Отзвуки загадочного лета

Да, теперь уже ясно, что в тот роковой день она совершила почти все возможные ошибки. А ведь ничто не предвещало беды! И настроение было таким солнечно-невесомым, что казалось, она переполнена счастьем, как воздушный шарик — гелием. Перестань держаться за что-то — взлетишь. Даже идти нормально не получалось, только почти бегом, а с лица не сходила улыбка. Впрочем, таких, как она, было много. В тот день должно было пройти посвящение первокурсников в студенты, над которым весь филиал больше месяца трудился, не покладая рук. То самое посвящение, о котором шушукались все, и кто-то мечтательно улыбался, кто-то с важным видом, пряча смешинки в глазах, пафосно что-то вещал, но все дружно хранили секрет. Никаких фотографий прошлогоднего посвящения. Никаких рассказов о том, как это было. Никто, даже случайно, не проговорился о сценарии. Будет бал. Да, обыкновенный пушкинский бал. Остальное — увидите сами. А между тем, готовилось явно что-то грандиозное. Время от времени, то одного, то другого первокурсника зачем-то отлавливали в коридоре старшие, в лоб, почти не делая пауз, задавали странные вопросы наподобие: «На рояле играешь? Знаешь три первые фигуры контрданса? Срочно процитируй Грибоедова!». Пока бедолага соображал, что происходит, его уже тащили в костюмерную театрального кружка, снимали мерки, совали в руки кусочек сценария и велели выразительно читать. Если более-менее справлялся, его отпускали, взяв страшную клятву молчать. А через несколько дней или забирали прямо с лекций, или так же ловили в коридоре и назначали место и время репетиции. А там уже «жертве» изрядно доставалось! И интонации-де не те, и эмоций нет, и текст он плохо знает. Опять же, музыка и танцы. «Ну это ж бал будет! Представь, с самой красивой девчонкой в пару встанешь, и все ноги ей оттопчешь! Оно тебе надо? И не надо этой траурной рожи! Играешь Моцарта, а лицо, словно все зубы разом заболели! А если на тебя такого девушка твоей мечты посмотрит?». Девушкам тоже доставалось: «Ты так все столы подолом сметешь! Плавно иди, юбку придерживай, и руками не маши! Осторожнее! Ну кто так садится за рояль, а? Стул уронишь, как в корсете поднимать станешь? Это не романс, а издевательство над музыкой! Давай еще раз, с начала. И пой, а не кричи!». За день до посвящения первокурсники впервые видели свои (только свои!) костюмы, а так же преобразившийся почти до неузнаваемости актовый зал и сцену, примерно узнавали, а когда им, собственно, выступать, после каких слов выходить и куда потом уходить. Кстати, насчет подготовки. Старшекурсники однажды случайно проболтались, что когда филиал только открыли, посвящение было простенькое, ничего особенного. А потом этим процессом решила заняться бывшая выпускница этого вуза, только не маленького филиала, а большого, головного института. Анна Ивановна, учительница географии в сельской школе, была хорошо известна как человек, который даже самую скучную лекцию может превратить в захватывающую историю, и увлечь своим предметом даже заядлых скептиков, так что коллектив даже не пытался возражать и с огромным удовольствием поручил подготовку именно ей. Самые активные студенты присоединились кто сразу, кто чуть позже. Но появились и свои костюмеры (из клуба исторической реконструкции), и свои режиссер и постановщик (из театрального кружка), и репортер, который пообещал в лучшем виде заснять будущее мероприятие на профессиональную камеру (из фотоателье), и многие, многие другие. И в прошлом году, и в позапрошлом, и в этом уже за месяц до посвящения в студенты филиал гуманитарного института больше всего напоминал растревоженный муравейник. После лекций или во время «окон», когда кто-то из старшекурсников оказывался свободен, они бежали в кабинет и начинали подготовку. Кто-то строчил на швейных машинках, кто-то что-то делал на компьютере, кто-то репетировал, или в наушниках прослушивал получившуюся мелодию, или что-то писал на листке, или рисовал, чертил, мастерил. Студенты заняли все мастерские в окрестных школах и училищах, старательно что-то выпиливали, а потом приносили завернутые в ткань заготовки в кабинет. Пахло краской и лаком. Вдоль стен сохли отвернутые рисунком к стене ватманские листы, и даже огромные плакаты. В общем, было видно, что готовится что-то грандиозное, и что это что-то готовят не для галочки, а с душой и с огромным удовольствием. Сначала ребята еще терпели, но чем ближе была заветная дата посвящения в студенты, тем больше им хотелось узнать, что же их ждет, тем сложнее было сосредоточиться на предметах. А уж когда осталась последняя пара… Пожилой профессор прекрасно понимал, что сейчас студентов едва ли заинтересовало бы выступление даже самого гениального лектора, и попросту махнул рукой. Так что первокурсники-историки вместо теоретического занятия по истории одежды получили практическое задание: внимательно изучив репродукции в учебнике, нарисовать в интерьерах образцы мужского и женского костюмов своей любимой эпохи. Картинка должна быть как можно больше приближена к реальности, обе фигуры должны быть прорисованы максимально подробно. Но кроме собственно иллюстрации, студенты должны были придумать рассказ, объясняющий, кто эти люди, где они находятся, что делают и как оказались в подобной ситуации. Чем большее число предметов обихода, интерьера и одежды нарисовано, тем больше шансов получить зачет за практическое задание. В общем, задание одновременно обтекаемое, и в то же время сложное. Естественно, абсолютное большинство студентов начали перерисовывать свои собственные костюмы, которые уже видели, и которые произвели на них огромное впечатление. Интерьеры додумывали уже потом, когда главное — две фигуры в полный рост — уже были размещены на листке. Но одна из студенток, худенькая девушка в синих простеньких джинсах и клетчатой рубашке, коротко стриженая и довольно загорелая, решила поступить немного иначе. Когда соседка по парте заглянула ей через плечо, то ее глазам предстала пока еще только условно, штрихами обозначенная палуба старинного парусника, капитанский мостик, на котором стоял мужчина в офицерской форме и, немного сбоку и позади него — женская фигурка, тоже еще едва намеченная штрихами. Вот только в отличие от остальных студентов, сперва прорисовывающих костюмы, а уже потом — лица и интерьер, эта художница на одежду внимания почти не обращала. Зато лица, хоть и казались пока подернутыми дымкой, так что их пока тяжело было разглядеть, были уже почти живыми. Как и море. Было видно, что там, на листке, начинается шторм. Уже поднялся ветер такой силы, что мачты сгибаются, паруса натянуты до предела, а в людей летят ледяные брызги. И настолько похоже было изображено бушующее море, что казалось, с листка летят соленые капли, доносится свежий ветер и едва заметно пахнет морем. И раздается скрип снастей, перекрикивание команды, вой ветра… — Славка, — восхищенно выдохнула случайная наблюдательница. — Ну ты даешь! А это хоть что? И когда? — Это та самая «Надежда», что совершила первое русское кругосветное путешествие. Год… Ну, видимо это 1810-е, время наполеоновских войн. Форма лейтенантская, я ее с портрета молодого Ивана Федоровича Крузенштерна срисовала, — задумчиво, и оттого как-то почти механически ответила девушка, а потом подняла голову и раздраженно добавила: — И Нина, будь другом, не называй ты меня этим пафосным именем! Ну не люблю я его, понимаешь? — А как тебя звать-то? Владой — не хочешь, видите ли вредного одноклассника так звали. Славой — пафосно. Ладой что ли? — А ты ее Чесей зови, — предложила еще одна соседка. — А что? По олимпиадам, конференциям и прочим конкурсам у нас кто ходит? Славка Касаткина. За что ей честь и слава. От чести сокращение — Чеся. Так тебя устроит? Или опять не то? — Угу, — фыркнул студент с соседней парты. — Будет теперь у нас в группе полный комплект! И ум, и честь, и совесть! За ум староста сойдет, она как раз золотая медалистка. Наташка, не возражаешь, если мы тебя Умкой назовем? Совесть — зам-старосты. Сонька как раз следит, чтоб не прогуливали, чтоб не опаздывали, чтоб контрольные вовремя сдавали и хвостов не делали. Ну натуральная совесть! Как же ее сократить-то?.. — Так я ж Соня-засоня, — отозвалась полненькая темноволосая Соня. — Стало быть, Совушка. На слово совесть как раз похоже. Однокурсники еще немного поперешептывались насчет новых прозвищ, но Славе уже было не до них. Чеся так Чеся. Какая разница? Могло быть и хуже. Тем более, сочетание и правда хорошее, а прозвища в группе есть почти у всех. И не то, чтобы она действительно так сильно не любила свое имя. Хотя конечно, родители расщедрились! Владислава Михайловна Касаткина. Имечко — хоть на афишах пиши. Одноклассники еще шутили: «А славу нашему классу принесет наша Слава», «Зачем нам выступать? Слава у нас и так уже есть». А один вредный тип, который перевелся в их класс незадолго до выпускного, и вовсе издевательски напоминал: «А вот и моя девушка идет. Как не моя? Ты ведь девушка Влада, а Влад — это я. Никуда не денешься, влюбишься и женишься!» — и ржал, как лошать Пржевальского. Нет, Слава понимала, что глупо и наивно реагировать на такие подначки, но все равно были моменты, когда ее трясло от звука собственного имени. И ведь поначалу все было хорошо, издевки и подначки начинались позже. Так что лучше подстраховаться, и ни разу не допускать сокращений. Хотя этим летом она была бы даже рада услышать от одного соседа любое сокращение своего имени. Но он почему-то называл ее только полным именем. Неужели, запомнил? Единственный человек, который лучше бы забыл — помнил ее предупреждение. А тут сколько ни говори… Так что лучше уж пусть будет прозвище, чем очередной намек на почести и громкое имя! Слава устало махнула рукой. Хватит! Лето прошло, больше она его все равно не увидит. Так какая разница, как он звал ее или не звал? Какая разница, как звучал его голос, и какая душевная, совсем не обидная у него улыбка? Сейчас куда важнее рисунок, который она так и не успела закончить. Владислава даже не сразу поняла, что отвлеклась и, задумавшись, придала фигурам условного офицера и условной дамы очень знакомые ей лица. Только когда профессор начал обходить ряды и смотреть, у кого что получилось, она обратила внимание на детали. Офицер-то был немыслимо, невероятно похож на Володю! Та же горделивая осанка, «правильная военная выправка», как называл ее дед. Та же поза — было видно, что он слегка бережет правый бок, прикрывая его локтем, и ноги ставит немножко неправильно. Потом все выправилось, к концу лета он полностью выздоровел, и походка стала нормальной, и поза. Но при первой встрече он был именно таким. Тот же тоскливый взгляд, направленный в небо. Буквально на долю секунды взглянул, словно прощается. А в остальном поза энергичная, уверенная. Видно, что он вот прямо сейчас начнет отдавать команды, действовать будет решительно, и непременно найдет выход из положения. Володя так же стоял и смотрел на то, как приближается сорвавшаяся с цепи здоровенная сторожевая собака, у которой из бока торчало что-то острое. Животное не было бешеным, но оно настолько обезумело от боли, что могло загрызть любого, кто оказался бы у него на пути. А Володя стоял, специально прикрывая своей спиной случайных прохожих. Выжидал, потому что у него не было ни палки, ни камня, ни тем более чего-то огнестрельного. А потом он сделал всего один рывок, опрокидывая собаку наземь, прижимая ее к земле и держа так, чтоб она не могла укусить. Чуть позже прибежали ветеринар, хозяин овчарки и кто-то еще. Ее усыпили и увезли в клинику, делать операцию. История закончилась благополучно, все отделались легким испугом. Только Володе потом здорово досталось за то, что слишком рано начал прыгать: вернулась уже прошедшая было хромота, и руку он сразу к боку протянул, смотрел подозрительно, словно ожидал увидеть кровь, и вообще шел домой как-то неуверенно, почти наощупь. Но этот поединок взглядов Слава запомнила хорошо — она стояла немного сбоку, и ее от страха словно парализовало. Полный боли и почти безумный взгляд собаки и то, как смотрел Володя. Да, это, несомненно, он. Его поза, его взгляд, его прищур. Тот же высокий рост, скрадывающий ширину плеч, и та же стройность и подтянутость. На черно-белом рисунке не видно, но у него золотисто-льняные коротко стриженые волосы, оттеняющие бронзовый загар. Глаза темно-синие, цвета грозовых туч. Лоб высокий, и между бровей едва заметная морщинка, когда он хмурится. Лицо узкое, с правильными чертами, нос самую малость курносый. Он похож на тех, с кого чеканят монеты. И голос… Одновременно звучный, способный перекричать ветер, и гул мотора — и мягкий, успокаивающий: «Ну что же вы, девушка? Все позади, не бойтесь. Все уже закончилось. Да вы на ногах не стоите! Может, вас проводить?». И правда, у нее тогда ноги дрожали, сама бы она не дошла. Володя проводил ее до самой скамейки у дома деда, постучал в окошко. Бабушка выскочила, засуетилась, валерьянки накапала. А он как-то сразу, едва понял, что все в порядке и помощь ей окажут, незаметно ушел. Только что стоял — и вот уже исчез. Словно и не было никогда. — Ой, какой красавчик, — восхищенно простонала Нина. — Это кто? Чеся, не будь занудой! У тебя с ним роман? Ты его давно знаешь? А зовут его как? — Да не мешай ты рисовать, а! — буркнула Слава. — Нет никакого романа. Из головы я его выдумала. — Ну, а звать-то его как? О, вензелек внизу страницы! На «В» значит. Витя? Ваня? Валера? Чеська, ну как? — Володя его зовут. И я тебя прошу, имей совесть! Сейчас уже звонок будет, а мне еще даму надо дорисовывать! Нина действительно замолчала, но надолго ли — неизвестно. А Слава, то есть Владислава Касаткина, угрюмо смотрела на картинку. Теперь на очереди дама. Ну и кого там можно пририсовать?! Не встречался Володя ни с какими девушками. Не Анну же Ивановну пририсовывать, честное слово! Хотя почему бы и нет? Какая разница, любимая тут, мать или сестра? Тем более, Анна на корабль попасть могла бы. Она из тех, кто и коня на скаку остановит, и в горящую избу войдет. А с каким азартом умеет рассказывать об истории географических открытий! Впору подумать, что она была среди первооткрывателей, вела прямой репортаж с палуб давным-давно затонувших кораблей. Не даром мальчишки-семиклассники заверяли, что ее уроки и особенно занятия на географическом кружке слушаешь как приключенческий роман! Да и внешность подходящая. Анна Ивановна еще совсем молода. Ей на вид слегка за двадцать лет, едва ли больше. Хотя стоп. У нее сынишка, Матвейка, в первый класс пошел. Замуж она вышла в восемнадцать, на втором курсе, а родила на третьем. Ей что, уже двадцать шесть?! Ничего себе! А по виду и не скажешь. Слава представила себе Анну Ивановну. Чуть выше среднего роста, стройная, и статная, что ли? У скромной сельской учительницы были такие осанка и манера держать себя, что никому не удавалось посмотреть на нее свысока. И вместе с тем — ни следа высокомерия! Лицо как у какой-нибудь Василисы Премудрой из сказки. Красивая она. И коса темно-русая, обычно аккуратно уложенная вокруг головы, на самом деле до самого пояса, а толщиной едва ли не с руку. Глаза вроде как и серые, а на свету отливают то почти синим, то зеленоватым. Голос приятный, и такой выразительный… Почему-то вспомнилось, как Анна сидела у изголовья кровати дочери, и что-то ей вполголоса читала. Таточка слушала, широко раскрыв глаза и сжимая край одеяла. Казалось, вот-вот вскочит, какой там сон, она слово пропустить боялась! Даже старший сын притих, вслушиваясь в рассказ, и забытый кораблик сиротливо лежал на боку. А у самой Анны вдохновенно горели глаза, голос то таинственно затихал, то становился громким настолько, что чудилось в притихшей комнате настоящее эхо. Они все трое были тогда совсем не дома, у них перед глазами оживали события, о которых читала мама. И ведь о корабле же читала! Об открытии какой-то новой земли. Анна чуткая, добрая, неудивительно, что ее дети просто обожают! И за то, что всегда поймет, и что рассказывает интересно, и что с ней никогда не скучно. А еще она справедливая очень. И смелая. И находчивая. И хозяйка замечательная, а мама так и вовсе. И да, характер у нее тоже стальной. Неурядицы ее не сломили, на работе уважали. Она могла, заступаясь за кого-то из детворы или коллег, и начальство на место поставить. Тогда ее голос звенел, как отточенная шпага, и заставлял прятать глаза и отступать любого. У нее еще на полке фотографии были, на которых Анна сплавлялась вместе с учениками по реке, командовала атакой на снежный городок, поднималась по отвесной скале. На корабле она могла бы очутиться, и смотрелась бы там хорошо. Но летом, перед самым отъездом, Анна попросила не афишировать их знакомство. Пусть в институте никто не знает, что они знакомы. Почему? Слава этого не знала, да и не спрашивала. Впрочем, и не хотела она никогда быть на особом положении, и знакомством с преподавателями никогда не бравировала. Она такая же, как остальные, и спрашивают пусть с нее так же, как и с остальных. Впрочем, даже если бы Анна у них и преподавала, любимчиков у нее никогда не было, нет и не будет. Так зачем показывать лишний раз, что они знакомы? Тогда кого рисовать-то? Слава вспомнила, что на одной из полок в шкафу у Анны Ивановны стоял какой-то портрет. И там рядом с Володей как раз была изображена какая-то женщина. Кстати, достаточно молодая и довольно красивая. Так почему бы не попробовать вспомнить ее? И еще недавно штрихами отмеченный силуэт начал преображаться. Стройная фигурка, затянутая в корсет, пышные складки платья (ладно, можно не сильно фантазировать, просто срисовать с учебника более-менее подходящее). Главное, головка. Изящная шляпка, пышные темно-рыжие, почти каштановые локоны, полупрозрачная кожа с россыпью веснушек, ничуть не портящих хорошенькое личико, а наоборот, от них казалось, что кожа светится изнутри. Немного вздернутый носик, восхищенно распахнутые глаза, в позе и мимике какой-то порыв, желание вскочить и не то куда-то бежать, не то взлететь, не то танцевать. Нет, она ни капельки не боится надвигающейся бури! И прятаться за чью-то спину не желает. В том, что рисунок был одной большой ошибкой, Слава убедилась, едва прозвенел звонок. Все как-то быстро покидали в сумки вещи и сплошным потоком ринулись в костюмерную, а вот она не успела. Рисунок буквально из рук выхватила Нина, опять аж языком прищелкнула и позвала в свидетельницы подружек: — Ой, девоньки, вы только гляньте! Красотища-то какая! Чеська, ну ты даешь! Тебе не к нам, тебе в художку прямая дорога! Ну расскажи, кто это? От расспросов едва удалось отвертеться, и, оставив листок у Нины (все равно ведь не отдаст по-хорошему) Слава убежала в костюмерную. Там ее уже дожидались две старшекурсницы и платье ее мечты. Она, когда первый раз его увидела, еще в эскизе, глазам не поверила. А гляди ж ты, как получилось! Второкурсница с исторического факультета, которая была первоклассным парикмахером, и гримерша с четвертого курса литературного понимающе переглянулись при виде Славы, вздохнули и почти в один голос заявили: — Совсем настроение испортили? Ну ничего. Сейчас развеселишься. Только чур пока не смотреть! И начали в четыре руки наводить красоту. Потом, все еще не позволяя подходить к зеркалу, затянули ей корсет, помогли надеть платье, и только когда все складки были расправлены, все ленты лежали как подобает, а прическа была приведена в порядок, Слава наконец увидела себя в зеркале. Ой! Если честно, ничего больше она из себя выдавить не сумела. Вот просто «Ой!» — и все. Это была не она! Куда делась тощая девчонка в мальчишеской рубашке и штанах, с короткой стрижкой, пальцами в чернилах и мыслями о чем угодно, только не о своей внешности? Славка прекрасно знала, что внешность у нее вполне заурядная, что одеваться красиво и модно она сроду не умела, да и учиться никогда не хотела. Потому и не любила зеркала, предпочитая мельком взглянуть в него, оценить, не испачкалась ли и не слишком ли растрепалась, и бежать дальше. Но сейчас… Сейчас в зеркале была не прежняя пацанка, которая так раздражала ее раньше. Перед ней стояло невесомое создание с немыслимо тоненькой талией, огромными глазами, несколькими локонами ниже плеч и косами, уложенными на затылке. Мало того, что платье потрясающе красиво — она как раз и мечтала о таком, сине-зеленого цвета, с «морским воротником» — так оно еще и совсем не мешает ходить! Смешно подумать, но Слава, пока платье висело на вешалке, опасалась, что попросту в него не влезет. И вовсе подол по полу не волочился! И вырез вовсе не такой уж большой, и рукава нормальной длины. И шею, оказывается, можно было не прятать, вовсе она не как у жирафа, а покатые плечи — это даже красиво. Нет, эта барышня, словно сошедшая с картинки, не может быть Владиславой Касаткиной! — Да ты это, ты! Добро пожаловать на бал, мадемуазель!