YOI!AU

Утро дня соревнований для Яна начинается с резко бьющего в глаза солнца, оглушающего чиха и падения с чужой кровати. Ему требуется пара секунд для осознанного понимания происходящего и несколько неловких попыток, чтобы подняться, после чего, скорее нашарив одеяло, чем запомнив его месторасположение, заворачивается в тугой теплый кокон и лениво шаркает в душ. В ванной Анастас, отчаянно скрипя зубами, самоотверженно оттирает с зеркала подозрительные зеленоватые разводы. По повисшему стойкому запаху мяты Ян догадывается, что неопознанная субстанция — ничто иное как мятная зубная паста, но решает не уточнять подробности произошедшего. Завидев его макушку в отражении, Анастас неразборчиво бурчит что-то, что отдаленно можно принять как за «Доброе утро», так и за несколько крайне нецензурных выражений, которые в приличном обществе даже в голове произнести стыдно. Ян все же надеется, что в виду имелось первое, и на всякий случай здоровается в ответ. Повисшую тишину не прерывает ничего, кроме мирного журчания воды и шуршания бумажных полотенец о стекло. Ян жмурится, смывая с головы шампунь, изредка косится на недовольно пыхтящего тренера, временами чувствуя на себе ответный, какой-то неясно-осуждающий взгляд, в зависимости от ситуации способный приобретать тысячу разных оттенков. Сейчас этот самый взгляд буквально кричит «Ты вроде как нигде не накосячил, но мне нужно на ком-нибудь отыграться, так что натвори что-нибудь такое дерьмовое, пожалуйста». А Ян, как известно, просто не умеет отказывать. Анастас вопит не хуже жертвы маньяка из какого-нибудь второсортного детективного русского сериальчика, когда струя холодной, ледяной даже воды внезапно бьет в спину, едва не сбивая с ног, и хотя удается удержаться он неплохо прикладывается челюстью об раковину, что удовольствия приносит так же немного. Впрочем, уже спустя считанные мгновения роль жертвы благородно принимает на себя Ян, с самым невинным видом сообщая, что душ, наверное, не исправен. Не поверить его ангельскому взгляду просто невозможно — если знать его меньше трех с половиной минут, конечно. Во всех остальных случаях купиться может разве что полный придурок. От статьи за особо жестокое с отягощающими Анастаса спасает только звонок служебного телефона. Администратор на том конце провода что-то объясняет, слишком бегло разговаривая по-английски, чтобы его можно было понять, и он совершенно беспардонно пользуется этим, сыпля ругательствами без разбору («господи, блять, нет, нам нахрен не нужны эти услуги, пожалуйста, хватит, да идите вы все, нет сэр, это я не вам»). Работник долго и нудно втолковывает ему список всех предоставляемых отелем бонусов и расписание работы всех контролируемых ими объектов, из которых потенциальный интерес способен вызвать лишь каток, после чего так же долго извиняется за потраченное время. В конечном итоге, перейдя на чистый испанский, Анастас в открытую матерится в трубку, пока собеседник продолжает бубнить себе под нос, и это немного… помогает? По крайней мере, легче становится намного. Ян послушно ждет его в ванной, сидя на своеобразной скамеечке, притащенной из спальни, и листая журнальчики сомнительного содержания. Он не удосуживается даже высушить голову, заставляя бумагу под пальцами мокнуть после каждого неловкого движения волосами. Анастас пялится на него, прислушиваясь к собственным ощущениям, но убивать, слава Богу, больше не хочется. Не так уж сильно, во всяком случае. Разница у них в росте не самая существенная, но Анастас, аккуратно присев рядом, внезапно понимает, что все еще выше сантиметров на пять. Ему-то казалось, что за лето Ян здорово вымахал — да так оно наверняка и есть, однако почему-то именно это осознание помогает вспомнить, какой он все-таки ребенок. Достаточно способный и не по годам сознательный, но — ребенок. А еще — что разницы между ними, не много, не мало, пятнадцать долбанных лет, постоянно стоящих у него перед глазами, и от их присутствия тошнит сильнее, чем от местного завтрака (самого отвратного, что Анастас вообще когда-нибудь пробовал за все время разъездов). — Так что там насчет боевого духа? — переводить тему он умел всегда, с этим не поспоришь. Без сего чудесного навыка в их мире сплетен, интриг и скандалов выжить решительно невозможно, и уж кому, как не ему быть в этом уверенным. — На твердую четверочку, я бы сказал. Ян волнуется, по нему сразу видно, и не удивительно — в прошлом году он не дошел даже до полуфинала, с треском провалившись на кубке Китая. Провалившись, кстати, в вполне прямом смысле: прыгать в последние двенадцать секунд, когда программа уже завершена — решение не самое разумное. От Анастаса ему тогда влетело по самое не хочу, но изменить ничего уже было нельзя. Местный спортивный канал будто назло почти неделю ежедневно крутил то самое злосчастное выступления, а Ян примерно столько же не выходил из собственной комнаты. Но самого страшного — незапланированной травмы, удалось избежать, а потому злиться на него смысла не было. Себе же хуже и сделал. — Давай в этот раз нормально, ладно? Я не требую невозможного, если знаешь, что не выходит — просто не стоит. В крайнем случае, попытаемся в следующий раз. — Следующего раза не будет. — А? А у детей огонь в глазах горит все же ярче — уверенно, может, слегка наивно. Совсем не так, как у старших, поубавивших пыл ребят, прошедших через кучу проигрышей и сполна насладившихся разочарованием. Оно, как патока, тягуче-сладкое, ломающее. Заливающее полыхающий костер. Оно и на нем когда-то отыгралось нехило. Анастас стискивает пальцы на футболке и резко выдыхает. Этому, слава Богу, такое не грозит. И отлично. — В этот раз я не подведу. Возьму золото, чего бы мне это не стоило. Пламя в душе — чертовски опасная штука. Обжечься самому? Легче легкого. Сгореть до тла? Без вопросов. Утянуть за собой других? Да пожалуйста. За это он ему и понравился, наверное. — «Не говори „гоп“, пока не перепрыгнешь». Слышал же, да? Вот и не высовывайся у меня тут до результатов отборочных, медалист хренов. Ян нарочито обиженно закатывает глаза и пожимает плечами. Мол, говори что хочешь, я тебе еще покажу. Анастас и не сомневается: покажет. Еще как. *** — А тебе не кажется, что это немного, ну, совсем чуть-чуть, почти несущественно опасно? Эл включает свет на экране телефона, чтобы посмотреть время, и часы с характерной вибрацией высвечивают начало третьего. Хреново, на самом-то деле, на сон ему остается всего четыре часа, не больше, да еще и часовые пояса бьют по организму страшной силой — желание вздремнуть возвращается в самый неподходящий момент. Сидящая напротив Кейт (которая, кстати, прилетела всего-то час с лишним назад, абсолютно не подумав хоть как-то об этом предупредить) лишь жизнеутверждающе хмыкает, распустив хвостик и наматывая на палец прядь темно-русого, кофейного даже порядком отросшего каре. Эл равнодушно скользит взглядом вслед этому процессу, почти ничего не ощущая, кроме стойкого желания отрубиться прямо здесь и сейчас, но терпит из последних сил, приоткрывая глаза на одну треть только ради приличия. — Да брось. Ты это уже тысячу раз делал. Конечно, слегка перегрузим вторую половину, зато явно сорвешь больше баллов даже на вращении. К слову, что насчет спирали, думаю, она отлично впишется между базой и переходом. Ладно, Кейт и вправду не просто хороший тренер — она настоящий профессионал в области педагогики, сей факт признают даже самые маститые критики. Мало кому удается выпустить такое количество талантливых воспитанников за срок в десять лет — да что уж там, практически нереально в девятнадцать начать тренировать юниоров, когда сам ты еще едва-едва вышел во взрослую лигу. Мало того — тащить на себе сразу несколько человек. Эл отлично помнил день, когда их друг другу представили, главным образом потому что Кейт сразу назвала его совершенно бесперспективным учеником, чей потолок — региональные. И эти вроде бы мимолетно брошенные слова Эла, никогда особо не стремившегося хоть к чему-то, а в то время еще особо и не блиставшего, задели настолько, что он за какой-то месяц обогнал всех потенциальных соперников, выгрызая себе место вначале в тренировочном лагере, где Кейт тогда числилась неофициальным помощником, а позже и место в ее команде. Бесспорно, тренер из нее просто замечательный. Но, будем откровенны, иногда она перебарщивает. Очень серьезно перебарщивает, вот прямо как теперь. Кардинально менять программу за двенадцать часов до выступления — крайне тяжело и непредсказуемо. Усложнять ее в разы без предварительного погона для любого уважающего себя фигуриста — чистой воды безумие. И как же удачно совпало, что Элу на результаты совершенно все равно. Если это не касается его здоровья и жизни, разумеется. — С перестройкой я элементарно в ритм не попаду. — пускает он в ход последний контраргумент, особо ни на что не рассчитывая. Где-то глубоко внутри уже успевает согласиться, понимая, что иначе не отвертишься. — О, мой дорогой, — Кейт сдавленно ухмыляется, заглядывая ему в глаза. И все-таки они разительно отличаются — как по темпераменту, так и внешне. — Будь на твоем месте кто-то другой, играла не стоила бы свеч. Но ты, ох, не прибедняйся, ты и правда справишься со всем. Это то, что тебя вытягивает. Талант, фишка, изюминка, называй как хочешь. Так что… Музыка, Эллин, благослови музыку. Она смеется, сует ему в руки наспех накиданный план программы — казалось бы зачем, если он знает ее вдоль и поперек? Но берет, случайно сталкиваясь с тонкими, ровными девичьими пальцами. Как у пианистки. У него не такие, у него кривые и грубые, с ободранной кутикулой и нещадно обгрызенными ногтями. Вот уж когда главный друг — перчатки. А мать вечно ругается, видите ли его эти перчатки по всему дому разбросаны, как будто ей самой, не домработнице все это убирать — Знаешь, я точно пройду. Ну, в финал, а там посмотрим. Видел чужие прогоны и… — И что, никто в этом году не зацепил? Совсем? — Кейт провоцирует, материнским жестом откидывает с его лица прядь и всем своим видом издевается. Будит дух конкуренции, не иначе. — Не то чтобы. — Эл встряхивает волосами и щурится. — Просто чувствую.На этот раз — получится, не сомневайся. — Никогда не сомневалась, ты же знаешь. Кейт понимающе кивает, так, как умеет только она, с долей скептицизма и задумчивости, но и с затаенной поддержкой тоже, и, спохватившись о времени, убегает ночевать в номер Киры — очевидно, жить с учениками уже не престижно. Но тот и не против, меньше народу — больше кислороду. И еще одна бессонная ночь впереди. *** Они с Дэном в очередной раз сталкиваются в столовой, когда Ян растерянно выбирает между яичницей и оладьями, спрашивая совета у порядком раздраженного (даже больше, чем обычно) Эла, без особого желания жующего сомнительного вида бутерброд. Сколько там колбаса хранится, неделю? Две? Этой, кажется, никак не меньше месяца. Дэн подлетает привычно внезапно с извечной улыбкой во все тридцать два и еще за два метра что-то кричит. Эл, который в данный момент пытается толкнуть речь о качестве местной кухни, скрипит зубами и оборачивается, очевидно, чтобы надрать кому-то задницу, потому что какого хрена, блять, никто не смеет его перебивать, да так и застывает с открытым ртом, вдобавок уронив остатки несчастного бутерброда себе под ноги. Застывает — и пялится. Ян пытается сохранить серьезное выражение лица. Получается, правда, хреново. Вопросительно глядящий на них Холмс переминается с ноги на ногу, явно желая что-то сообщить, но пребывая в неуверенности (черт побери, не каждый день на тебя смотрят, как на Иисуса и Люцифера в одном флаконе), в то время, пока Эл достаточно приходит в себя для того, чтобы беспомощно тыкать в его сторону пальцем и что-то сдавленно мычать. Членораздельная речь не получается, получаются булькающий звуки наподобие тех, что издают утопленники в последние секунды перед отключкой. Дэн искренне надеется, что им-то трупов удастся избежать. Ян больше не сдерживает хохот и в открытую прыскает в кулак. Эла это, вероятно, слегка отрезвляет. Он отшатывается в сторону, как от призрака, и впервые за все время их знакомства Ян замечает что-то такое, — страх? Нет, скорее, просто волнение, как бы бредово не звучало. И нет ничего удивительного в том, что финн в конечном итоге резко разворачивается, конечно, не учитывая поверхность пола и едва не поскользнувшись, и самой равнодушной походкой отчаливает в другой конец зала. Ян ржет без остановки под пристальным взглядом Дэна. — Это что сейчас было вообще? — чуточку сконфуженно интересуется Дэн, что-то активно строча в твиттере (Ян успевает заглянуть ему через плечо и заметить конец твитта: «…какой-то чокнутый, наверное». — Это, друг мой, было то самое, с которым я все так рвался тебя познакомить. — блин, да почему так смешно-то? — Так знакомься, Эллин Яниксет, без малого двадцать один, главное золото и надежда Финляндии. Ну же, приятель, где твои хваленные связи и информация? — А, так это он вроде дважды заваливал кубок Ростелекома с минимальным отрывом? — память на чужие провалы и успехи у Холмса все же куда лучше, чем на имена. — Он, он. Только ему не напоминай, а то есть риск до отборочных не дожить. Дэн кивает, зная такой типаж людей, один из представителей которых — его любимый тренер, и вновь утыкается в смартфон набирая десятое сообщение за секунду. Ян с завистью наблюдает, как тот, шагая за ним, ловко лавирует между людей и столиков, не отрываясь от твиттера. Уж он, разумеется, врезается абсолютного в каждого встречного, даже не успевая извиняться. — Так… Ты что-то хотел или…? — он ненавязчиво помогает Холмсу завязать диалог, приземлившись, наконец, за нужным местом. — А, да тут ребята из Федерации выдвинули предварительный рейтинг участников. Думал, интересно взглянуть будет. — Дай угадаю. Во Франции, без всяких сомнений, лидирует Дэн, урожденный «Дэниэл», Джеймс Холмс? Дэн хмыкает, показушно смущается и пододвигает гаджет в его сторону. Ян, нахмурившись, внимательно изучает строчки рейтинга, — в прошлом году все предсказания знатоков сбылись с пугающей точностью, так что… Было бы неплохо быть готовым ко всему. На первом месте в их отборочных действительно расположился Холмс собственной персоной — и его предполагаемый счет в сто двадцать три балла. Дальше шел, — Кто такой этот Х-а-р-в-и? Странное имечко. — О, один очень милый чувак. У него реально неплохие шансы, это заслуженно. Дальше шел одному Дэну известный Харви, рядом с именем которого приводились краткие характеристики: параметры рост/вес/возраст и список титулов и наград. У Харви титулов было по-минимуму, зато серебра — хоть отбавляй. Следующим Яну в глаза бросается крайне еще одно незнакомое, и, тем не менее, крайне колоритное имя, и он не может не вскинуть брови в знак заинтересованности. Задумчивый черноволосый парень взирает на него с экрана с неприкрытым весельем, будто только что услышал хорошую шутку, но в его позе Ян слишком отчетливо различает недоверие и напряженность. Имя на латинице и кириллице, но не русский. Интересно, очень интересно. Потом совершенно неожиданно следует мрачное лицо Эла, закутавшегося в фирменную финскую толстовку и недовольно взирающего на мир. Ян мимолетом думает, что его маньячной, явно вымученной улыбкой можно убивать, и тут же выбрасывает это из головы. А он и не знал, что в этом Чемпионате другу сулят чуть ли не лучший результат за в карьеру. Хорошо бы, если действительно так — Бог любит троицу, но тут был бы очевидный перебор. Пятым выскакивает его собственная фамилия с кричащей ошибкой — Ян готов собственноручно оторвать руки тому, что напечатал «Островска», да еще и приложил фото с Того-Самого-Провала-Века. Впрочем, это не самое страшное. Самым страшным оказывается Литва вместо Латвии в графе побед на родном поприще, и он чувствует неясное пока что желание подарить кое-кому сертификат в вечернюю школу. Так, для проформы. Остальных кандидатов на успех он пролистывает быстро, любопытства ради, и передает мобильник назад, владельцу. Дэн бережно протирает экран специальной тряпочкой, нежно дует, убирая малейшие пылинки, и удовлетворенно прячет в чехол. — Не сомневался, что тебе понравиться. А теперь — вопрос. Что за фигня с тем парнем, как ты там сказал, Янискет? — Тайны человечества за триста, ага. — бормочет Ян и, столкнувшись с недоуменным взглядом Дэна (« опять твои славянские приколы, да?», машет рукой, мол, потом объясню, не зацикливайся. — Видишь ли, ты у нас, помимо прекрасного фигуриста, мог бы стать не менее прекрасным айдолом. Ну, знаешь, такие азиатские смазливые мальчики, задача которых вдохновлять тринадцатилетних девочек, спасать жизни пятнадцатилетним и влюблять в себя двадцать тысяч человек за раз, при этом вытягивая из них бабло за мерч. Увы, не сложилось, айдол пошел в большой спорт, но и здесь не растерялся и применил все свое природное очарование. — А по делу? — А по делу — ты только что встретил человека, который в четырнадцать пересматривал все твои выступления по пять раз, оттачивая технику, и дрочил на твой светлый лик в разы похлеще, чем ты сам на Никифорова. — Эй, и вовсе я не дрочу на Никифорова, просто интересуюсь! — И именно поэтому второй год уламываешь Соню свозить тебя в Питер, ну конечно. Холмс возмущенно пыхтит, размахивая руками, и что-то горячо объясняет Яну, совершенно отрешившись от реальности, так что ложащаяся на его плечо рука становится для него настоящим шоком и поводом для пронзительного вопля. — Dios, не ори так, я же оглохну. — Анастас кривится и отвешивает Холмсу ощутимый подзатыльник. — Меня прислали напомнить, что через двадцать минут предварительный прокат, так что, дамы, поторопитесь, количество мест ограниченно и пропорционально желающим. Дэн с Яном синхронно смотрят на огромные часы у входа и обнаруживают, что на них — почти десять. Не нужно быть гением, чтобы понять: времени в обрез. Пути назад нет, потому что отсчет уже начался. *** Шагая к пункту в такт играющей в наушниках музыке, Дэн раз за разом проматывает в голове порядок выступлений. Сначала — короткая программа. Порядок выступления — по личному рейтингу ИСУ. У более слабого звена, что прямо сейчас борятся где-то в Канаде — произвольно, по жребию. Затем по результатам отбираются двадцать лучших, которые проходят дальше и допускаются к исполнению произвольной. Потом их соединяют со второй группой и вновь распределяют. Призеры едут на кубок Китая, затем восемь человек добираются до Чемпионата США и уже оттуда тройка лучших автоматически проходит в финал. С теми, кому не повезло, сложнее — их вновь направляют на произвольную сначала в Швейцарию, по итогам которой и отбирается первая десятка, затем — в Италию, где проходит шестерка, допущенная до кубка Ростелекома — конечной цели перед финалом. Алгоритм простой, понятный и заученный лучше, чем дважды два, но Дэн все равно нервничает, что не говори. Главным образом потому, что рейтинг у него отличный, что и скрывать, тем более, когда рядом нет Парня-Который-Всегда-Все-Портит. Но настрой все равно дурацкий, и даже осознание собственные громадных шансов уверенности, к сожалению, не прибавляет. — Так, ну-ка, не смей раскисать. — Соня сурово сводит брови, придирчиво разглядывая его образ для короткой программы. Достаточно лаконично, просто и вместе с тем с изюминкой: вроде бы обычный черный костюм, который выгодно подчеркивает алый узор на плечах, символизирующий огонь, а объемные детали лишь дополняют, напоминая языки пламени. — Надеюсь, я сейчас не похож на Китнисс Эвердин. — Будешь похож на Леонардо Ди Каприо в «Титанике», если посмеешь облажаться. Он улыбается, чувствуя в ее голосе тщательно скрытые от посторонних ушей нотки волнения — и не удерживается от коротких объятий. Соня что-то ворчит, но покорно обнимает, успокаивая прежде всего себя. — И не забывай, что я тебе говорила в Лестере. — шепчет она, и Дэн округляет глаза, ибо, серьезно, он, конечно, тот еще придурок, но не настолько, чтобы забыть такое. — И во что нам это выльется, если мои родители получат аннулированное приглашение. Дэн смеется, тихо и непринужденно, и Соня вновь принимает сосредоточенный вид, который и должен быть у тренера, и почти выталкивает его на лед, когда судьи выкрикивают номер (пугающую многих единицу), выкрикнув напоследок пожелание удачи. И начинается. Дэн чувствует себя на льду гораздо, гораздо лучше, чем пресловутая рыба и любые другие морские обитатели. Он — хозяин положения. Он управляет собственным телом, вниманием зрителей, течением времени и ситуацией. Он — победитель. Первые аккорды звучат резко, надрывно бьют по ушам, заставляя действовать. Чувство, будто с разбегу кидаешься в самую гущу боя: на мгновение теряется ощущение реальности и хоть какая-то связь с внешним миром. Насыщенность первой части программы и отсутствие банального перехода заставляют нервы натягиваться до безумия. Дэн делает короткий пробный круг по льду и сразу же переходит в тройной Лутц с шагов, удачно приземляется и идет на ребро — срезает движение, чтобы не занесло. Дает себе фору в две секунды для перевода дыхания — и переходит во вращение. Основные позиции он не любит и не терпит, но выполняет почти что блестяще, слегка запоровшись на второй и на выходе, в последний момент зацепив коньком лед, что с лихвой восполняется следующей комбинацией: он вовремя проматывает в голове, что начинать лучше с левой ноги — на правой потом будет проще удержать равновесие. Легкий переход в прокат проходит под опасным углом, но ребро — это еще не самое сложное, так, разминка. Худшее впереди. Связки даются ему идеально, вообще без проблем, да и дыхание на них перевести и осмотреться гораздо проще. Дэн кидает быстрый взгляд на трибуны — туда, где в толпе, предположительно, должны находиться соперники, большинство из которых неотрывно на него пялятся, стремясь подловить каждый промах, и уходит в четверной Сальков с шагов, чувствуя внезапное головокружение от слишком стремительной смены действий. Это хорошо, даже очень, потому что качественно выполненная работа — всегда болезненная. И сбившееся дыхание и легкая рябь в глазах — лучший тому пример. Сальхов он недокручивает совсем немного, на какие-то жалкие сотые, и ожидаемо заваливается вправо, едва успевая выровнять траекторию. Воспаленное сознание краем чувств ловит отголоски комментариев арбитров, но тут же откидывает, как абсолютно ненужную и лишнюю информацию. Главное правило любых выступлений: существуете только ты и лед. Весь остальной окружающий мир плавно отходит на второй план и малейший его прорыв способен разрушить тщательно выстроенную хрустальную стену за считанные секунды. Темп приходится менять достаточно часто. В том то и суть короткой программы: показать все и сразу, не прибедняясь и меняя последовательность. Многие предпочитают брать отрывки из разных мелодий, позже органично соединяя их в одно, но для некоторых, в том числе и для Холмса, целостность композиции — на первом месте. Ты можешь быть гребанным гением, оттачивать навыки годами и добиться настоящего мастерства в технике, но какой в этом смысл, если ты просто не сможешь грамотно преподнести это зрителю? Равноценно тому, как профессор десятилетиями работает над научной диссертацией, тщательно, по крупицам собирает и отсеивает информацию, составляет идеальную презентацию и начинает заикаться на устной части. Сущее безумие! Ему удается закончить первую половину либелой и плавно перейти ко второй — закрывающий. Все центральные элементы, требующие серьезных усилий, уже позади, это — фактически финишная прямая. Остается лишь третье вращение, дорожка шагов и каскад из Акселей — самое, пожалуй, опасное на этом этапе. Но в нем он как раз-таки почему-то безумно уверен, будто сама Удача ободряюще шепчет ему на ухо. Двойной Аксель проходит превосходной; тройной, впрочем, не хуже. Музыка стихает ровно в момент, когда Дэн замирает посреди катка после прыжка, тяжело сглатывая. Помнит, что дальше еще — произвольная, по крайней мере, надеется, что пройдет, однако экономить силы решительно не получается — невозможно заранее предсказать, с каким трудом дастся тот или иной элемент. Какие-то мгновения на трибунах — абсолютная тишина, прерываемая лишь его собственным тяжелым сбивчивым дыханием, а затем, почти без перехода — шквал аплодисментов. Со льда он сходит на ватных ногах, и тут же его встречает Соня, молча хватая за руку и буквально буксируя к камерам. Говорить не хочется совершенно: во рту просто дикая засуха. Хочется выпить и отдохнуть, а мысли о произвольной программе нещадно дробят черепушку. Репортер что-то спрашивает, но он не слышит — только напряженно всматривается на экран. Цифры вспыхивают через мучительно долгую минуту, заставляя облегченно выдохнуть. Сто тринадцать целых восемьдесят три сотых. Не идеально, однако неплохо. На лед выходит следующий. Холмс даже не смотрит, кто именно, просто падает на ближайшую скамью и пытается отдышаться, при этом не заработав гипервентиляцию. Соня беспокойно щупает лицо, спрашивает все ли нормально и изредка комментирует происходящее на катке. Счет второго оставляет чуть меньше ста. Третьего — где-то так же. Четвертым оказывается утренний псих — Дэн ради праведного любопытства даже вскидывает голову, да так и замирает, не отрываясь. Нет ничего особенного в этом простом и лаконичном катании, ровно как нет и ничего лишнего. Все понятно и уместно, не без косяков, но не слишком явных. Мелодия, как и у него самого, с резкими переходами, но более непредвиденная, с неожиданными вставками, будто и ненужными, и все же ужасно вписывающимися, и короткими паузами. Перерывы — чтобы не выдохнуться и… экономить. Вот же черт. Грамотный, блин. Конечный счет — сто восемь целых, тридцать семь сотых. И крайне сосредоточенный вид — как на поле боя. Война, значит, да? Потом выходит Ян. У него все, слава Богу, поспокойнее и неторопливо. Никакого напряжения, полная самоотдача, максимум чувств — Дэну его сильные стороны знакомы более, чем хорошо. Из слабых все еще остаются прыжки — Ян умудряется завалить два из трех, выкручиваясь в последние мгновения, те самые, когда кажется, что вот сейчас уже ничего нельзя исправить. Но, стоит отдать ему должное, ни разу не теряет лицо — продолжает улыбаться, легко и таинственно, и после заведомых неудач. А баллы — восемьдесят пять и четырнадцать. Дерьмо, на самом-то деле. Если не набрал хотя бы сотню на короткой — считай, пропал на произвольной. Никакого вам, господин, Китая, довольствуйтесь Берном. Располагайтесь. Ну, как вам? Уже чувствуете себя лузером? Холмс подмечает еще парочку талантливых ребят, напрягаясь трижды. В первый раз — когда замечает того самого неизвестного брюнета из рейтинга. За техникой почти не наблюдает, но все равно ловит взглядом потрясающую уверенность в каждом движении — такой даже у одного британского мерзопакостного ублюдка нет. Мастерски отточенные прыжки не просто бросаются в глаза — нагло вламываются, забыв о всяких правилах и нормах приличиях. С этим будет очень непросто, Дэн каким-то шестым чувством понимает. Второй причиной беспокойства становится Харви. Он и правда профессионал — не делает ставку на эстетику хореографии, просто механически собирает баллы, связывая несвязываемое и комбинируя некомбинируемое. Таких безумных переходов Дэн еще ни разу не видел — так сражается отчаянный солдат, брошенный на погибель, хаотично хватая любое попавшееся под руку оружие. И ведь спасается, случайно, нелепо, но вытягивает, сохраняя себе жизнь. Первым вырывается с поля боя. Лучший счет. Блять. Следующий за ним Клем не впечатляет совершенно — безнадежно, как ни крути. А вот парень за ним… Неизвестный рыжий (Милен, Франция, 18 лет, если верить арбитрам) самым наглейшим образом ломает все элементы, создавая конструкции похлеще Харви. Безумие перехода во вращение из прыжка знает любой уважающий себя фигурист с пеленок, главным образом потому что риск сломать ноги стремится к абсолютному максимуму. Этот парень выполняет сущий бред играючи, совершенно игнорируя (или пребывая в неведении?) нормы человеческих возможностей. Откатай так сам Холмс — он бы уже лежал не в зале для участников, а на больничной койке, но Милен по окончанию выступления лишь счастливо смеется в камеру и передает привет многочисленным родственникам. Судьи медлят с его результатами, явно пребывая в замешательстве, и в конечном итоге дают ровно сотню. Остальных он пропускает, зациклившись на, очевидно, самых интересных личностях этого сезона. Он сам, разумеется, в их число тоже входит, но не стоит строить себе иллюзии — будет тяжело, тяжелее, чем раньше. Итоговая таблица выглядит довольно неплохо. Харви, ожидаемо, первый. Сто семнадцать баллов. Заслуженно, но все равно чертовски обидно. Вторым стоит он, Холмс, с разрывом всего в три с половиной очка. Третий — Эл. С почти таким же разрывом. Дэн вскидывает взгляд на Соню и с удивлением обнаруживает, с каким усердием она протирает его очки — слишком уж яростно, со злостью, едва не выдавливая несчастно трещащие стекла. Дальше Милен со своими страшными выкрутасами оккупирует четвертую строку. Незнакомец-брюнет — Келлин Ди Кей, пятый. И вот за него Дэн даже рад, потому что, серьезно, достоен и тройки. Но и пятерка — результат достаточный для гордости. Ян оказывается где-то в середине, что-то ближе к пятнадцатому, но в двадцатку вырывается, и то хорошо. Дэн за него волнуется, правда-правда, чувствует какую-то ответственность, как там азиаты говорят, семпай? Вот оно самое. Им дают перерыв: полчаса или около того. Немного. Соня ощутимо нервничает, гораздо больше его самого, и Холмс фыркает каждый раз, когда она что-то пытается сказать и сбивается, заикаясь от нервов, в конце концов утыкаясь лбом ему в плечо. Они просто молча сидят, Дэн зажмуривается, вновь и вновь проигрывая в голове произвольную, и морально готовится к ней. Фигуристы вокруг него такие разные — каждый совершено не похож на других, но нервничают почти все примерно одинаково. «Почти», потому что сидящему в углу с плеером Элу, вышагивающему по помещению с самым хладнокровным взглядом на свете Яну, что-то втолковывающему Анастасу, и меланхолично разминающемуся Келлину, вероятно, абсолютно наплевать. Или, может, так кажется. Неважно. Теперь их вызывают, опираясь на результаты предыдущей программы. Ненормально бледный, как вампир, Харви выходит первым, и Дэн явственно различает дрожь в его пальцах. Откатывает он, кстати, здорово — не хуже, чем в короткой, и срывает громадный окончательный счет. Дэн цифр не боится, у него с алгеброй в школе все было нормально, но все равно неприятно видеть подобные числа у соперников. Свое выступление он помнит смутно, обрывками. Дважды спотыкается, но не критично, чувствует стук крови в ушах и делает слишком крутой заход на второй круг в первой половине. В целом получается неплохо, счет вновь всего на пару единиц меньше Харви, и Холмс чувствует мимолетный укол досады в боку — обидно уступать из-за какой-то мелочи. Эл неожиданно для всех присутствующих чуть не врезается в бортик на середине, заваливает Сальхов и вваливается в комнату ожидания с обильным носовым кровотечением. Ищет кого-то бегающим безумным взглядом, зрачки расширены — будто под галлюциногенными. Его баллы Холмс глянуть не успевает, но как-то не сомневается, что там все — хуже некуда. У Милена с Келлином все выходит, как и предполагалось, отлично, и теперь они предположительно разделяют третью и четвертую строчку соответственно. А еще они будто избегают друг друга — или тот презрительный взгляд от француза Дэну лишь почудился? Ян откатывает лучше, чем на короткой, и это радует. В сильную группу не прорвется, к сожалению, уже видно, но не косячит, и на том спасибо. Ему даже хватает настроя переброситься с Дэном парой слов, а потом он извиняется и куда-то стремительно летит — Холмс очень надеется, что не в медпункт к Элу. Попасть к медикам в первый же день Чемпионата — способность феноменальная, надо бы поинтересоваться у финна, не снимался ли он в Людях Иск или в Фантастической четверке. В целом произвольная ухудшает практически все результаты, но конечные лидеры меняются не сильно. Лидирующая тройка — Харви, он, Холмс, собственной персоной, и Милен, его устраивает. Эл скатывается аж на шестое. На повторе крутят его испуганное лицо в крови перед камерами, и Дэну даже становится немного его жалко. Зато это почему-то очень радует внезапно расслабившуюся Соню, хотя особо садистских наклонностей за ней раньше никогда не наблюдалось. То, что для Франции это конец, Дэн осознает лишь на пьедестале, ощущая странную тревогу и понимая, что слишком уж все просто. Остается немного — уже завтра прибудут победители из Канады, которые вместе с остальными разделят судьбу. Какую — будет зависеть лишь от личного счета каждого. Дэн только желает, чтобы для него все обернулось наилучшим образом.