YOI!AU

Дешевые вишневые сигареты за евро двадцать пять центов с западающим фильтром и тошнотворным дилетантским ароматом курят только малолетки и проститутки. А еще — работники рецепшена одного из самых престижных отелей Парижа среди четырехвездочных. Впрочем, последнее совсем неудивительно — стоит взглянуть на их прайс и гадливую улыбочку администратора, чтобы понять, в чей конкретно карман идут деньги за так называемые дополнительные услуги. У Эла ком подкатывает к горлу от горького вишневого привкуса, но он лишь крепче стискивает зубы и затягивается в очередной раз. Зажмуривается, задерживая дым внутри, на сотую долю секунды дольше, чем нужно, а затем, кашляя, отплевывается. Прямо на тот самый аккуратный газончик с табличкой «Не наступать». Окна администрации сюда не выходят, в номерах выключен свет и плотно задернуты шторы, все уличные фонари в ста метрах вокруг не горят, кажется, вообще никогда, но он все равно натягивает на лицо капюшон нелепой голубой толстовки с рисунком розового бегемота — подарок двухлетней давности, он уже и не помнит, чей. Родителей или фанатов, если честно, значения не имеет: изношенная, с полустертым принтом и кучей прожженных сигаретами дырок, она также хранит на себе следы автоматной дроби — ребята из группы биатлона умеют развлекаться, что и говорить. Для курения самое то, а в нормальное время Эл ее ни за что не наденет. Разве только за место в финале, да и то — двести раз подумает, прежде чем… Тошнота накатывает просто безумная. Человеку, привыкшему к маркам по типу Soft Pack, категорически запрещено притрагиваться к подобному, но воспользоваться кредиткой Эл не может — данные о покупке, конечно, тут же придут Кейт и можно не сомневаться, когда именно она соизволит явиться по его мелкую грешную душонку, а наличкой у него только и есть, что два доллара, да сотня рублей, валюты полезные, но, увы, во Франции неэффективные. Пытался выпросить у кого-то из местных, однако для полноценного диалога банального «Пиж антрэ?» с пригоршней финских ругательств что-то маловато. Единственная работница, говорящая по-английски (которой оказывается молоденькая блондиночка, наивно хлопающая ресницами), смотрит на него как на Дьявола и Бога в одном флаконе и выдавливает из себя лишь несуразную просьбу познакомить с сестрицей. Зато в обмен на сигареты, какими бы дерьмовыми они не были, потому что эта пачка — первая за два месяца, и Эл готов расцеловать девчушку, да ориентация не позволяет. Он не зависим, но и не свободен до конца. Эл ненавидит привычки и привязанности — и все же они как-то сами собой его находят, разрешения особо не спрашивая. Дверь черного входа скрипит, и Эл отработанным движением наклоняется, туша сигарету об подошву кед. Анастас за его спиной многозначительно хмыкает и все же молчит, сверля финна многозначительным взглядом. Оборачиваться не хочется от слова совсем — он, черт возьми знает, что увидит, прекрасно знает, так, что шрамы на запястьях чешутся и голова предательски идет кругом; знает и оборачивается, беспечно глядя Анастасу прямо в глаза. И тут же отводя взгляд, потому что тот, очевидно, одна сплошная сталь, по ошибке покрытая человеческой оболочкой. — Кейт не одобрила бы. — Правда? Жалость-то какая. Он не хамит, говорит спокойно и размеренно, пялясь на ненормально зеленый для начала сентября газон. Ни намека на жухлость, не то что уже порядком посеревшая почва в Тампере, хотя дело тут, может, и в ветре, и в куче мелких различий в климате, вроде влажности и сезонных переходов, что, в общем-то, просто прекрасно. Эл терпеть не может затяжное лето, высокие температуры, повышенное давление и противную сухость во рту после пробежки. Впрочем, эти вещи точно не входят в тот главный ТОП-5 того, что он ненавидит всей душой. А занудные и до боли очевидные наставления, к слову, прочно закрепились там в первой тройке. — Не выебывайся. — Анастас морщится, резким движением приближается, выхватывая у младшего пачку из кармана, и неожиданно переходит на чистый русский — Эл даже не сразу вникает, что не так, а потом недовольно фыркает. — Ничего личного, просто твой акцент настолько ужасен, что слушать тошно. В зачетке у Эла по английскому твердая пятерка, а в кабинете ректора раз в полгода чудесным образом материализуется бутылка пятизвездочного коньяка. Пару раз он порывался появиться в институте хотя бы на сессии, но график соревнований ехидно ржал прямо в лицо, так что из курса философии за третий год обучения он помнит только одного громадное «ничего», а о постановке произношения можно только мечтать. Да, говорит он редко, зато когда говорит, то быстро, беспорядочно глотая слова и выделяя те буквы, которые по всем правилам грамматики должны благополучно исчезать. — Если ты старикашка, это еще не обязывает поучать кого-то, кроме своих непосредственных подчиненных. — разговор-не разговор тяготит, и дело тут вовсе не в языке речи. Он не свободен, но и не скован до конца. И так всегда. Окурок все еще зажат в руке и пачкает ладонь. Сжать сильнее — табак посыпется сквозь пальцы. — Повлияешь своими настроениями на Яна — голову откручу и не посмотрю, кто чей подчиненный. — а тот само спокойствие; и вроде бы не угрожает, но четко предупреждает. — И тридцать два еще не старость, не забудь. *** На катке ожидаемо многолюдно: промежуточный этап тем и хорош, что собирает у себя практически всех потенциальных кандидатов за исключением юниоров и некоторых нюансов, а, значит, и кучу родственников, фанатов, журналистов — в общем, всех, кто хоть косвенно с этим связан. И все же раздавшийся прямо возле его лица щелчок и последовавшая за ним вспышка заставляют Дэна зажмуриться и отшатнуться к бортику, рискуя совершить тройной флип, не выходя на сам каток. Соне, кажется, только скандала и надо, и с первых секунд становится ясно, что журналюге не жить. Ну, или выплачивать моральный и физический ущерб без пяти минут звезде нынешнего Чемпионата. Все это Дэн слышит сквозь вопли несчастного, просто выполняющего свою работу, но по стечению обстоятельств попавшему под руку раззадоренной Соне. Тренироваться Дэн вовсе не собирается, его конечная цель — обследовать обстановку, изучив соперников, но сделать это незаметно не получается, потому что через какие-то мгновения после осмотра помещения в него со всей дури влетает кто-то неловкий и громкий, вновь едва не роняя на пол. Холмс счастлив, что этим утром где-то благополучно просрал очки и воспользовался линзами, и так многострадальческая дужка не перенесла бы сего экстрима. Врезавшийся поднимается, отфыркивается, печально ощупывая нос и уши (Гоголя перечитал, не иначе), пару секунд оглядывает Дэна с ног до головы, подходит чуть ближе и, состроив задумчивое выражение лица, декларирует: — Коль буйны радости, конец их буен, в победе — смерть их! — и, помрачнев, добавляет чуть тише. — Вот он меня заставляет это цитировать после каждого завала на ребро. Издевательство натуральное! Прикинь? Дэн прикидывает и на всякий случай понимающе кивает. «Вот он» оказывается высоким мужчиной ростом под два метра и тяжелым пронзительным взглядом, стоящий в метрах семи от них. На секунду Дэну мерещится, что ему за пятьдесят, не меньше, но при лучшем рассмотрении довольно точно угадывается в дважды меньшее число. — Клементи, Италия. — отчитывается перед Холсом неизвестный паренек. — Но лучше Клем. Клем высокий, прилично выше Дэна, но, в отличие от него, крайне нескладный и смешной, с неловкой подростковой угловатостью, на деле возникающей из-за его резких, слишком хаотичных движений. После трех попыток «в молоко» выясняется и возраст Клема — девятнадцать лет, четыре месяца, шестнадцать дней и восемь часов. Все этот тот отбарабанивает за секунду, ни разу не запинаясь, и Холмс наконец-то чувствует себя в своей тарелке, представляясь в той же манере, что и собеседник, и заводит необязывающую беседу об окружающих, одновременно с тем высматривая в людской куче куда-то запропастившегося тренера. Поиски успехом не венчаются, зато он вылавливает взглядом все того же пронырливого журналиста с хорошим таким фингалом вкупе с красными ушами и приглушенно хихикает в рукав. Клем понимающе ухмыляется — очевидно, тому достается уже не в первый раз, что не слишком удивительно. Через двадцать минут Дэн уже знает основную информацию почти о каждом присутствующим, кроме нескольких темных лошадок, — до обидного молчаливых и скрытных личностях, вероятно, новичках или просто не самых талантливых спортсменах. В целом, расположение сил не радует — Дэн был уверен, что шансов у него больше, гораздо, однако перед некоторыми гигантами фигурного катания будет тяжко даже ему. Он, однако, не может не замечать поразительное спокойствие Клема, будто тому совершенно все равно, трехкратный чемпион перед ним или юниор, едва вышедший во взрослую лигу. Определить, что такие люди уверенны в себе, не трудно: характерный блеск в глазах и легкое пренебрежение в голосе выдают с головой, но итальянец не выглядит таким уж самоуверенным, скорее, просто не парится по поводу происходящего, отдаваясь процессу, а не конечному результату. Дэн чувствует странную симпатию к этому парню, несмотря на слишком короткое знакомство, и видит в нем неплохие перспективы, вот только на деле все может оказаться совсем иначе. Что ж, все, что происходит на льду — познается непосредственно там же. Наблюдения за другими до добра не доводят, помяните эти слова, потому что ближе к обеду (когда толпа все-таки немного рассасывается, ибо, серьезно, еще целые сутки, они же не будут тут до соревнований торчать) Холмс решает размяться и под пристальным восхищенным взглядом Клема выполняет несколько незамысловатых элементов, вовремя спохватившись, что полностью раскрывать собственную программу, как это делают многие другие, — дурной знак. Не то чтобы он был больно верующим, но везение — штука непредсказуемая, никогда не знаешь, что именно сыграет против тебя в решающий момент: пролетающая мимо муха, неудачное приземление или тот факт, что ты забыл постучать по дереву или три раза переплюнуть через левое плечо. Последнему, кстати, его когда-то давно научил Ян, после чего Соня в весьма некорректной форме предлагал Дэну постучать уже себе по голове (отчего он, разумеется, тактично вынужден был отказаться) и чуть не разнесла по кирпичику весь каток, когда однажды Анастас с самым невозмутимым выражением лица на свете якобы случайно поплевал в ее сторону. Клем, вероятно, тоже в курсе таких чудесных традиций не введен, ведь как еще объяснить его удивленное покашливание во время глубокомысленного холмвского заявления «Семь раз отмерь и один раз отрежь» после десятикратного повторения одной и той же дорожки шагов. Очевидно, не у всех есть друзья с настолько богатой и интересной культурой обычаев или просто не все любят их слушать. — Слушай, ты просто обязан познакомиться с Харви. — говорит ему Клем во время заслуженного отдыха на атрибунах, и Дэн растерянно кивает. Что-то подозрительно много человек жаждут с ним встречи: в начале Ян заявляет, что нашел ему собеседника, от которого тот просто не сможет отказаться (и почему это он так старательно отводил тогда взгляд?), теперь итальянец тоже кого-то предлагает, и все вместе это выглядит как чертов вселенский заговор, не меньше. Вот она — популярность. Наверное. *** Харви — начитанный остроумный парень, знающий шесть языков, включая родной немецкий, и способен поддержать любую беседу. Вместе они перемещаются в кафе неподалеку (Дэн пишет тренеру лаконичное «тусуюсь с ребятами, буду поздно» и с чистой совестью забивает на дальнейшие тренировки, параллельно запостив тоже самое в «инсту»), которое, помимо всего прочего, славится потрясающим раменом — хотя после ресторана в отеле у Холмса самые скептические ожидания на этот счет. Однако он все же решается попробовать местную стряпню, с видом знатока обсуждая с Харви качество лапши, пока Клем, словно заведенный, носится по округе, с кем-то вечно здороваясь, ругаясь и так напоминая Дэну его самого пару лет назад. — Не обращай внимание, у него гиперактивность. — уныло тянет Харви, страдальчески приглядывая за мельтешащим другом. — Но мы с ним друзья детства, а его тренер мне голову оторвет, если с ним что-то случился, так что приходится возиться с этим придурком. Как видишь, безуспешно — вон, тебя откуда-то притащил. И, нет, ты не подумай, очень приятно познакомиться и все такое, но такими темпами Клементи весь состав Чемпионата узнает со всеми их грешками и тайнами, и кто-нибудь точно не выдержит и… Знаешь, он уже как-то валялся со сломанными пальцами, мне хватило. Немец пожимает плечами и утыкается в свое блюдо, выглядящиее реально отстойно — Холмс бы такое нагромождение листьев салата и пармезана есть бы ни за что не стал, но ему и не предлагают, так что приходится мужественно терпеть стойкий запах зелени, повисший над столиком. Они едят молча, поочередно вскидывая голову в поисках запропастившегося Клема, иногда просят друг друга передать соль или перец, но в целом атмосфера больше спокойная, чем тяготящая. Исключая тот факт, что мобильник Дэна просто разрывается от пропущенных вызовов и непрочитанных сообщений. starofyourholylife: дэн starofyourholylife: где ты, мать твою starofyourholylife: дэниэл холмс starofyourholylife: ГДЕ ТЫ ШЛЯЕШЬСЯ starofyourholylife: Я НАЙДУ ТЕБЯ И ЗАСТАВЛЮ ТВОЮ ПРОКЛЯТУЮ ЗАДНИЦУ ПАХАТЬ ТАК ЧТО ОНА НЕ ДОЖИВЕТ ДО ФИНАЛА starofyourholylife: ОТВЕТЬ ЧЕРТ ВОЗЬМИ starofyourholylife: Я ЗВОНЮ ТВОЕЙ МАТЕРИ starofyourholylife: Я ПОЗВОНИЛА ТВОЕЙ МАТЕРИ И ЕЙ НАСРАТЬ НО Я ВСЕ ЕЩЕ ЧЕРТОВСКИ ЗЛА cuteashelldude: Дэн, пожалуйста, ответь. cuteashelldude: Дэн, во имя спасения моей жизни. cuteashelldude: Она ломится в наш номер, Дэн, останови ее. cuteashelldude: Если я выиграю Гран-при, что, правда, сомнительно, я отдам тебе все свои титулы, начиная с 2013. cuteashelldude: ЭТО АНАСТАС ДЭН СУКИН ТЫ СЫН ЯН НЕ ШУТИТ МЫ ВСЕ УМРЕМ starofyourholylife: я так тебя ненавижу С последнего сообщения проходит около часа, когда Холмс читает их все скопом и понимает, что, кажется, лишил жизни двух своих друзей. А по возвращению в отель лишится сего прекрасного подарка судьбы и он сам. Харви заглядывает ему через плечо и впервые за день усмехается, обнажая ряд острых мелких, как у хорька, зубов. Дэн даже невольно зацикливается на их белизне, серьезно, они только что пожрали всякого говна евро на сто, не меньше, неужели огурец и правда отбеливает, как пишут в тупых женских журналах (съешьте перед свиданием полдюжины зеленых горьких попок и вы неотразимы, мамин журнал года эдак 2010), но затем его не самый серьезный разум осознает-таки, что мыслить сейчас стоит немного о другом. Немецкий фигурист лишь понимающе хмыкает на его путанные объяснения и попытку свалить, хватает Клема и сваливает в закат - вернее, обратно на каток. Однако их скорую встречу Хомс не может отрицать, ровно как и тот факт, что эти ребята в роли соперников - что раздолбай Клем с огромными знаниями теории, что собранный и серьезный Харви с явно недюжинным опытом, пугают его не на шутку. Он возвращается в отель часам к пяти вечера, берет на стойке регистрации ключ и дрожащими руками пытается вставить его в дверь номера, гадая, насколько кровавое зрелище увидит. По сути, здесь на данный момент около двух десятков фигуристов плюс столько же тренеров плюс персонал плюс остальные постояльцы и в сумме получается столько трупов, что можно прямо здесь организовывать гребанное кладбище. Перспектива, будем откровенны, не радует. Дверь, наконец, поддается. Холмс зажмуривается, распахивает ее, делает шаг вперед, распахивает глаза и... Ничего. Вообще. Номер ровно в том же состоянии, каким они оставили его с утра: одежды аккуратно висит в шкафу, телевизор, вазы и прочие хрупкие, легкобьющиеся предметы в порядке, стены не сожжены одной силой мысли, абсолютно никакого намека на привычный погром. Вселенная сошла с ума и рассмеялась ему прямо в лицо. Соня выходит из ванной с мокрой головой, видит Холмса , лишь поджимает губы, заворачивая шевелюру в голубое махровое полотенце, падает на кровать и утыкается в экран ноутбука, что-то старательно печатая. Слишком хорошо, чтобы быть правдой; Дэн на всякий случай заглядывает в ванную, но и там царит умиротворенность и даже зеркало цело. Его уже потряхивает от ожидания бури, а ее все нет и нет, и давящая тишина вызывает легкое головокружение. - Если не дойдешь до финала, я тебя из спорта вышвырну, ясно? - доносится из спальни недовольный оклик, и все сразу как-то встает на свои места. Как будто были сомнения.