SH!AU

— Ну, что там? — Потерпи, еще немного. Эл недовольно фыркает, разом втягивает носом запах, витающий в комнате — смесь обжигающего грудь антисептика и облепихового чая с медом, мгновенно поперхнувшись режущим обоняние ароматом, и нетерпеливо дергает ногой, не прекращая отстукивать по ней рваный нескладный ритм пальцами левой руки. — Серьезно, тут делов-то на пять минут, а мы возимся уже полчаса. Если бы я знал тебя хуже, то подумал бы, что это — коварный план, чтобы меня задержать. Диана отходит к дубовой тумбе — смочить повязку загадочным (и крайне дурно пахнущим) зеленоватым раствором из алюминиевой миски, после чего возвращается, воззаряясь на Эллина уставшим взглядом — номер восемь из ее излюбленного арсенала. Осуждение и забота. Опасная смесь, приводящая к десяткам ненужных недомолвок. — Даже задумай я что-то подобное, это не сработает. Как будто могут быть сомнения, что ты самоотверженно бросишься на охоту с пулей во лбу и клинком в спине. Знаешь, Астрид как-то сказала: «Проткни Эрондейла сотней ножей, как дикобраза, и он еще семь с половиной минут будет сражаться». — Вот как? Ох, и огребет же она у меня на каникулах. Он показательно хмурится, и Диана слабо улыбается, потому что знает: ничего Астрид за это не будет. Уж слишком он ее любит; и любовь эта — искренняя и безусловная, вызванная совсем не желанием выслужиться перед Консулом, а чем-то совершенно другим, более интимным и глубоким, что, подобно родственным узам, не разрушат никакие разногласия. И вот, что странно — Диане бы ревновать, пылко, ярко сопротивляться этой странной любви, построенной на доверии и симпатии, но она, почему-то, совсем не против. Быть может потому, что сама она удостоена в сравнении абсолютно другим чувством — и именно тонкие нюансы отделяют то самое чувство от всех иных. — И все же, — предпринимает она очередную попытку, пользуясь его временным благодушием. — Может, и не стоит сегодня так рисковать? Всего три ночи назад ты метался в лихорадке, едва ли организм успел достаточно восстановиться. Белоснежные ленты бинтов мягко ложатся на грудь — прямо на свежий, цвета молочного поросенка шрам, на месте которого совсем недавно зияло почти что сквозное ранение. Как оно затянулось так быстро, до сих пор оставалось загадкой для всех обитателей Института — сам Эллин лишь пожимал плечами и отмахивался, хотя Дэниэл как-то признался девушке, что его это сильно беспокоит. Докапываться до Эла, однако, никто из них так и не решился: последние пару дней он не просто был на взводе — буквально метал молнии, стоило обратиться к нему с просьбой. Официальной причиной такого поведения негласно признали непрошенных гостей, но оба понимали: что-то происходит. И оба же не решались узнать больше, опасаясь накалить ситуацию до предела. Теперь же Эллин пребывает в том умиротворенном состоянии, когда гнев еще не выплеснут, но потихоньку отодвигается под натиском остальных эмоций; и хотя терпение его явно подкошено, нефилим находит в себе силы шутить — и даже получать удовольствие от чужих шуток, что не свойственно ему и в спокойное время. — Диана, моя милая Диана, — Эрондейл мягко, но уверенно отстраняется, не позволяя девушке закончить перевязку, легко стискивая тонкие девичьи запястья. — Да ты же просто волнуешься за меня. Волнуешься, понимаешь? Все это глупости. Вздор. Обман. Никогда бы такого не случится, что тренированный конь подводит наездника. Подвернув ногу, получив смертельную рану в живот, он продолжает скакать из последних сил, стремясь выполнить волю хозяина и доставить его к цели. Тело воина — что верный конь: оно не подведет, несмотря на любые обстоятельства. В этом наша услада, помнишь? Продолжи, если вспоминаешь. — В сем же наша погибель. — приглушенно отзывается Диана, слегка шевеля губами, проговаривая до боли знакомые слова. Конечно, конечно, она помнит, и лучше бы ей это забыть, но увы. — Сквозь и чертоги ада, прорвусь, лишь бы в Его обитель. — и тихо усмехается, покачивая головой. — Только, пожалуйста, не к Нему. Туда еще рано. — Рано — не поздно. — легко говорит Эллин, и то, как спокойно он это произносит, заставляет голову предательски кружится. — Да и вообще. Facilis descensus Averni — «легок спуск в Ад». А вот с Ним все непросто. И он тут же замирает, поймав выражение глаз напротив собственных: такая нежность пополам с беспокойством читается в них слишком явно, что хочется поскорее заверить — я здесь, я в порядке, я еще поживу (не ради себя — ради этих глаз). Может, ненадолго, не навсегда, но останусь. Может, пожалею тысячу раз, но не склоню головы перед Разиэлем, пока ты рядом, откажусь от высшего дара ангелов — снисхождения, не попрошу о милосердии и заживо пылающим в Небесном огне меня найдут товарищи, ибо он выжигает все то отвратное, чем наполнены людские души; моя же душа, однако, переполнена через край тобой. Он не произносит ничего такого — только притягивает ее ближе, на мгновение позволяя себе забыться, утонуть в простых человеческих чувствах — не в извечном контроле и настороженности. Но она понимает все и без слов — всегда понимала. Потому, наверное, они и сошлись: нашли друг друга, как дрейфующий в океане моряк находит маяк, не колеблется ни секунды — берет на него курс, а там будь что будет. Им бы вечности на двоих, да побольше, но время не ждет, и кому, как не сумеречному охотнику осознавать это в полной мере. Лишь те, чья жизнь коротка и наполнена смертью, способны по-настоящему оценить каждый момент блаженства, и, видит Бог, у них сего — предостаточно. Плащ для охоты Эллин меняет каждые три месяца — для нефилима, не заседающего в Совете, прихоть затратная, но в деньгах у него удивительным образом никогда нет нужды. Дэниэл шутит, что он наверняка шантажирует гоблинов, выдавая им «рабочие визы» в обмен на золото, что старший Эрондейл давно уже пропускает мимо ушей. И хотя рискует среди них чаще все тот же Дэниэл, именно Эллин возвращается в Институт в рваных обносках с завидной частотой. Диана не спрашивает — молча сжигает вышедшую из пригодности форму и заказывает в Аликанте новую. И код от ячейки номер триста двенадцать в Лондонском Национальном банке всегда в ее полном распоряжении. Эл одевается быстро и аккуратно, умудряясь одновременно заправлять футболку в темные джинсы и зашнуровывать тяжелые армейские сапоги, дающие ему преимущество в несколько губительных сантиметров. Ангельский клинок с характерным свистом прячется и запутывается в подоле плаща. Метательные ножи из адамаса вместе с двумя серебряными защелкиваются на поясе — на них он, откровенно говоря, полагается куда больше. Экипировка, в сущности, простая и незамысловатая, куда легче, чем военные доспехи, но защищает неплохо. Ну, время от времени. — Где сейчас Рейвенскар? — В последний раз я видела его пытающимся вскрыть замок оружейной. Кажется, Билл пытался намекнуть ему на существование ключа, но увы, безрезультатно. — Что, ж. A contrario, да? *** Если Келлин и умеет делать что-то хорошо, так это трепать языком. Разумеется, Эллин вовсе не собирался всерьез тащить его на охоту. Нет, он совершал в своей жизни ошибки, но такие масштабные — еще ни разу, чем в какой-то мере даже гордился. И Келлин Рейвенскар определенно должен был стать его первым — в каком бы смысле оно не значилось. Однако у Вселенной всегда есть свои планы, против которых не устоишь — нагонят в любом случае. И Келлин нагоняет его у Линкольнс-Инн-Филдс. Эрондейл как раз присматривается к скользящему над землей крачу, когда новехонькая сверкающая стрела с натянутым свистом проносится в миллиметре от его уха и врезается в спину чудовища, с оглушительным хлопком разрывая того пополам. Мгновением позже из кустов неподалеку вываливается и сам герой, изрядно расцарапанный колючими ветками. — Что за…?! — Эллин пытается найти слово помягче, чтобы выразить огромное изумление, но в итоге все равно выдает фразу, которую на приличном ТВ-канале нещадно бы зацензурили. — Да ты…! Какого хрена, Рейвен, мать твою, скар? Келлин самодовольно усмехается, демонстрируя ему искореженный ржавый замок, отдаленно напоминающий, — нет, блять, погодите, он же не мог. — Ты что, вскрыл мою оружейную? Мою? — Ты бы себя сейчас видел. В голосе у него плещет такая неприкрытая издевка, что на Эла на какое-то время накатывает прокрастинация. Он стоит, не в силах пошевелиться, непонимающе моргает и беззвучно шепчет проклятия на иврите — а потом с размаху сбивает с ног. — Больной что ли? — пытается завопить Келлин, но крепко зажимающая рот рука слегка затрудняет это действие. — Пусти! — Захлопни пасть. Эл осторожно вскидывает голову над кустом и не сдерживает судорожный вздох. На их крик сползается едва ли не дюжина склизких демонических тварей, неизвестных даже ему, большая часть которых целенаправленно оцепляет площадь — конкретно то место, где они притаились. Но демоны — существа безвольные. Единственным их инстинктом является убийство. Какая там командная работа — дай Бог, друга друга бы не сожрать. И все-таки… — Вот, любуйся. По наши души пришли. — он грубо вскидывает Келлина за шиворот, позволяя ему с минуту поглазеть на монстров, после чего вновь хладнокровно скручивает и прижимает к земле. — Значит так, план действий. Сейчас ты встаешь и ме-едлеено отступаешь к северу, к Холборну, пока я остаюсь здесь, держу оборону и пытаюсь спасти твою никчемную, ничего не значащую жизнь. Ясно? — Но я тоже могу сражаться! Ай, только не по почкам! — Так ясно? — Да, да. Отпусти только. Эл удовлетворенно кивает, отбирает у него колчан с луком и отталкивает в сторону — к тому участку, до которого демоны еще не добрались. Лишенный ангельского оружия, Келлин сразу чувствует их мертвенный холод — и бегущая по спине дрожь тому лучшее подтверждение. Он осторожно отползает на четвереньках, ощущая себя полным придурком, но выбирать не приходится — без лука он вовсе не горит желанием вступить в неравную битву. Сзади слышится отчетливое досадное чертыханье — Эл промазывает два раза подряд, даже не пытаясь унять дрожь в бледных пальцах. Келлин явственно обнаруживает приближение леденящего душу дыхания — демоны их приметили и активизировались, вычислив местоположение. О судьбе Эрондейла Рейвенскар, петляя в полутьме и изрезая руки в кровь о камни, старается не думать — легко отвлечься на это или что-то еще, вроде стучащей в ушах крови, головокружения, бьющегося в груди страха. Забудешься, замешкаешься хоть на секунду — и не успеешь опомниться, как мертв. Келлин вечно цепляется за жизнь больше, чем за что-либо еще — совершенно не в правилах нефилимов, но ему, если честно, вообще плевать. До недавнего времени ему ужасно везло: ни вызванный в Академии ветис, ни атаковавший Нью-Йоркский Институт иблис по непонятной причине не пошатнули не только психологическое, но и физическое здоровье. Кажется, всему когда-то приходит конец, и фантастическая удача — не исключение. Келлин вскидывает голову, пытаясь избавиться от налипших на лицо прядей и, тихо ойкая, оседает прямо на землю, шокировано глядя прямо перед собой. Гигантское, метра два с половиной ростом, состоящее из тысячей извивающихся червей и с круглыми зубастыми пастями существо нависает над ним, разом раззевая все свои миллионные пасти. Рейвенскара окутывает тем самым холодом — им одновременно овладевают отчаянье и безразличие, не позволяющие сделать более ни шагу. Он прикрывает глаза, не находя в себе сил даже взглянуть на демона, что уж говорить о побеге. Может, это его судьба. В конце концов, многие сумеречные охотники умирали молодыми, в этом нет ничего сверхъестественного. От него, может, даже что-то останется, и это «что-то» похоронят с почестями. Да, так, и вероятно, все и будет. Вдалеке приглушенно лает пес. Вермитралл издает пронзительный вой, и Келлин отключается. *** — Второе нападение демонов за неделю? В Лондоне? Вы, должно быть, смеетесь надо мной? Работа Габриэля Лайтвуда никогда не казалась ему простой. Если точнее: она сопровождалась таким количеством препятствий и несостыковок, что иногда с таким трудом почти выгрызенный сразу после окончания обучения пост вовсе не виделся таким привлекательным, как до этого, и вызывал лишь навязчивое желание вернуться в Нью-Йорк — подальше от всех этих Советов, Соглашений, изрядно наскучившего брюзжания старших членов Совета и, самое главное, разгребания чудих проблем. Разумеется, работа Консула — нести хоть какой-то порядок в жизнь Сумеречного мира, но временами это не имело никакого смысла — хаос овладевал чем-либо, вовсе не спрашивая его мнения. С Лондонским Институтом всегда много проблем. Эту простую аксиому Габриэль усваивает еще в первые полгода главенства, когда местная ребятня — собственная сестра и близнецы Скарсбури рушат все на своем пути. Определенный затруднения вызывает и текущий глава — Дэниэл Эрондейл, совсем еще молодой юнец с крутым нравом и кипящей в жилах кровью. И хотя младший из Эрондейлов, Эллин, довольно суровый и тихий с виду (на деле — покруче братца) охотник, пытается обуздать его нрав, помогает это мало. Основные трудности начинаются как раз с завладеванием Эрондейлами Института — в этом Лайтвуд уверен все сто, потому что прошлый глава, его родной дед, держал все дела в ежовых рукавицах. Увы, старик не пережил Темной войны — даже магическая защита, уберегшая большую часть обитателей Лондона, не смогла его спасти. Утрата для Габриэля не самая горькая — с дедом он был едва ли знаком, но сам по себе факт досадный, как ни крути. Конечно, прошлую встречу с Эрондейлами Консул не воспринял всерьез. Встреча с подобными существа в таком контролируемом городе… нет, немыслимо. Любые магические ритуалы по призыву стопроцентно отслеживались, а рискующие колдуны в качестве предупреждения на несколько месяцев ссылались в Спиральный лабиринт — охранять архив и лабораторию. Впрочем, после последних новостей приходится смотреть правде в глаза: в Лондоне творится что-то неладное, и виной тому — маги, иначе и быть не может. Лайтвуд откидывается на кресле и устало трет виски. Черт, стоило послушать отца и идти в Инквизиторы, оставив должность Консула кому-то более подкованному. — Софи! Незаменимое качество помощницы — исполнительность. Стоит ему только произнести заветное имя, как Софи уже скользит внутрь. Темно-изумрудное одеяние переливается на свету подобно змеиной чешуе, и Габриэль невольно вспоминает фамильный герб Верлак. Переплетенные змеи. — Вы что-то хотели, господин Лайтвуд? Софи Верлак — хорошо слаженная, аккуратная, невозмутимая и боевая. Софи Верлак — истинный воин, как и все они. Софи Верлак прекрасно танцует польку, делает идеальные реверансы, улыбается так тепло и скромно, что противник доверчиво склоняет голову, а затем хладнокровно вонзает ему в грудь клинок. Через двадцать пять дней Софи Верлак официально станет Софи Лайтвуд и из левой руки Консула превратится в первую нефилимскую леди. Габриэль Лайтвуд в нее не влюблен, но он знает, что это — лучшее решение для их семей. — Все то же. Лондон. Мне что-то не нравится эта тенденция с атаками на охоте. Погости в местном Институте и разузнай все, что возможно. — Даже то, что неизвестной Эрондейлам? — Особенно то, что неизвестно Эрондейлам. — Будет сделано, господин Консул. Софи всегда отвечает четко и точно. Не «я постараюсь» — я сделаю. Не «я думаю» — я уверенна. Софи знает цену себе и своим словам — и потому-то она ему и нужна. Времена, когда тучи нещадно сгущаются, просто невозможно пережить без надежного союзника среди своих. *** — Ты должен позвонить Захарии. — В Идрисе не работают мобильники. — Эл! Очередное утро Института начинается с кровавых следов у входа, варки травяного целебного настоя и бесконечных препираний. Снова. — Что? Разве я виноват, что Разиэль не догадался провести в Аликанте сотовую связь? — досадливо бурчит Эллин, буквально стреляя желчью направо и налево и заставляя Дэниэла в бессилии закатывать глаза. — На кой-черт нам сдался этот чернокнижник? Если так хочешь переговорить с колдуном — хорошо, я позову Янг и организую вам восхитительную встречу. Этого достаточно? — Ты и сам понимаешь, что нет. Если бы нам хватало Элизандра, с ним бы сейчас все было нормально. — старший мотает головой в сторону залитой рассветным сиянием кушетки, на которой в беспокойной, навеянной магией дремоте мечется Келлин — бледный, сплошь покрытый мелкими бурыми царапинами, но живой. — Знаешь, с ним все было нормально, если бы он не строил из себя непонятно что. Эллину не легче — к недавней нагрудной спиральной повязке добавляется косыночная, наспех сооруженная на ногу — куском, вырванным с голени, можно запросто утолить легкий голод крупной борзой. Дэн не спрашивает, как тот вообще еще может передвигаться с таким ранением: все равно не ответит, но чувствует короткий укол совести. Элу-то не только пришлось тащиться в таком состоянии назад, но и транспортировать крупногабаритного для него Рейвенскара. Вина его, однако, все же присутствовала: стоило устроить групповое организованное отступление, а не спасать мальчишку, рискуя собственной жизнью. Рейвенскара Дэн бы ему простил. Его самого — никогда. — Между прочим, пока вы тут геройствовали, пришло огненное послание от Аликанте. — как бы невзначай упоминает Дэниэл, удовлетворенно ловля переключившийся и явно заинтересованный взгляд. — Так вот, там говорится, что с минуты на минуту на территорию Инстута для дополнительного контроля за нашими дорогими товарищами прибудет посланник Консула. Кто именно, не уточняется, но я теперь не удивлюсь любой Конклавской шишке. Выражение лица Эллина нечитаемо — каменная статуя и та больше эмоций проявляет, хотя его напряженная поза разве что не кричит «спасайся, кто может!». Он беззвучно шевелит губами, открывает было рот, чтобы высказываться, а затем лишь машет рукой, мол, неважно и, подволакивая больную ногу, выходит с неестественно громким хлопком двери. Дэн качает головой и переводит взгляд на время. Часы бьют семь тридцать утра. На другом конце Института распахиваются входные ворота. Дэн ощущает это нутром сразу же — как глава, он все же имеет некоторые, пусть и не слишком весомые, преимущества и связан с церквью сильнее остальных. Скажем, иногда здание шлет ему виденья — короткие картинки из жизни прошлых обитателей, обжигающие сознание подобно пламени. Смотреть на них до онемения больно, но оторваться невозможно: они зачаровывают, вводя в своеобразный гипноз, и не отпускают, пока сами того не захотят. Однажды он осознанно обращался к ним, и опыт тот был столь неприятным, что повторять его не хотелось вовсе. Слава богу, функция информирования несла в себе лишь формальный характер и не причиняла никакого дискомфорта, кроме легкого нытья в висках. Но с ним Эрондейл смирился быстро — мигрени не являлись для него чем-то сверхъестественным и непривычным, чтобы остро на них реагировать. Появление именно Софи не становится для него сюрпризом, но — лучше бы это был сам Инквизитор во плоти. Дэниэл едва не спотыкается, стремясь к ней навстречу, поспешно приглаживает челку, расстегивает пару пуговиц на рубашке, придавая одежде небрежный аутфит, и улыбается во все тридцать один (верхний шестой безнадежно утерян после показательного боя в Академии). — Мисс Верлак, приятно вас видеть. — Дэниэл отвешивает охотнице шутливый поклон и тянется пожать руку, в последний момент одергивая себя. — Взаимно, господин Эрондейл. — по голосу Софи не скажешь, в действительности ли она рада или использует искусную маску, и Дэн искренне надеется на первое. — Полагаю, вы уже в курсе причины моего приезда? — Я не настолько стар, чтобы именоваться господином, так что… Раз уж это ваш временный дом, зовите меня просто «Дэниэл». И, да, разумеется, причина более чем исчерпывающая. Я согласен с Консулом, излишний контроль этим сорванцам не повредит. — Спасибо, Дэниэл. Тогда и я для вас — Софи. — слова аккуратно и правильно подобранные, статичные — словно перед ним совершенный механизм. — Не подскажете, где я могу расположиться? Трудно сориентироваться в таком сооружении лишь по схемам. Эллин бы ответил «надеюсь, не здесь», развернулся бы и ушел. — рассеяно понимает Дэн, пока они с Верлак бредут по коридорам к жилым комнатам. Он рассыпается в шутках и лести — просто так, по привычке, действуя по заданному алгоритму; она делает вид, что смущена и понимает каждую его хохму — потому что того требует этикет. И есть в этом что-то такое ненастоящее, иллюзорное и отвратное, больно ранящее до глубины души; и вместе с тем — настолько привлекательное, что его совсем не хочется отпускать. Пленительно-губительное. В точности, как и его видения.