Ich sage nichts

      У одиночества нет имени. Оно не делает зарядку по утрам на балконе, не оставляет недопитый кофе на кухонном столе до самого вечера. И оно не носит красные кеды с грязными шнурками. А вот Гюнтер носит. И делает это уже на протяжении трех лет, что само по себе кажется безумием. Но у безумия тоже нет имени, зато его можно обнять, если выпить те красные таблетки, что прописал ему доктор. Гюнтер почти их не пьет, но порой, когда окружающий мир оборачивается к нему своим бесцветным взором, он срывается: бежит к ванной, хватает пузатый белый пузырек и вытряхивает таблетки на трясущуюся ладонь. Там, в мире безумия, его приветливо встречает высокая резная дверь, шумит ручей из грязно-коричневой воды с проплывающими по нему пустыми банками из-под пива, и задорно поблескивает на искусственном солнце поляна, покрытая острыми использованными шприцами. Там ему по-настоящему хорошо, и никто никогда не смеет вырывать Гюнтера из его маленького мира. После окончания путешествия в любимый второй дом он возвращается к реальности с отчаянным внутренним воплем, а затем стихающим в безмолвном смирении шепотом говорит: — С возвращением. Гюнтер легко встает по утрам, но тяжело ложится ночью, когда собственная тень кажется чем-то устрашающим и высоким. Немец тогда занавешивает окно черной плотной тканью, гасит лампу и прячется под одеяло. Утром все не так ужасно, утром все повторяется. Утром он поворачивает кран до упора, пока ледяная вода льется на дно ванной, а немец берется пальцами за ручку зубной щетки и подносит ее к лицу. Старая, давно пора бы и новую купить. В тюбике с пастой осталось совсем немного, но Гюнтер кое-как выдавливает остатки, намачивает водой и смотрит, как часть густого белого вещества попадает в слив. Он переодевается очень медленно, спешить некуда. Сегодня выходной. И завтра. И всегда. Он просто решает, когда нужно подзаработать, чтобы хватило на хлеб и пару пачек макарон, и уходит в долгий отпуск. Сегодня он будет бегать в парке, кормить голубей и вернется домой, когда уже подойдет время ужина. Закрыв дверь квартиры на ключ, Гюнтер накидывает капюшон на голову, сует брелок в карман и спускается по лестнице, по дороге приветственно кивая пожилой консьержке. Та кивает в ответ и поправляет на переносице старые круглые очки.

***

Александр Брагинский терпеть не может осень, курит дешевые сигареты и постоянно хмурится. Но еще больше ему не нравится носиться по всему городу в поисках дешевенькой однокомнатки, в которой впоследствии ему придется поселиться. Потому что младшая сестра учиться приезжает. Работать. И ладно, если бы одна, так эту дуру обрюхатили и бросили, как последнего щенка на дороге. А ему, Саше, расхлебывай. Большой деревянной ложкой. Хорошо еще, что Руслана помогать взялась, несмотря на занятость. Деловая женщина. Офисная львица, как говорят. В банке всех работников держит в ежовых рукавицах, и начальством помыкать не стесняется. Куда уж ванильной Насте до нее. Впрочем, подумал русский, зажимая колечко на зажигалке и подкуривая, все равно одна кровь. Тут они все оказались немного дефектными. Не так их мать воспитывала, но кому до этого дело есть? Александр быстро выпустил дым изо рта и уперся взглядом в большую обветшавшую многоэтажку. Вроде ничего примечательного, да и не центр города. Цепляться особо не за что. Мужчина поморщился, затем скосил взгляд на сидящих на лавочке бабушек. А вот и средства массовой информации. Первой на него обратила внимание пожилая женщина в темно-синем платке. Она, в отличие от своих подружек, не рвалась рассказывать подробности встречи с молодой соседкой с третьего этажа, которая носит слишком короткую юбку. Только слушала очень внимательно, да глазами щурилась на проходящих мимо людей. — Дня доброго, уважаемые, — как можно более приветливым тоном поздоровался Саша, подходя к лавочке и сразу же туша сигарету о край урны, туда же выбрасывая окурок. Не хватало еще, чтобы его с первой встречи обругали и окрестили наркоманом каким-нибудь. С них станется. Бабушки же, заткнувшись, синхронно повернули головы и уставились своими поблескивающими любопытством глазенками на мужчину. В голове тотчас промелькнула шальная мысль о том, как он, Александр, выглядит в глазах окружающих. Как тридцатилетний холостяк, начавший курить сразу после громкого развода и разделения имущества. А детей оставил жене или сам воспитывает, потому глаза такие заеба... Кхм... Уставшие. Но, как оказалось, старушек волновало не это. И не потертые, еще со свадьбы друга, черные штаны. И даже не большие темные круги под глазами этого незнакомца. Судя по состоянию местных построек, они и не такое успели навидаться на своей памяти. — Тебе, милок, чего? Никак ищешь должника какого? — начала самая левая бабуля в длинной красной юбке. Она больше всех, похоже, рвалась задавать тут вопросы. Вон, аж на лавочке ерзать начала. — Так Василич уже месяц как съехал. Опоздало твое начальство. Александр криво усмехнулся и тут же убрал это выражение со своего лица, чтобы не напугать старушек. Вот, значит, за кого его тут приняли? Интересно получается. — Если бы, — протянул он, суя руки в карманы плаща. Дверь подъезда вдруг открылась, и мимо их небольшой компании проскочило нечто в яркой красной толстовке с капюшоном. Бабушки на это создание отреагировали короткими кивками, а затем снова посмотрели на Брагинского, проводившего фигуру незнакомца отстраненным взглядом. — Ну, так чего тебе? — подала голос уже вторая старушка, чем и оторвала взор мужчины от исчезающего вдалеке алого пятна. — Да, вот думаю квартирку у вас тут купить. Продается хоть одна, не знаете? Средняя, наконец, расправила плечи, поджала тонкие сухие губы и скосила взгляд на дом. Там в одном окне мелькнула фигурка женщины, спешно выглянувшей на балкон, чтобы стянуть с бельевой веревки пару носков. — Чего же не быть… Есть парочка. Но тебе точно тут надо? Место-то тихое, почти молодежи нет. "А вы, бабуля, - подумал Саша, - видать, не поняли, что я тут вовсе не на дискотеки собираюсь ходить". Ну и хрен бы с ними, серьезно. Он только неопределенно пожал плечами и тоже повернул голову в сторону опустевшего балкона. Теперь там висели только детские маленькие колготки с цветочками. Такие же, наверное, через года три будут и у Насти висеть. Только не желтые, ни в коем случае. А какие-нибудь красные, с дракошами. Какие у сестры Ли были. Ли — это друг Саши. Ну, как друг… Познакомились они еще в школе, и там же столько всякого пиздеца случилось, что уже и не вспомнишь всего. Ван его курить научил, даже до травки доходило. Правда, русский бросил сразу же. Потом еще еду из магазина воровали. О, точно! А ведь китаец тогда еще обожал тырить маленькие жвачки с наклейками, которые стоили по рублю. Хорошее время было. До выпускного. Тогда Брагинский себе девчонку нашел, тоже иностранку, и даже предложить ей встречаться хотел после дискотеки. А потом была бутылка водки, мужской туалет и грубый трах в одной из кабинок. С Ли трахаться, как оказалось, было приятнее, чем с девушками. Но вот встречаться взглядами потом какое-то время было до жути стыдно. Пока не накурились в каком-то парке, не поговорили по душам и не разобрались, кому что ближе. Ему, Саше, просто не повезло Эми с другим увидеть, вот и сорвался. А Вану вообще до лампочки с кем спать — с мужчиной или женщиной. Хорошо и ладно. — Один жить будешь, или с кем? — М? Кажется, он до того подался в воспоминания о лихой молодости, что не сразу услышал говорящих в его адрес старушек. Пришлось соображать на ходу и вырывать из контекста. — Да не, для себя. Сестра в старую квартиру переезжает, а мне в центре неуютно. — А, ну, тогда у нас на четвертом этаже есть свободная квартира. Там рядом как раз вон, — кивнула левая на старушку на другом конце лавочки, — Тимофеевна живет. Если что надо, так она все знает. Вышеупомянутая сразу же закивала в подтверждение слов соседки и заулыбалась почти беззубым ртом. "Многовато сладкого ела", - подумал Саша. Ела и не ходила к врачам, потому что боялась. Прямо как Настя. — А еще на первом есть. Но там алкаши рядом. Не советовала бы. Не совет Александр принял к сведению и кивнул, мол, понял, там нельзя. А затем пристально посмотрел на дверь подъезда и вынул руку из кармана, почесав затылок. Подстричься бы, да когда уж тут теперь? — А еще есть? — обратился он к старушкам, словно цеплялся за последнюю соломинку. Те переглянулись и как-то неуверенно поглядели вверх, на самый высокий этаж. — Ну… Есть одна. Рядом с немцем. После слова «Рядом с немцем» брови Саши медленно поползли вверх. Неужели еще с войны такая ненависть к западным господам, что аж лицо перекосило? Или этот какой-то особенный? — Почему же именно немец, а не по имени или отчеству? — решил полюбопытствовать Брагинский, чувствуя какое-то внутреннее любопытство по этому поводу. Ему, конечно, глубоко насрать, с кем соседствовать на самом деле, но если не проявлять интереса, то и бабули быстро забьют болт на разговор. — Он у нас тут полтора года живет. Молоденький такой, тощий как смерть, — пробормотала средняя старушка, поправляя платок на подбородке и поджимая нижнюю губу. — Калека он, вот и как-то не слишком общителен. — А для калеки бегает совсем уж не по-калековски, — прохрипел мужчина. — Немой он. Да и вместо руки протез носит. Вот и называем калекой, — тут же подробнее объяснила одна из старушек, повторяя жест первой. Третья сразу присоединилась к процессу. Традиция у них такая что ли. — Немой немец, значит… Саша еще какое-то время смотрел на одно из окон дома, поговорил с бабулями о том и сем, а потом бросил им короткое прощание и пошел обратно. Дом его как таковой не заинтересовал, но вот с немыми он еще не соседствовал. Тем более, чего греха таить, немцами.