городу Мияко. Они были все в крови и ранах, грязные и замученные… Там были все, даже дети, которым было не больше тринадцати лет. Парнишки, которые в руках держали только боккен. — Саноске сделал паузу, а затем тяжело вздохнул. — Но Хидэёси, как всегда, казалось, что этого недостаточно! Это гуманно! Они стерпят! И они шли медленно, подгоняемые плетьми, босые, по главной улице Мияко и оставляли капли крови и слёзы.       — Где они сейчас? — тихо спросил Наруто, словно цепляясь за надежду.       — Распяты, — ответил Саске.       Саноске молчал, а Учиха легко достал из кармана хаори мятый пергамент, полученный от Итачи несколькими часами ранее. Тяжёлая рука глухо ударила по грязной поверхности, а длинные пальцы слегка сжали кусок бумаги. Наруто внимательно смотрел на них и видел пятна крови на пергаменте, понимая, что это всё, что осталось от тех, кто не желал отречься от веры в единого бога. Стоило только мимолётно глянуть на с дрожью написанные кандзи, как тут же перед глазами представлялся образ казнённого: Людовик Ибараки — двенадцать лет, Антоний из Нагасаки — тринадцать лет, Косме Такэя — тридцать восемь лет… Казнены через распятие. Узумаки смотрел на документ, медленно перевернул страницы и обнаружил рисунок с изображённым на нём человеком, руками и ногами прикованным к кресту.       — Всё было не совсем так… Гораздо хуже, — неуместно усмехнулся Саноске, всматриваясь в изображение. — Ночью по приказу Хидэёси самураи и свита в его подчинении подготовили кресты. Разумеется, не больше и не меньше двадцати шести штук. Не смешно, да?       — Значит, им в руки и ноги забили гвозди, а только затем установили крест в землю? — спросил Саске.       — Верно. Они это делали с каждым по очереди, чтоб они слушали крики друг друга. А потом откуда-то из толпы появилась стража с копьями. И я надеялся, что мучения наконец закончились, но ошибся. Копья одно за другим протыкали человеческую полоть, выходя остриём из живота, — задержав дыхание, сказал Саноске, — а затем точно сквозь тело проходило второе.       — И это всё сделано лишь для того, чтобы местные не принимали и отказывались от религии? — уточнил Наруто.       — В назидание. И для собственного статуса, — ответил Саноске.       — Вот почему Итачи говорил про готовность бороться, — ухмыльнулся Саске, а затем спрятал пергамент в хаори. — Это только начало безумия.

***

      Прошло несколько дней с той неловкой встречи около реки, а Сакура и Каору продолжали улыбаться, раз за разом вспоминая стыд, испытанный, когда их крепко сжимали неженатые, высокие и крепкие самураи из великих кланов. Порой каждая ловила себя на мысли столь далёкой и порочной, что хотелось сгореть под палящим солнцем и не воскресать никогда, но благоговение перед мужчинами, сопряжённое с неизвестностью и страхом, заставили сердца биться, словно птицу, запертую в клетке. Сакура вздыхала, лениво теребя деревянную ручку кисти, и витала где-то гораздо дальше пределов чайного домика.       День обещал выдаться нежарким, что несвойственно летнему Киото. Из года в год с наступлением жары никто и никогда не ждал частого прохладного ветерка — все готовились к тому, что будет тяжело и душно до осени. Даже в грозы не становилось свежо, а дышать всё так же оставалось трудно; все лишь обмахивались веерами, бессмысленно разгоняя воздух. Поначалу прохладный ветерок усиливался, а птицы, всегда встречавшие солнце радостной мелодией, затихали, позволяя цикадам стрекотать средь густой зелёной листвы. На чистом ярко-голубом небе, ведомые воздушными потоками с севера, стали появляться первые небольшие кучевые облака.       — Видел бы вас Кизаши-сама — точно побранился бы, — пропела Каору, расшивая золотом кремовый шёлк.       — Узнай он больше, то убил бы меня, — усмехнулась Сакура, нехотя макнув кисть в чернильницу. — Как думаешь: какая у него невеста? Мне, наверное, не сравниться с ней.       — Говорите так, словно вы служанка, а не наследница клана Харуно, — отшутилась Каору, посмотрев на листву, покачивающуюся на ветру.       — Я так и не знаю, почему отец настолько ненавидит меня и мою мать. Мебуки-сама была прекрасной женщиной и мамой… Я рада, что у Кизаши-сама нет враждебности к тебе.       — Господин не выгнал меня на улицу лишь потому, что Мебуки-сама воспитывала меня как дочь, дала образование. Ему просто пришлось ещё взять под опеку всех слуг после смерти госпожи. В конце концов, я жалкая и дешёвая женщина, но моя семья всегда служила клану Харуно.       — Сделаю вид, что не слышала тебя из-за громкого стрёкота, а так как я не привыкла к такому концерту насекомых, то полностью была поглощена блестящей какофонией!       Сакура не любила, когда Каору говорила о себе как о какой-то дешёвой юдзё. В ней, поневоле ставшей слугой, Харуно в первую очередь видела близкого друга, способного поддержать. Они вместе росли, учились, играли и веселились, делили пищу и кров, их отношения получились такими тесными, что даже люди, зовущиеся семьёй, могли позавидовать. У Каору иногда проступали признаки меланхолии, портилось настроение и появлялась раздражительность, но это совсем не отталкивало.       — Поспи, — почти приказала Сакура, — ты всегда просыпаешься раньше и ложишься позже.       — Со дня на день вернётся ваш отец, а мы вам снова не перекрасили волосы, — перевела тему Каору, продолжая вышивать нитью контуры пионов.       — Он очень часто уезжает, а когда возвращается, то у него нет времени и сил кричать на меня. Я думаю, оно и к лучшему. А мои волосы… Они ведь не полностью розовые? — в надежде переспросила Сакура, хотя прекрасно понимала, что вопрос риторический.       — Поспешите переписать военное пособие, иначе придётся выслушать гораздо больше, — поторопила Каору. — Хотя я не удивлюсь, если и в этот раз замечаний будет предостаточно!       Сакура явно услышала всё, грустно улыбнулась, но не ответила, вновь сосредоточившись на каллиграфии. Она старательно выводила сложнейшие кандзи, проводя тончайшие линии пышной кистью. На маленьком столике стояли огромные кипы книг, лежащие друг на друге в мягких обложках, а на полу валялись исписанные листы, которые со временем превратятся в полноценную рукопись. Около выхода на энгаву одиноко тлела свеча из храма, заполняя чайный домик, ставший местом систематического наказания, приятным и едва уловимым запахом лаванды. Каору сидела рядом с задумчивым взглядом, то и дело прикрывая глаза. Сакура продолжала шуршать длинными рукавами кимоно, плавно передвигая кисть по пожелтевшей бумаге.       — Почему отец всегда заставляет меня переписывать военные книги? Почему не стихи? — недовольно выдохнула Сакура, едва успев отодвинуть исписанный лист в сторону. — Чуть не пришлось делать всё заново! — дополнила она, глядя на чёрное пятно перед собой.       — Всё, к чему у вас есть склонность, пресекают, — напомнила Каору. — Не трогайте чернила — Джун-тян уберёт здесь сама.       — Моё лицо сейчас, наверное, само олицетворение изящества и благородства! — усмехнулась Сакура, когда посмотрела на свои испачканные руки.       — Скорее, бедности и неряшества, — неожиданно раздался мужской голос, заставивший вздрогнуть и испугаться.       В узком проёме угрюмо стоял Широ, одетый в излюбленное тёмно-синее кимоно, подвязанное тонкой узорной лентой. Его чёрные невероятно густые волосы игриво блестели на солнце, лоснились, словно конская грива. Четвёртый сын Кизаши был единственным в клане, кто не ровнял Сакуру с землёй. Он считал её законной и кровной сестрой, полноценным членом семьи, не вызывавшим такого явного и наигранного раздражения, — наверное, поэтому ему всегда приходилось тайно помогать той, которую всем хотелось вычеркнуть из семьи.       — Приветствую вас, Широ-сама, — отложив кисть и поклонившись, произнесла Сакура.       — Скоро приедут братья и отец, — спокойно начал говорить он, слабо кивнув на приветствие. — Возможно, будут гости, и точно нежданные.       Сакура глубоко вздохнула, продолжив сидеть на коленях и подсознательно готовясь записать этот день в список худших. Конечно, ей вновь придётся выслушать гадости, благодаря которым все желали самоутвердиться и выслужиться перед главой клана; придётся скулить и стать центром позора, чтобы повеселить; придётся горько рыдать и поверить в истинность слов угнетателей, чтобы затем собрать себя по крупицам и улыбнуться. Раз за разом ничего не менялось, но ещё ни разу не удавалось быть готовой к унижению. Крики, презрение и пренебрежение оставались своеобразным ритуалом перед трапезой, словно обязательной молитвой перед предками для лучшего усвоения пищи.       — Жёны Дейчи-сана и Джиро-сана считают своим долгом поупражняться в колкостях. Сегодня будет очередная практика. Кизаши-сама их жалует больше, чем меня, потому что они родили сыновей, — улыбнувшись краешком губ, горько произнесла Сакура. — Как думаете, родись ребёнок от меня — даже мальчик, — он стал бы добрее ко мне?       — Не уверена, но чернила на щеках, — неожиданно произнесла Каору и коснулась пальцем своего лица, — не придадут того эффекта, на который хотелось бы рассчитывать. Думаю, Широ-сама намекает, что времени совсем мало.       — Да знаю я, только вот мне всё меньше хочется угождать. Прости, старший брат, что приношу тебе одни проблемы.       И она в очередной раз разрыдалась, спрятав в ладонях слёзы, брызнувшие из глаз. По телу прошла неприятная дрожь, сходная с лихорадочной, а затем чёрные капли стали медленно украшать ткань светлого кимоно. Было больно и страшно от гнетущего ожидания, от того, что внутри что-то сковывало и душило. Ей не разрешали быть слабой, но сами провоцировали и истязали без ножа и плетей.       — Прости, что не могу защитить тебя, — извинился Широ, обняв дрожащую Сакуру за плечи. — Прости, что я такой бесполезный старший брат.       Он обнимал её, крепко сжимая тонкие плечи, находясь перед Сакурой на коленях. Его руки застыли, словно каменное кольцо, а пальцы жадно сминали нежную ткань летней юкаты. Широ ощущал, как Сакура крепко прижалась к нему, цепляясь изо всех сил за плечи, ощущал, как слёзы касались его горячей кожи, медленно скатываясь по груди, минуя кимоно, ощущал её страхи и беспомощность. Каору смущённо наблюдала за ними исподлобья, затаила дыхание и смиренно ждала, стараясь не мешать проявлению чувств старшего брата к младшей и единственной сестре.       — Если б не ты, то я давно была бы мертва. Ты сделал достаточно, Широ-сан, — глухо отозвалась Сакура, расслабив пальцы. — Не будь меня, ты бы был любимым сыном.       — Неправда, — отрицал он, легонько проведя по розовым волосам рукой. — Они такие мягкие, словно…       — Давайте поторопимся! — Каору вскочила, схватив первый попавшийся веер в руки.       Сакура и Широ отпрянули друг от друга, глубоко задышав. Их явно прервали, а без того раскрасневшиеся щёки Сакуры поалели гуще. Она глупо посмотрела на стоявшего на ногах брата, обернулась на Каору, явно требуя объяснений.       — Там Джун-тян… — шёпотом ответила она.       И только Сакура готова была выругаться, как ощутила лёгкое влажноватое прикосновение у себя на лбу, похожее на поцелуй. Она с недоумением посмотрела на брата, а слова так и осталась непроизнесёнными. Неопрятная, заплаканная и смущённая, она выглядела манящей и отчасти милой, а самое главное — живой.       — Каору, помоги ей переодеться, живее! — отдал приказ Широ, поспешив удалиться из чайного домика.       — Слушаюсь, господин! — резво отозвалась та и отдышалась. — Госпожа…       — Как неловко…       Сакура продолжала лихорадочно размышлять. Вокруг суетилась Каору, старательно собирая растрепавшиеся локоны в причёску. Грубый гребень и тяжёлые канзаши царапали чувствительную кожу, а тяжесть украшений, одна за другой умещающихся в волосах, не позволяла поддаться фантазии. Сакура продолжала беспомощно шевелиться, интуитивно выполняя все действия под чётким руководством Каору; лишь изредка взгляд падал на Джун, бережно складывающую рукописи, и ещё реже — на зеркало на низком столике. Сакура знала, что Каору вновь придаст её облику вид наследницы, что лицо засветится свежестью и утончённостью, что губы будут нежно-алыми, а одежда — по-настоящему роскошной, но в мыслях поселился лишь момент запрещённой близости со старшим братом, позволившим себе целовать незамужнюю девушку.       — Сакура-сама, позвольте унести ваши вещи.       — Иди давай, госпоже предстоит тяжёлая работа, — посмела распорядиться Каору, указав Джун на дверь. — Живее! Ещё на тебя мне время тратить! — взволновалась она, осматривая свою работу.       Сакура лениво и неохотно взглянула на себя, не узнавая незнакомку в зеркале. Ещё недавно чернильная кожа стала чистой и светлой, кимоно — свежим и лёгким, а голова вновь обрела тяжесть ноши, уготованной тем, кто являлся частью могущественного клана. И только было удалось прийти в себя и стать частью этого реального мира, как за высоким ограждением послышалось ржание лошадей, клацанье их копыт и скрип колёс экипажа.       — Я в прошлой жизни кого-то убила? — задалась вопросом Сакура.       — Помните, госпожа: вы гораздо лучше, чем говорит кто-либо, — уверенно сказала Каору. — Мало того вы умная и стойкая, так ещё и гораздо красивее тех жён, у которых кривые зубы и волосы, точно метла у конюха!       — Как думаешь, Каору… Я лучше того странного мужчины? — Сакура указала пальцем на гостей, входящих в центральные ворота.       — По крайней мере, он сюда приехал по каким-то личным соображениям, а значит, вам нет необходимости присутствовать на этом обеде долго, — улыбнулась Каору, явно не оценив шутку.       По каменной брусчатке, гордо расправив плечи, в дорогих тёмных тканях, шёл мужчина. Часть волос была собрана в традиционный японский хвост, другая часть была бритой и неприятно блестела. На его бёдрах устрашающе покоилась катана, а деревянные гэта оглушительно стучали.       — Мне кажется, это очень важный гость, — процедила дрожащим голосом Сакура.       — Насколько? — уточнила Каору.       — Настолько, что мы можем умереть, если он увидит наши кресты! — повысила голос Харуно, по привычке прижав руку к груди. — Будь осторожна! Это Тоётоми Хидэёси — генерал императорской армии и первый противник католицизма!       — И, возможно, ваш будущий муж, госпожа, — проскрипела Каору, наблюдая, как слуги несли огромные сундуки с богатствами в поместье.