YOI!AU

— Итак, мистер Янг, тема вашей программы в этом сезоне — «Торжество». Связана ли она с программой вашего главного, дважды разгромленного соперника Дэниэла Холмса «Возрождение»? И как вы расцениваете его шансы на победу в этом году? — Трижды. — Что? — Трижды разгромленного. Репортер слащаво улыбается ему, подносит камеру так близко к лицу, что хочется крикнуть «Прекратите немедленно!», замахнуться, разбивая экран вдребезги, а затем надеть на голову этого придурка стоящее позади мусорное ведро с кучей стаканчиков из кофе-машины. Вместо этого Элиз, поправляет галстук, закидывает одну ногу на другую и не менее слащаво усмехается, обнажая ряд белоснежных острых, как у ласки, зубов. Он весь такой: высокий, худой (но не тощий), гибкий, с легким, прозрачным почти что намеком на мышцы. Расслабленный — и вместе с тем стремительный, готовый в любой момент броситься на добычу подобно хищнику. Искусственная улыбка ничего не значит — где-то в глубине глаз запросто можно заметить металлический блеск холода и расчета, вот только взглянуть в них и выжить удастся не каждому. Элиз Янг будто ядовитый цветок. Привлекательный и смертельный одновременно. Попасть в сети паука легко, гораздо сложнее их разорвать. Вопросы, вопросы, вопросы. Журналистов мало интересуют его мысли или техника катания. Им нужно семя раздора. Скандал. Малейшая неосторожная искра, после которой рискует остаться голое пепелище — в том случае, если спортсмен слишком вспыльчив и разговорчив. Но это, о, это, разумеется, не про него. Он не просто умеет взвешивать каждое сказанное слово, он, черт возьми, прекрасно это делает, не нуждаясь ни в каких пиар-менеджерах, что так настойчиво навязывал ему тренер еще в юношеской лиге. Теперь-то все по-другому. Теперь уже он настаивает на всех решениях и выбирает из них выгодные, игнорируя любые советы. Чужое мнение — просто мусор. Так есть, так было и будет всегда. Элиз Янг прекрасно строит свою судьбу и сам. — Смею заверить, что наши с господином Холмсом программы связаны настолько же, насколько способны иметь общие дела финалист и первый выбывший. — он не приводит конкретики, кого на какое место ставит, но все и без того ясно. В то же время не придерешься — судиться по статье «Оскорбление» Элиз в прошлом как-то не особо понравилось. — Я никогда не ставлю задачу обойти кого-то конкретного, ведь это — лишнее ограничение. К чему они, когда ставишь цель не победить, а стать лучшим? А именно этого я и хочу. «Именно этого я и добьюсь». Он медлит со второй частью. Прихлебывает отвратительный растворимый кофе, сдерживая первый порыв тут же выплюнуть его на безупречно-белоснежный пол, противно режущий глаза. Расплескивает немного на дубовый журнальный столик, совершенно неискренне извиняется, промокает салфеткой и метким броском отправляет ее в покачнувшуюся урну. — Шансы… Шансы, мистер… — что ж, линзы, чтобы не щуриться, стоило все же надеть. -…Крауч, есть у всех. Вопрос лишь в том, как конкретно они захотят ими распорядиться. Боюсь, Холмс в данном случае — не исключение. К счастью, я часто вижу результаты наперед и могу заверить, «Торжество» — восторжествует, уж простите за каламбур. Мистер Крауч задумчиво кивает, что-то быстро строча в блокноте. Казалось бы, зачем, звукозаписи вполне хватит, хоть Элиз и понимает, что не только слова — любой его жест сейчас имеет значение. — Однако, позвольте. Неужели Вас совсем не пугает, что Дэниэл сейчас — на пике своей карьеры? Действительно ли это так просто — вырвать золото из рук настоящего монстра, пять раз становившегося чемпионом Великобритании и трижды — мира? Разумеется, последние три сезона у Вас наблюдалось некоторое преимущество, но как можно знать, не подведет ли удача в этот раз? На какое-то мгновение Янг сжимает стаканчик слишком сильно — так, что капучино едва не летит ему на костюм, но вовремя успевает взять себя в руки. На лице у него — спокойствие и уверенность в десять раз сильнее, чем обычно, хотя этот идиот вряд ли не успел заметить мелькнувшую в радужке ярость. Кто бы знал, как ему очерствели подобные вопросы об этом «ветеране льда», «монстре фигурного катания», «незаходящем солнце». Оставалось радоваться, что осталось ему недолго — скоро двадцать пять стукнет, а там и четвертый десяток не за горами — какая тут карьера. Увы, провокатор-журналюга был прав — пик старикашки сбить будет крайне тяжело, каким бы талантливым он, Элиз, не был. Иногда способности серьезно проигрывают перед опытом, ничего не попишешь. Только, блять, не в этом случае. Не с ним. Ни за что. Он молчит, дольше, чем до этого, и сверлит взглядом ни в чем не повинную стену, раз за разом проматывая в голове нужные слова, выстраивая ответ. Нужно что-то простое и лаконичное, что-то, что запомнится и даст понять: он не сдастся. Никогда. — Даже звезды имеют тенденцию гаснуть, господин Крауч, поверьте. Особенно те, чье сияние ослепляет. Крауч одобряюще цокает языком и выключает диктофон. Стоп, снято. *** Первой и, пожалуй, главной вещью, поразившей Григория в Квебеке, оказывается каток. Он не примыкает к отелю, как многие площадки для Чемпионатов в других странах, но живет какой-то собственной, неуловимой для глаза обычного человека жизнью. Отсутствие евроремонта, огромного пространства и всевозможных украшений вовсе не портит впечатление об этом месте, напротив, лишь приводит в восторженное замешательство. Лед словно кричит «ты здесь не для любования — для победы», и Григорий склонен с ним согласиться. Лишние пафосные мелочи привлекают взгляд зрителя, отвлекая его от главного зрелища — выступления, так что такая напускная простота приходится как нельзя кстати. На каток он вырывается практически сразу после прибытия в Канаду, не обращая ни малейшего внимания на наставления недовольного тренера, но что поделать: когда у Григи кипит кровь от затяжного бездействия, остановить его просто невозможно. Это знание очевидно для всех, и потому он, наплевав на регистрацию и вещи, несется по выданному на рецепшене адресу. Помещение ожидаемо пустует — местный спортивный комплекс работает круглосуточно, однако желания вставать в пять утра ради тренировки оно особо не прибавляет. По льду шатается лишь несколько вялых (временами — хорошо знакомых визуально) тушек, проскальзывают и несколько слишком уж активных экземпляров. Как, например, парень, прямо у него под носом совершивший безумную смесь вращения в прыжке и мертвой петли с такой невозмутимостью, будто всю жизнь только этим и занимался. Наверное, так, впрочем, и есть. Но Григу, будучи предельно честным, заинтересовал даже не опыт сумасшедшего (или непризнанного гения?). Кое-что другое. Кто он, блин, такой? Лишь после того, как тот резко прерывается на половине элемента (все-таки чокнутый, не иначе), без предупреждения разворачивается в его сторону и легко, в пару шагов преодолевает расстояние до бортика, Григорий понимает, что ляпнул случайную реплику вслух. Неловко, конечно, как и всегда в его жизни, так что Григорий предпринимает осторожную попытку слинять куда подальше и даже делать мелкий шаг в сторону. И сталкивается с незнакомцем взглядом. А он улыбается, не искренне, но и не пугающе, словно по-дружески подшучивая над незадачливым новичком, а затем заливисто смеется. Отталкивается от бортика и легко играючи достигает середины катка, не открывая взгляд от собеседника. — Кто я такой, сказать сложно. Талантливый фигурист. Трехкратный чемпион Великобритании. Двукратный призер Чемпионата Мира. Сын посла доброй воли ООН. Бывший член клуба стукнутых фанатиков, верящих в пришельцев. Просто хороший парень. Так много личин, так мало истины. Мы, спортсмены, всегда на виду и все же у каждого найдутся свои скелеты в шкафу, недоступные простым смертным. Иронично, не находишь? Иронии Грига не находит ни капли, но на всякий случай энергично кивает. — Так ты веришь в пришельцев? — Есть такое. Не можем же мы быть одни в такой громадной Вселенной. — и, подумав добавляет. — Элиз Янг, Англия. — Григорий Сорокин, Корея. Грига в очередной раз осознает, как же странно звучит этот его контраст имени и страны — и даже на секунду жалеет, что тогда, давно еще, не остался в России. По крайней мере, местные не пытались бы так унизительно коверкать произношение, а иностранцы — подавлять смешки. Но Элиз — нет, он не смеется. Наоборот, как-то весь уходит в себя, слегка нахмурившись и глядя на него теперь уже в упор. Грига нервно стучит пальцем по бортику, борясь с желанием отвести взгляд — проиграть даже в этом он не был готов. В конечном итоге Янг сдается первым, тут же возвращаясь в свою исходную невозмутимость буддийского монаха, и, сдержанно кивнув, возвращается к своим пируэтом. Грига забивает на тренировку и просто некоторое время следит за ним. Черт, а парень реально хорош, какого это он вообще сейчас здесь, а не в гребанной Франции, куда вчерашних юниоров, естественно, не пускали, как ни проси? Хотя пары минут наблюдений хватает, чтобы заметить легкую неестественность в движениях правой ноги — какой-то секундный недокрут, заторможенность, стремление задвинуть на задний план. Значит, были травмы, причем, видимо, совсем недавние. И сезон не пропускал, это точно, иначе не держался бы теперь так уверенно. Его окончательно торкает, когда, накручивая по залу ленивые круги, он вспоминает прошлогодние заголовки новостей — что-то вроде «Серия проигрышей Неостановимого, что это: случайная цепь событий или последствия роковой ошибки?», в которых мнимые критики наперебой трещали по поводу возможного появления новой легенды фигурного катания. Конкретно взрослой лигой Грига заинтересовался лишь в этом году и толком не изучил победителей прошлых лет, лишь текущих соперников и их рейтинги, но сомнений не оставалось — вероятная травма, незнакомое ему имя Элиз, которого в ранних списках участников просто не было, чемпионат Великобритании и тот взрывной скандал складываются в один паззл быстрее, чем он сам успевает осознать это. Да быть того не может, неужели он — тот самый…? Пока Григорий в голове пытается корректнее сформулировать вопрос («Слушай, это не ты случайно сверг гения наших времен и не собираешься ли ты нагадить и мне?» звучит слишком уж грубо даже для него), за окном потихоньку светает, и каток медленно, но верно пополняется новыми лицами. Здесь и те самые ребята из рейтинга, чьи биографии он прошерстил от и до, и совершенно невыразительные лица, ничем не отличившиеся на прошлых чемпионатах. Юниоров тоже предостаточно — правда, из Кореи свезло только Григе, да и то потому что там за последнее время с новичками негусто. Федерация, конечно, усиленно занимается поисками юных талантов, но просто любить кататься и уметь это делать — вещи сугубо разные, однако для нынешней молодежи едва ли различимые. Сам Грига до сих пор не уверен, что что-нибудь урвет — уровень не тот. Да и готовились они не слишком упорно под предлогом первый раз — не последний (хотя Грига-то понимал, что надежд на него просто немного, чтобы там не говорил тренер). — Еще одна такая выходка и клянусь, я доложу в Совет Федераций! — раздается абсолютно внезапный громкий вопль с другого конца помещения и все находящиеся с Григорием спортсмены, включая его самого, синхронно оборачиваются на источник шума. Возле левого бортика — картина маслом: трое парней примерно его возраста, двое из которых барахтаются на льду, стараясь заехать друг другу в стратегически важные места вроде носа или глаза. Еще один, с виду — раза в два тоньше этих двоих, в это время пытается их разнять, выкрикивая не самые цензурные угрозы. Даже отсюда Грига чувствует исходящее от голоса нетерпение. Кажется, такое уже не впервые и порядком достало третьего. Он рискует подкатиться поближе, просто, чтобы не проморгать разрешение ситуации. Барахтающиеся товарищи что-то недовольно вопят, но руки покорно расцепляют и расходятся на пару метров. К одному из них, тому, что повыше и поагрессивнее, подбегает вышеназванный (чистый блондин, кстати, наверное, славянин), что-то втолковывает, толкая локтем в бок. Парень показательно отворачивается, всем своим видом изображая обиду, после чего блондинчик, разочарованно закатывая глаза, топает ко второму. — О, вижу, кому-то приглянулась наша великолепная троица. — хмыкает кто-то Григе на ухо, и он удивленно ойкает, отшатываясь. — Да не боись ты так, не съем. Нестор, Греция. У Нестора из Греции маленькая шершавая ладонь, которую Грига осторожно пожимает в знак знакомства, и загадочная улыбка. Немного даже пугающая, потому что тем зрелищем Нестор, кажется, всерьез наслаждается. — Эти придурки — главная достопримечательность каждый отборочных. Ну, после меня, разумеется. — Нестор делает неуловимое движение в воздухе — «приподнимает шляпу» и хихикает, что как-то совсем не вяжется с его внешним видом. — Вон тот блондин — Астрид, Швеция. Высокий — Мет, ну и Гуднайт — оба канадцы. — Мет — это от «метамфетамин»? — Мет — это от Мэттью. Грига глубокомысленно кивает, делая вид, что все понял — хотя нихрена он на самом деле не понял, но кого это волнует, так ведь? Нестор замолкает, лишь тихонько посмеиваясь, посматривая на неугасающий конфликт, и у Григи руки чешутся их разнять, но его вроде как не звали, значит, лезть не стоит, так что он просто желает Нестору хорошей тренировки и отчаливает в отель, уже предвкушая нагоняй от тренера и продумывая правдоподобные отговорки. *** Вот она, великая корейская суперспособность, о которой в Европе слагают легенды — внешне оставаться спокойнее ледяной статуи, пребывая в праведном бешенстве. Григорий, как представитель куда более вспыльчивого этноса — славян, такой черты, к несчастью, лишен по воле судьбы, зато имеет другую, не менее важную — угадывать степень бешенства азиатов по скорости плавления всех металлических предметов в радиусе километра. К удивлению, в этот раз обстановка более, чем в порядке — по крайней мере, бесстрастным взглядом и суровым шевелением бровей дело пока что ограничивается, и Грига в очередной раз благодарит небеса за безграничное терпение Ли. В противном случае его бы давно уже перевели в сборную для инвалидов под предлогом СГДВ. На настенных часах — восемь утра по-местному. Соревнования начинаются в двенадцать, отбросить торжественную часть, жеребьевку и прогон — в полвторого. Времени у них еще предостаточно, но Ли все равно недовольным голосом торопит его, параллельно подсказывая, в какой из двух чемоданов они запихнули костюм для короткой, а в какой — для произвольной, и поражается григиной нерасторопности, когда за полчаса он не находит ни одного, ни второго. В итоге Григу просто выталкивают в ванную под предлогом «наводить марафет» (на деле же — чтобы не путался под ногами). А он и не против, тем более, навести порядок после недавней стрижки дело, мягко говоря, сложное. Тяжко говоря — почти нереальное, и все-таки всевозможные гели творят чудеса, исправляя самые критичные ситуации. Готовиться Грига не любит, особенно сам момент между началом преображения и его концом. Торчать у зеркала приходится долго, а результаты — семь минут выступления в сумме, но красота ведь требует жертв, верно? Тем более, уж эту часть (спасибо Господу) ему милостиво позволяют осуществлять самостоятельно, ибо подпускать Ли к собственному образу — адреналин тот еще, каким бы прекрасным тренером по технической части он ни был. В коридоре, куда его вскоре посылают якобы проветриться, Грига совершенно бесцельно забредает в общую для всех номеров комнату — своеобразную гостиную, и натыкается на Нестора с Астрид. Точнее, это увлеченный беседой Астрид едва не врезается в него, едва успевая отскочить, после чего посмеивающийся Нестор кладет руку ему на плечо и что-то тихо шепчет на ухо, удовлетворенно наблюдая за зардевшимся лицом друга. Грига вопросительно вскидывает бровь, но чужие действия никак не комментирует, только спрашивает, где потеряли «тех двоих, местных». Астрид вопрос явно не нравится — он нервно закусывает губу и каким-то нечитаемым взглядом косится на Нестора, мол, давай лучше ты, а я на беседу не расположен. — Не обращай внимания, он у нас анти-социо. — наконец, отзывается грек, подмигивая Григе. — Никогда сам в этом не признается, но вряд ли кто-то, кроме меня, Мета и Найта, вообще может растормошить его для осмысленного диалога. Блондин вспыхивает еще с большей силой (хотя куда уж сильнее?), с завидной резвостью разворачивается и скрывается в соседнем номере, излишне громко хлопнув дверью — на потолке что-то подозрительно затрещало. Видимо, организаторы не слишком заботятся о судьбе лузеров и новичков — в юношеской лиге Григорию и то отели получше доставались. Астрид оказывается не пятнадцать, как казалось на первый взгляд, а восемнадцать, и он — главный претендент на последнее место в этом сезоне из-за серии унизительных проигрышей по всем параметрам в прошлом году. — После меня, разумеется. — весело добавляет Нестор, которому — двадцать два (Грига дал бы все тридцать) и — ни одного серебра в копилке наград за последние три года, не говоря уже о золоте. С Метом и Найтом ситуации в целом похожи, разве что Найт, как и предполагалось, в этом году тоже дебютировал во взрослой лиге. А вот Мет, напротив, даже принял участие в финале прошлого Чемпионата, уехав домой с шестым местом. Негласный наставник, в теории обязанный мотивировать младшего, Найта бесил до невозможности и вызывал только одно желание — хорошенько вмазать, так что большую часть совместных тренировок они проводили в горизонтальном положении — бить морду лежачему все же в разы удобнее. От столь интересного разговора Нестора отвлекает звонок мобильного. Едва взглянув на экран, он чертыхается, наспех прощается с Григой, желая ему удачи, и убегает в соседний с Астрид номер. Времяощущение у Григи вечно хромает, однако тут он понимает, что и ему уже стоит возвращаться. Не хватает еще за пару часов до выступления окончательно всех вывести. *** Элиз, прищурившись, рассматривает кусок белого картона с пропечатанной на нем цифрой семь и невольно расслабляет плечи. Семь из тридцати — неплохой результат. Не такое давление, как на первого, и нет откровенной скуки, как на последнем. Крайне выигрышное местоположение, учитывая его текущие цели. Арбитр объявляет конец прогона и это служит своеобразным сигналом для каждого: пора. Пути назад нет, остается лишь шагнуть вперед, а там — будь что будет. Хотя Элиз, конечно, надеется, что он станет приятным исключением текущего вечера и появится минимум в трех местных газетах. Он не верит в удачу, как поверил бы в инопланетян и вселенский заговор, и потому с затаенным пренебрежением наблюдает, как выходящие перед ним на лед фигуристы крестятся, подкидывают монетку или пускают испуганную дрожь по пальцам, если коньки не удается надеть с первого раза. Уж он-то подготовлен настолько идеально, что сам президент не найдет ни единой придирки. Предвкушение скорой вероятной победы приятно греет самолюбие и обеспечивает прилив сил, исключая даже малейшую тень страха в движениях или эмоциях. Он готов. Теперь — да. Через тридцать две минуты восемнадцать секунд Элиз Янг впервые за полгода вступает на серьезный лед. *** То, что катается Янг просто превосходно, Грига понимает раньше, чем раздаются первые ноты его композиции, и все же не может сдержать пораженный вздох. Ему никогда еще не доводилось видеть что-то подобное — что-то, что ассоциировалось лишь со штормом в открытом океане и пустынным дождем из алмазов одновременно. Стоящий рядом с парнем Нестор замолкает, махая рукой перед глазами парня. — Хэй, чувак, помни, что я тебе сказал. — раздраженно просит он, теребя пуговицу на верхнем элементе костюме, отдаленно напоминающем мундир. — Это, конечно, безумно красиво и все такое, но не забывай о себе. Главное, не смотри на зрителей. То есть, как раз в их сторону, но как бы сквозь людей понимаешь? Ни в коем случае не сосредотачивай взгляд, иначе собьешься и завалишь все к чертям собачьим. — Да, извини, я слушаю. — Григорию с трудом удается отвести взгляд от разворачивающегося зрелища и вслушаться в слова приятеля. — Слушай, оно все здорово, но такое чувство, что ты мой оппа. Это довольно… Неловко. — Что, прости? — Да так, ничего. Забудь. Нестор хмыкает, но его выпад не комментирует, просто продолжает инструктировать, время от времени обеспокоенно одергивая замечтавшегося парня. На катание Элиз он, если честно, охотно посмотрел бы и сам, да только тот появился в Канаде едва ли не раньше всех, за добрую неделю до главного момента, и настолько намозолил глаза своими причудливыми пируэтами, что искать что-то новое совершенно бессмысленно. Зато Нестор с какой-то скрытой печалью убеждается, что некоторые попадают на данный этап более чем случайно, в то время, пока он всеми силами старается выкарабкаться хотя бы сюда. Грига ободряюще кивает греку, когда высвечивается счет британца — сотня с лишним, он точно не запоминает, да и стучащий в висках адреналин не позволяет нормально сосредоточиться. Нестор еще что-то громко кричит неестественно бледному с зеленцой Гуднайту (который, кажется, абсолютно не понимает, что происходит), дает пять Мету подмигивает Астрид и решительно шагает вперед, не дожидаясь даже оглашения своего имени. Будучи откровенным, Грига знаком с Нестором в общей сложности часов семь, не больше, но он, как и многие, склонен не только складывать первое впечатление за столь короткое время, но и считать его единственным верным. Тем не менее, жесткое разочарование довольно ухмыляется и атакует со спины, лишая всяческого равновесия — так, что Григе приходится вцепиться в бортик и судорожно вдохнуть, чтобы ошарашено не завопить. Все эти семь или сколько-там-часов Нестор улыбается, отпускает (весьма сальные) второсортные шутки, относится к любому собеседнику как к равному и напоминает безобидного младшего брата, как-то незаметно волей судьбы переросшего тебя на голову. Ты не ожидаешь от него чего-то большего — в конце концов, такого понимающего и солнечного человека еще нужно поискать. И как это за всем этим перестаешь думать об еще одной, реально существующей стороне личности. О сопернике. Нестор — не лучший фигурист, которого Грига когда-либо видел. Он не претендует на место в и тройку (пятерке, десятке) талантливейших. Но — ему это и не требуется, и именно этот факт вгоняет в полный ступор, когда видишь, на что он действительно способен. Григорий с трибун ощущает исходящую от приятелю уверенность: сила человека, которому терять нечего, потому он собирается отдаться на все сто. И Нестор отдается, не на сто даже, на все десятки тысяч. Хладнокровность, непреклонность, строгость — все эмоции разом смешиваются на его лице, и понять, кому конкретно — зрителю или самому себе, они предназначены решительно невозможно. Точные, дисциплинированные, будто по линейке выстроенные движения перекликаются с резкой надрывной мелодией, режущей по ушам, однако вовсе не хочется болезненно морщиться — напротив, хочется смотреть, слушать, не отрываясь; и, не дай Боже, пропустить хоть секунду, небеса никогда тебе этого не простят. Григе кажется, что его уносит этот водоворот жестокости, безжалостно хлещет по струнам души, без малейшего колебания разрывая их пополам, обламывает тонкие сосуды кровеносной системы и хватает за горло, перекрывая любой доступ кислорода. Перед глазами скачут темные точки — как в тот пугающий момент перед отключкой сознания, когда все, что ты можешь — беспомощно махать руками и наблюдать, как твой разум медленно отрубается, не будучи в силах хоть как-то помочь самому себе. На какое-то долгое мгновение Григи и правда начинает задыхаться — забывает вовремя вдохнуть, и приходит в себя лишь после того, как последние ноты страшной мелодии утихают. Трибуны будто погружены в затяжной гипноз и разом отходят от него, не совсем осознавая, что происходит. Нестор улыбается своей обычной радостной улыбкой на пол-лица, и Грига уже не уверен, не было ли все увиденное болезненной галлюцинацией взволнованного разума. Взгляд Нестора тяжелеет, когда он смотрит на счет — сковано, напряженно, в любой момент ожидая подвоха. Наконец, на табло загорается число и, судя по пораженно взлетевшим бровям грека, три знака перед запятой становятся для него настоящим сюрпризом. *** Грига откатывает лучшем, чем предполагал — девяносто семь целых пятьдесят девять десятых, и уже к концу короткой программы возвращается на трибуны на ватных ногах. Произвольная, на которую ему придется выйти сразу после отчаянно трясущегося (и полчаса назад блевавшего в туалете) Гуднайта, маячит не в самых радужных перспективах, но не то чтобы он мог выбирать. И пока Найта буквально выталкивают на лед явно веселящийся Мет, перед выступлением, кстати, принимавший на товарища ставки, и сам пострадавший при падении Астрид, дисквалифицированный по техническим причинам, Грига все так же тусовался рядом с Нестором, не придумав ничего лучше. Тот постоянно что-то объясняет, активно жестикулируя, — что-то про расстановку сил и отдых, но корейца это интересует мало. Он лишь вглядывается в происходящее на льду — кажется, Найта сейчас вновь стошнит, и покорно ждет своей участи, нетерпеливо надеясь, что терпение жюри скоро лопнет и канадца просто выпрут с выступления, тут же все и так очевидно. К сожалению, Найту не только удается более менее спокойно выступить, но и набрать приличное число баллов. Недостаточно для сильной лиги, разумеется, но для юниора очень даже, и Грига чувствует бегущие по спине мурашки, когда арбитр скучающим голосом объявляет номер двенадцать — его собственный. Его тема в этом сезоне — тема лицемерия. Грига проматывает эту фразу в голове раз за разом, на негнущихся ногах вышагивая ко льду. Свет кажется слишком ярким, голос арбитра — слишком громким, костюм — слишком темным и переливающимся и его уже заранее тошнит, прямо как Гуднайта минутой ранее. Мелодия вбивается в голову резко, как штопор — только и успевай двигаться. Лицемерие — ложь — коварство. Змея. Так легче: скинуть истинную личину, выбрать образ и неотступно ему следовать. Метод, спасавший от нервов годами, помогает и сейчас — он немного расслабляется, прежде чем начать, а затем приступает. Плавность движений, граничащая с внезапностью, контраст крайне сложный и добиться его стоит огромных трудов. Влиться в музыку — отдельная проблема, но и она с опытом решаема. Грига закрывает глаза — не жмурится, просто опускает веки, и отдается во власть танцу: тело знает все в сотни раз лучше его. Механика движений перекликается с эмоциями: трепет, боль предательства, торжество рептилии и каждый раз вновь по кругу. А потом — обманчивая надежда вырваться из порочного круга, на секунды расцветающая и внезапно обрывающаяся, ведь хищница не глупа. О, да, она прекрасна знает, что они замышляют и, конечно же, помешает, не смотря ни на что. Борьба напряженна, однако несет свет: надежды, восторга, возможности одолеть тварь. Она не сдается, сопротивляется, но и они бросать все не собираются. Наконец, рептилию удается поразить — прямо в сердце, туда, где копится ее яд и смертельная сила. Первая победа — не конец войны, но народ ликует, ведь это их шанс — шанс на чудесное спасение. В следующий момент перед глазами вспыхивает свет, и Грига едва не падает на колени, чувствуя предательское головокружение. В висках привычно отстукивает кровь, намекая на истощенность, однако это не имеет значения. Его куда-то тащат — он не соображает куда, не запоминает даже собственный счет, только слышит чужие крики, визги, поздравления и успевает отпечатать на сетчатке лишь одну вещь — горящее ослепительно-белым имя на второй строчке турнирной таблицы. Свое собственное. Народ ликует.