Отзвуки загадочного лета

Итак, фестиваль «Под парусом надежды». Уже за несколько дней до него Слава поняла, что бал в ее институте был просто легкой разминкой, детской забавой по сравнению с тем, что намечалось здесь. Конечно, Анна могла придумать сценарий и организовать это действо, раз уж с детства видела подобное! Впрочем, Анна посмеивалась, и заверяла, что когда организацией занимался «наш Адмирал, ну, то есть дядя Степа Макаров», было еще более зрелищно. Но «дяде Степе» уже хорошо за восемьдесят, он устал, и теперь в организации праздника не участвует, только советами помогает да является постоянным зрителем. А сценарий пишет и руководит действом никто иной как Михаил Иволгин. Хотя и он тоже искренне недоумевает: а что такого-то? Обычный праздник, раз в год бывает. Так почему и не повеселиться вволю, не устроить что-то действительно запоминающееся? Людям ведь тоже хочется отдохнуть и развеяться! Не все время работать, надо и отдохнуть так, чтобы новые силы появились, и дальше жить хотелось. А впереди как раз полярная ночь, к ее концу уже такая усталость нагрянет, ничего уже не захочется. Вот и пытаются островитяне хоть напоследок порадоваться, да так, чтоб перед детьми потом не было стыдно. Ещё за несколько дней начались репетиции. Детвора с удовольствием наблюдала, как заходят в бухту и маневрируют «Геркулес» и «Зарница». Оба — деревянные парусники, изящные и лёгкие, они как будто танцевали вальс. Приближались и удалялись, поворачивались то бортом, то носом, то кормой. Паруса то убирали, то поднимали, и корабли разгонялись, ложились в дрейф, резко меняли направление. Славе казалось, что они как будто под классическую музыку двигаются, но мелодия ускользала. Вальс, мазурка, менуэт, танго, фокстрот, контрданс? Ну что, что это может быть? И спросить не у кого… Командовал «Зарницей», конечно же, Владимир Вспышкин, отец Альки и лучший капитан заповедника. Он отлично знал рисунок дна бухты, и даже когда под водой сдвигались льды или еще по какой-то причине рисунок дна менялся, он не боялся пропороть днище корабля. «Геркулесом» управлял Николай Буревестник. Он с юности увлекался парусным спортом, давно добивался почетного права «танцевать под парусами», и вот последние пять лет старинное судно в полном его распоряжении. Оба капитана последнюю неделю точно с кораблей почти не сходят, приводя их в идеальный вид, чтобы хоть завтра в поход, в любой шторм, поход — да хоть кругосветку. Команды тоже едва на пару часов, и то не каждый день домой заскочат — и опять на борту. С ними не поговоришь. Тайна, видите ли! Володя, конечно, все знал, но только загадочно улыбался, и ни смысл маневров, ни мелодию так и не назвал. Михаил почти не выходил из кабинета, и Анна сама по дому ходила на цыпочках и говорила шепотом, а детей и вовсе норовила отправить погулять. Впрочем, отвлекать мужа хотя бы на еду приходилось. А он и во время еды умудрялся думать о деле, и рассказывал о том, каким себе представляет будущий праздник, настолько воодушевленно, что им невозможно было не залюбоваться. Есть все-таки во вдохновении и в увлеченности что-то притягательное! Да, с ним было тяжело. А потом пошли репетиции, и он уже вместе с будущими исполнителями главных ролей заперся в музее, и теперь уже оттуда не выходил часами. С утра Анну поцелует, попросит прощения за то, что вынужден идти — и пропадет. Возвращался часто уже затемно, и то — чтобы без сил рухнуть в кровать и мгновенно уснуть. Но Анна знала, что так оно и будет. Знала, и любила Михаила именно таким. Кстати, Слава с облегчением заметила, что Анна и Катерина действительно нашли общий язык, и не только их дети, но и сами они вполне научились ладить. Хотя и была «мачеха» всего на несколько лет старше падчерицы«, ревности или даже какой-то настороженности Слава не замечала. Обе относились друг к другу с искренним уважением и приязнью. Обе друг друга прекрасно понимали, и обе искренне считали, что Буревестники — и отец и сын — не могли настолько ошибаться в людях, и их выбор надо попросту принять. Называли они друг друга просто по имени, виделись каждый день и держались просто и как-то душевно. В кутерьме всеобщей подготовки к празднику Анна и Катерина не пытались соревноваться, доказывая, кто из них лучше, а скорее, поддерживали друг друга. Кстати, обе, похоже, будут участвовать в празднике. Слава видела мельком, как Катерина примеряет платье дворянки девятнадцатого века, и невольно подивилась, как удивительно уместно она смотрится в старинной одежде. Но и они обе немы как рыбы. „Вот будет праздник — все увидишь. А пока потерпи, иначе сюрприза не будет“ — сказали обе, только разными словами. Вспышкиных особо не видно, дети старательно делают вид, что ничего не знают, а если и знают — не скажут. Нахимовы и сами не в курсе, как и Венька и дядя Кондор. Алька и Володя знают. Точно знают, тем более, что гримировать себя Володя позволил только „своей правой руке“, и она полчаса, наверное, колдовала над внешностью командира. В результате вышел из гримерки тот, кто ни капельки не походил смуглого красавчика-блондина, стройного и плечистого, которому никак не дашь больше двадцати лет. Ролью Володи был мужчина за тридцать, темно-русый с лёгкой проседью, намечающимся брюшком и дворянской бедностью. Нос был с горбинкой, глаза карие, и вообще, от прежнего Володи остался только звучный красивый голос. Кто это был, Славе пока не говорили. Но явно кто-то штатский. А однажды Слава случайно услышала из открытого окна знакомые голоса: — Всеволод Николаевич, мне страшно. Сколько лет мечтала об этой роли, а теперь, — голос Альки прервался. — А что теперь? — Володя, как мог, ее успокаивал. — Алюша, все будет хорошо. Никто не справится лучше, и тебе это известно не хуже, чем мне. — Знаю, но, — она запнулась и тихо-тихо закончила. — „Роль, что когда-то себе выбирал, заменит в тебе человека“. Помните? А если все опять повторится? Что, если из-за моей глупости, весь этот ужас придется переживать еще раз? — Ну что ты! Война началась бы все равно, твоей вины здесь нет. Даже если б ты тогда не сказала у берегов Черты все, что ты наговорила. Мы слишком мелкие сошки, чтоб от нас зависели вопросы войны и мира. Коспиры все равно бы напали, мавры все равно бы вмешались, и ивняки вынуждены были бы защищаться, кто бы что ни говорил. Аля, голубушка, да к тому все шло с тех пор, как я под стол пешком ходил, а ты еще не родилась! Так что нет, не повторится. Слово русского офицера. — Но запреты же не на пустом месте возникли! — Не на пустом. Если б ты не сказала в нужное время и в нужном месте свое пожелание, то запросто могла оказаться в стороне от войны. Как остальные ребята в твоем лагере. Как те, кто остался в заповеднике. Ты просто не увидела бы этих ужасов. И… знаешь, Аленушка, я ведь так и не сказал тебе… Если б не ты, я бы здесь не стоял. Сложись все так, как сложилось, но без тебя — я бы не пережил ту эвакуацию. Боюсь, и желторотики тоже. Так что не вини себя. И спасибо. Огромное спасибо, за всех за нас. Знаю, тебя там не должно было быть. Знаю, вспоминать больно, страшно, мучительно стыдно, что не сумел, не успел, не сберег. И все же — потерпи. Последний раз. Мишка говорит, если доиграть на сцене, то роль отпускает, становится легче. А ему я верю. Так что твоя война закончится завтра. Навсегда закончится, поверь. — А ваша? — тихо-тихо спросила Алька. — И моя. Знаешь, мне тоже страшно. Мне завтра снова терять ноги, снова слышать тот самый приговор. Опять вам лгать, Кешку подводить под трибунал. Снова Пташку выносить из звездолета. Знаешь, я в тот день был почти уверен, что не умру, так поседею. И вот опять. Страшно. Но кто, если не мы, Всполох? Кто покажет ребятам, как это было на самом деле? Они ведь чувствуют, что — просто игра, а что — отзвук настоящих, хотя и прошедших, эмоций. Да, надо играть, пока не отболело, пока все помнишь, и все чувства еще свежи. Тогда, и только тогда они поймут, что нельзя играть с войной, нельзя встревать во взрослые игры, в которых ничего не понимаешь. Может тогда не повторится история нашей Ани, не будет новой Катерины, новых Женьки и Петьки — тоже. Хотя бы ради этого — постарайся. — Постараюсь, — глухо ответила Алька. — Ради этого — клянусь, я сделаю все, что в моих силах. Они замолчали, и Слава тоже затихла, потрясенная услышанным. Она уже слышала краем уха, что Женька и Петька — двое мальчишек, чуть старше Альки. Славные ребята — смелые, честные, из тех, за кем и в огонь и в воду. Подавали огромные надежды. Пока не сбежали в одну из реальностей Земщины на войну. Шли за подвигами, хотели стать героями. Наивные… Их нашли через день. Не то в плену, не то в лазарете. У одного не было ноги, у второго — глаза. А опоздали бы спасатели буквально на несколько минут — и мальчишек бы осталось только хоронить. Они выжили, но рисковали остаться инвалидами на всю жизнь, хотя им на двоих и тридцати еще не было. Да, чтобы такое не повторилось, чтобы мальчишки не калечились, чтобы девчата не влюблялись в негодяев, надеясь их исправить, и чтобы ни те, ни другие не рисковали связываться с мавританами — действительно, стоило рискнуть. Но что там будет, на этом вроде как школьном празднике? И вот, наступил тот самый день. Оказывается, мероприятия были рассчитаны почти на весь день. И в самом начале программы был спектакль из жизни острова, когда дети показывали сценки из жизни коренных обитателей, открытия Земли, ее обороны, создания заповедника, рассказывали о знаменитых земляках, которые стали героями. Начиналось все на площади неподалеку от того самого обрыва, с которого открывался потрясающий вид на бухту. Казалось, там собралось почти все население острова. Толпа была просто огромной. Взрослые и дети, празднично одетые, в приподнятом настроении, как семьями, так и коллективами собрались на площади, и там уже просто яблоку было негде упасть. Славу позвали Катерина и Анна. Маленькая Надюша, Володина любимая сестренка, приехала на праздник у него на плечах, а когда он ушел, то и дело дергала за рукав еще толком не освоившегося Веньку и что-то ему оживленно рассказывала. Таточку, дочь Анны, чтобы ей было лучше видно, обещал поднять на плечи Михаил. Вейка крутился неподалеку от Вспышкиных. Альки не было, ее отца тоже, зато ее мама со всеми четырьмя младшими детьми нашла удобное место, откуда открывался замечательный вид на сцену. Возле школы стояли учителя, возле музея — сотрудники НИИВА, а на самом берегу — моряки. Ту же летную форму, что и у Володи, носили собравшиеся у самого обрыва молодые люди. В общем, казалось, что здесь практически каждый заранее знал, куда именно идти и где его будут ждать. Не было таких, кто судорожно искал свое место. Даже только что выписавшиеся Нахимовы и Кондратий Иванович, только-только устроившийся на работу, уже нашли, где и рядом с кем встать. Но ни Альки, ни Володи, ни Михаила, ни Николая, ни многих других новых знакомых пока видно не было. Праздник вот-вот должен был начаться, и все они были на своих местах. Начало действа обозначил какой-то очень знакомый звук. Не то горн, не то труба. Слава силилась, но никак не могла вспомнить, откуда ей так знакомы эти звуки. Анна тихонько шепнула: „Это сигнал побудки“, но яснее не стало. На импровизированную сцену вышел из здания музея юный актер, изображавший военного корреспондента, и рассказал о теме и о программе праздника. Для Славы сюрпризы начались уже тогда. Во-первых, она никак не ожидала, что действие будет проходить аж на четырех площадках, в том числе зрителям предстоит выйти в открытое море, и закончится все встречей рассвета на приличном расстоянии от берега. Во-вторых, она слышала, конечно, что Михаила за его профессию сильно уважают и ценят, но что репортеры здесь способны на такое… Нет, она понимала, что простенькая песенка может, что-то и преувеличивает. Но даже если десятая доля — правда, то Слава вообще не представляет, как Анна может жить с военкором и не желать всем сердцем, чтобы он бросил эту работу! Это „по нашу сторону черты“, если уж работаешь на российскую газету, так и командировки будут, скорее всего, по России, и в „горячие точки“ посылают добровольно, да и не так уж их много. А там! Газета, в которой работал Михаил (и рассказчик, которого изображал ведущий), была при НИИВА. А значит, послать могли на любую войну, которая только была в истории России. Да и вообще, в любую точку земного шара, в любую эпоху, где возможно было вмешательства МАВР, и где было под угрозой само привычное течение мировой истории. А значит, любой репортер был и мастером на все руки, и историком, и разведчиком, и военным нескольких эпох, и специалистом по прикладному выживанию. И он не только должен был выжить, но еще и разобраться в ситуации, и суметь передать ее в редакцию, и объяснить ее своим читателям. Да так объяснить, чтобы не было ни обвинений в подтасовке фактов, ни туманности изложения. В общем, каждый специалист — на вес золота. И каждая командировка — как последняя, и есть все шансы, что родные даже не узнают, где, когда, и при каких обстоятельствах погиб их родной человек. Слава прямо содрогнулась от одной мысли, что такое возможно. А каково родным и близким таких людей?! И самим им — тоже?.. Между тем, действие началось. Главным героем на сцене пока был молоденький военкор, едва выпущенный из училища. Да и со школы — тоже недавно. Он был, похоже, не старше Володи. И буквально в первую же командировку влип в неприятную историю. Его отправили в девятнадцатый век, в пушкинскую эпоху. А там — явная провокация со стороны завистника-мавританина, и дуэль. Да еще и явно подстроенная, и по такому незначительному поводу, что казалось — шансов на спасение никаких. Особенно если вспомнить слова Анны про шантаж и про то, что Михаил-де не должен был долго прожить. Но нет, почти чудом обходится без крови, хотя парнишку его же начальство отдает под суд, и в качестве наказания, отсылает на полтора века вперед. И вот перед зрителями уже заповедник Земля Неведомая. Незадолго до Великой Отечественной здесь уже был колхоз, жили люди, более того, здесь собирались снимать кино. Пронеслись кадры кинохроники (Анна с гордостью прошептала, что кадры настоящие, вернее, снимали на настоящую камеру того времени, но — своих современников). И правда, среди колхозников, слаженно и красиво работающих косами, среди строителей, возводивших Дом Культуры, среди рабочих и сборщиков урожая было на удивление много знакомых лиц. Кстати, Слава заметила, что никто не играл. Они действительно работали, и этот труд им действительно был знаком и привычен. И они искренне верили в то, что работают не зря, им действительно нравилось то, что они делали. Так вот, в довольно глухой деревушке решили снимать кино про события 1812 года (видимо, к 130-летию событий, не иначе). И актеров на роли почему-то решили искать здесь же. Не всех, но как минимум одну актрису — точно. Да, это была Алька. Деревенская девчонка с толстенной соломенной косой, поморским говором и полной избой малышей. Слава даже не сразу ее узнала. Нет, ее почти не гримировали, но мимика, манера речи, поведение… Куда делась прежняя сдержанная, привыкшая держаться в тени, но с огромным чувством собственного достоинства девушка, больше похожая на мальчишку? Ее героиня была смешлива, беззаботна, и провинциальна, что ли?.. Это в Альке можно заподозрить „голубую кровь“. В ее героине подобное видел только режиссер. Так что было немного забавно наблюдать, как Алька, вернее — ее героиня, Валюшка, возмущается, что ее просят сыграть юную барышню, а потом, за ночь прочитав сценарий, плачет над сюжетом, и соглашается. Как она учится держать спину, говорить красивыми книжными» фразами, танцевать, и многому другому. Юный репортер тоже оказывается среди актеров. Он — студент театрального училища, а герой его — корнет, сирота из обедневшего дворянского рода, влюбленный в генеральскую дочку. Но репетиций пока нет, и он с восхищением любуется островом, знакомится с людьми и вообще считает «ссылку» на остров скорее отпуском, чем наказанием. И вот начинаются съемки. Дворянские усадьбы, неспешная и по-своему даже счастливая жизнь. Алька-Валя изображает дочку героического адмирала, которая очень скучает по любимому отцу, пытается добиться его внимания и ради этого принимает участие в парусных гонках. Она с командой из нескольких крепостных выигрывает у курсантов мореходки, и только после этого Валентина открывает свое имя. Отец возмущен, они ссорятся, и мать, сама бывшая крестьянка, пытается, но не может их помирить. Потом бал, где гостящая у них юная родственница, генеральская дочка, знакомится с героем репортера. Между молодыми людьми вспыхивают чувства, но родители девушки категорически против. Начинается война, юный корнет и героический адмирал уходят на фронт, адмиральша весьма толково командует крестьянами и организует оборону имения, потом и вовсе создает что-то вроде партизанского отряда. А дочка сбегает на фронт. Дальше иногда забавные, а иногда и опасные приключения в духе Гусарской баллады«, триумфальное возвращение. Корнет, успевший заработать орден, собрался уже свататься, но его возлюбленную решают выдать за старика, друга ее отца. Молодые люди сбегают, чтобы тайно венчаться, но их догоняет адмирал. Естественно, он возмущен их поступком. Впрочем, узнав ситуацию, он укрывает беглянку в своем доме, а юноше помогает по службе, а вскоре устраивает им и нормальную свадьбу. Никакие предрассудки чувствам не помеха, и главное — не происхождение, а сам человек. Его героическая дочка, тоже совершившая несколько подвигов, успевшая выйти в море, повоевать на суше, и убедиться, что война — не для нее, хотя защита Родины — превыше всего, все же отправляется в институт благородных девиц. Жизнь продолжается. И вот, когда съемки практически завершаются, начинается Великая Отечественная. И режиссер, и актеры собираются на фронт. Репортер — тоже. Причем, оказалась на войне и юная Валентина. И вот тут-то Славка невольно поежилась. Уж очень знакомы ей были военные эпизоды. То летное училище, в котором репортер был самым младшим (как Володя), то сцена с бомбежкой и спасением из пылающего лагеря отдыха (как рассказывала Алька). То партизанские будни, то наступление, то прорыв из окружения… Нет, иногда можно было и посмеяться, как при описании будней в училище. Например, был у него замечательный друг, любитель животных, с которым вечно происходили забавные случаи. А бывало и не по себе. Например, на сцене, когда летчика подбили и он, кувыркаясь в воздухе, рухнул н землю, площадь дружно охнула и в едином порыве задержала дыхание. Живой… Его вытаскивают, всего в крови, из самолета, а он хватает за рукав первого встречного и хрипит: „Кешка? Кешка живой? А Тузик?“. Потом больница. И приговор: не то, что летать, ходить не будешь. Никогда. Или выжженные поля там, где прошел враг. Кладбища целых населенных пунктов. Лица и крики тех, кто получил похоронку. То, как молоденький командир доставал из обломков самолета еще более юную летчицу. Она была без сознания, и казалась совсем ребенком. А теперь вот была навсегда покалечена. И сколько таких было?.. Становилось страшно. Вот действительно, страшно, хотя „в кадре“ никто и не погиб, не были показаны увечья или результаты пыток. Но Слава чувствовала: после этого спектакля „за романтикой“ на войну не побегут. Слишком четко видно, что нет там романтики. А страх, боль, предательство, нечеловечески тяжелая работа — есть. И не всякому по плечу такая ноша. Романтически настроенный юнец-журналист к концу спектакля сильно повзрослел. Изменились не только его манера говорить и одеваться, но и стиль его статей. Он стал жестче — и в то же время образнее, что ли. То, что он читал вслух, действительно брало за душу, переворачивало что-то внутри. Слава знала — это отрывки реальных статей Михаила. Но представить, что этот молодой еще человек столько пережил… Как-то не по себе становится. Но есть что-то у него в выражении лица, в глазах и в том, с каким надрывом иногда звучат у него гитара или пианино, что понимаешь — да, возможно. Было у него в прошлом что-то такое, что страшно представить, не то что пережить. Нет, юноша на сцене — не Михаил, это собирательный образ. Но образ такой, что дрожь по коже. И Алька постепенно становилась сама собой. То самое постоянное ожидание подвоха, то самое ощущение, что она — натянутая до предела струна. То самое выражение глаз. Та худоба, та стрижка, больше похожая на ежик, те манеры. Были моменты, когда от ее игры (или не игры?..) просто дрожь по коже. Например, когда она получила ложное известие о гибели родителей. То, как она словно окаменела сперва, потом убежала в ночь подальше от людей, рухнула в траву, как подкошенная… Как тащила на себе раненого командира, пыталась растормошить его, привести, бессознательного, в чувство. Как она вернулась домой. Этот крик: „Мама! Мамочка, я здесь!“ так и звенел в ушах. Спектакль, как и следовало ожидать, закончился хорошо. Журналист дописал свой репортаж и сдал его, получив прощение и возможность вернуться в свое время. Девочка-актриса вернулась с фронта домой. Война закончилась победой. И в залпы победного салюта неожиданно вмешались залпы из корабельных пушек. Вот теперь все столпились на берегу бухты, наблюдая за танцем двух парусников. Они и правда входили в гавань под звуки вальса. Над водой звучала музыка Римского-Корсакова, с противоположного берега были видны лучи, подсвечивающие воду то одним, то другим цветом. Ну и салюты, куда без них! Итак, в бухту вошли парусники, в точности повторяющие тот, что открыл когда-то остров и тот, на котором первооткрыватель вернулся на Землю Санникова с новыми людьми. На берегу проходила инсценировка сначала открытия новой земли, а потом встречи вернувшейся за зимовщиками экспедиции. Далее, уже на борту парусника, на палубе и в кают-компании проходила викторина по истории России и по деятельности НИИВА, затем — литературные посиделки и бал в открытом море. Перед этим, правда, зрители увидели еще два примера того, почему именно МАВР так опасен. И нет, дело не только и не столько в политике. На сей раз благодарным зрителям показали инсценировку истории противо-стояния Владимира Вспышкина и сначала того самого Опричника, что похитил позже его дочь, а потом и „всемогущего“ Кушакова. История, впрочем, стара, как мир. Слишком много общего, слишком сильная зависть к тому, кто сумел остаться человеком и довольствоваться немногим. Опричник был родом с Той Стороны Черты, и знать не знал ни о МАВРе, ни о НИИВА. Зато знал, что бывший противник времен отдыха в пионерском лагере, с которым он вечно соперничал, снова занял то место, на которое рассчитывал он сам. Увидел, что у соперника красавица-жена, что он не жалуется ни на зарплату, ни на работу, и более того — готовит экспедицию. Ну и всколыхнулась старая ревность и зависть. А тут еще появились „доброжелатели“, которые очень убедительно доказали, что метит былой соперник на твое место, и что ты куда как достойнее его. Ну и подтолкнули на месть. И отправился капитан в заведомо обреченную экспедицию, и спасся только чудом. Как и его жена, впрочем. Ну и Кушаков. Да, действительно, он как-то раз вынужден был плыть пассажиром на корабле Владимира Вспышкина. И естественно, начал в своей привычной манере требовать к себе особого внимания. Пытался унижать членов команды, заставлять их выполнять свои требования. Капитан, конечно, вмешался, поставил пассажира на место. Разговор был на повышенных тонах, наговорили друг другу много всякого. Но так как судно на тот момент было в открытом море, деваться Кушакову оказалось некуда — он смирился. А на берегу решил мстить. И месть завела его прямиком в гостеприимные объятия МАВРа… Ну, если быть честным до конца, то постановки были не только и не столько о МАВРе, на корабле им рассказывали намного больше и много о ком еще. Просто ей запомнилось именно это. Постановок было много — как и конкурсов, танцев, песен и так далее. Как-никак целый вечер и всю ночь нужно было занять! Кстати, кроме рассвета в открытом море, если повезет — можно было даже северное сияние понаблюдать. Кстати, насчет спектакля. Слава с удивлением отметила, что школьники и студенты там играли не только вдохновенно, но и почти профессионально. А литературный язык и сюжет, каждый год — новый! Не только новичкам, но и старожилам, которые уже не один десяток таких праздников видели, каждый год должно было приятно смотреть и интересно слушать! Вот ребята и старались, выкладывались по полной. Слава, не знавшая об острове решительно ничего, с удивлением и напряжением следила за „переговорами“, „обороной форта ‚Северное Сияние‘, а когда вернувшуюся команду встречали семьи, и вовсе смахнула платочком слезу. Душевно получилось. Трогательно, и очень красиво. После спектакля был ‚званый вечер‘, конференция, где защищали свои первые научно-исследовательские работы ученики средних и старших классов, и, наконец, бал. Митька и Венька действительно постарались. На сей раз они почти не отходили от Альки и Саши, которые и правда смотрелись в бальных платьях изумительно, старались предупредить любое их желание, никому не позволяли даже косо взглянуть. Хотя и желающих не было! Это же просто добрый школьный праздник, и не нашлось в поселке никого, кто желал бы его испортить! Да и ровесников Славы, и даже взрослых оказалось много. Студенты, уехавшие было на учебу, родители, молодые специалисты. Вот к этому балу и обещала вернуться Анна. Вернуться вместе с тем парусным кораблем, что бросал якорь каждый год в бухте возле самой Пращурки. И честное слово, ради такого праздника стоило вернуться! И кавалеров и дам было приблизительно поровну. Володя? Да, он и правда много танцевал, да к тому же он уже окончательно избавился от своей хромоты. Бывших курсанток и правда оказалось довольно много, и Слава со вздохом признала — они и правда очень хороши собой. Не чета ей, и Володе с ними наверняка интереснее и проще. Хотя с ней он протанцевал аж три раза, и каждый раз -новый танец. Больше — только с Анной, которую, как и полагается, сопровождал Михаил. Кстати, это оказалась очень красивая пара. И счастливая настолько, что стоило просто понаблюдать за ними, чтобы сделалось легче на душе. И не только за ними! Так же сияли и старшие Вспышкины, и старшие Буревестники. Как все-таки шло Катерине это бальное платье, и как же рядом с ней молодел Николай! Дети держались все вместе. И на них тоже было приятно посмотреть. Мальчики держались молодцами, да и девочки были довольны праздником. В общем, возвращалась домой Слава очень усталая, но довольная. Праздник ей очень понравился! Ну, а позже она скорее по привычке наблюдала за спутниками. У Альки все явно было в полном порядке, она как будто скинула с плеч огромную тяжесть и стала, наконец, выглядеть на свой возраст. Все-таки без семьи ей было очень тревожно, а теперь долг был исполнен, волноваться больше не о чем, и она наконец вздохнула полной грудью. Кондратий, которого тоже больше не мучили ни чувство вины, ни угрызения совести от того, что работать приходится на негодяя, стал куда спокойнее и как-то живее, что ли. Анна и вовсе расцвела, было видно, что она любит и любима, и что она вернулась домой. Но что-то не давало Славке покоя. Что-то едва уловимое, словно застрявшая под ногтем иголка от кактуса, которую и не подцепишь-то ничем! Ну все ведь хорошо! И люди вокруг — как на подбор, настоящие. И врагов больше нет. И Кушаков больше не достанет! И красота вокруг неописуемая — а Володя, как верный друг, не только показал ей все окрестные достопримечательности, перезнакомил с уймой полезных и просто интересных людей, и времени с ней проводил довольно много. Даже подозрительно много. На ее вопросы, почему он домой не идет, отмахивался. Говорил, важное дело надо доделать, а дома сейчас все равно не до него. И Венька себя дома не чувствовал. Нет, Катерина его и правда очень любила до сих пор, и он был искренне рад все-таки найти пропавшую маму. И сестренка с еще совсем крохотным братишкой его ничем обидеть не могли. Он, кажется, и забыл уже про свои подозрения о том, что маму в новой семье обижают. Теперь наоборот, ревновал ее к отчиму и детям. Считал себя лишним. И сколько Володька не пробовал ‚вправить этому балбесу мозги‘, получалось плохо. Может, могла бы помочь Алька, но ей было не до того. Как и Анне. Ах да, еще одна маленькая деталь. Оказывается, новый дом семейства Нахимовых от дома Буревестников, куда переехал Венька, находился буквально в нескольких десятков метров. Когда Катерина выходила вечером на крыльцо с маленьким Иванушкой на руках, чтобы усыпить ребенка и подышать свежим воздухом, она видела крыльцо Нахимовых. А уж с чердака, где играли Таша Буревестник и Матвейка и Таточка Родниковы, то есть уже Иволгины, и подавно было все отлично видно! Так что ‚разведка доложила точно‘ — Алькины новые друзья собираются у Нахимовых каждый день, и сидят там подолгу. А значит, Венька каждый день сталкивался не только с Алькой, но и с Сашей и Митькой. И если с Сашей ему было говорить даже приятно, а ее отца он и вовсе уважал, то с ее братом все едва не превращалось в войну. И что они не поделили, Славка понять не могла. Вроде, оба неглупые парни, оба хорошие люди, а ведут себя как бараны! Так и норовят друг друга боднуть, куснуть или как-то побольнее задеть. И с чего вдруг?.. Нет, одно подозрение у Славы было. Даже два. Во-первых, между Олегом Нахимовым и Кириллом Кушаковым, к сожалению, было немало общего. Оба из провинциальных городков, толком не знакомые со своей родословной. Оба считают себя потомками известных адмиралов, стараются не уступать дворянам ни в воспитании, ни в стиле одежды, ни в чувстве собственного достоинства, ни в образовании. Оба возлагали на детей огромные надежды, а дети их не оправдали. Оба женились на вчерашних школьницах, которые не слишком-то представляли, что их теперь ждет. С обоими жены намучились. Нет, дядя Олег на жену и дочку ни разу руку не поднял! Но вот отчитать так, что мало не покажется, мог. И требования у него были завышенные. И ни сказать, ни показать, что любит, он толком не умел. Негде было учиться. Но если родной отец у Веньки вызывал лишь отрицательные эмоции, то дядя Олег… Его ведь за бывшего детдомовца ни за что не примешь! Элегантность, умение держать себя, воспитанность, тактичность… Да, было, чем восторгаться и что копировать! Венька еще помнил, как смотрели на его отца такими же восхищенными глазами, как Митька на дядю Олега. Не только его старшие братья, но и другие мальчишки, сыновья знакомых, сотрудников, каких-то ‚полезных людей‘. Кирилл Кушаков умел пускать пыль в глаза! Может, Нахимов тоже только притворяется? Но то, что он Митьку взял из детдома, что относился к нему, как к родному — это для Веньки было просто невиданно! Как и то старомодно-почтительное отношение дяди Олега к тете Тоне. Да, он был довольно сдержанным, почти суровым человеком, и вслух о любви не говорил. Да, требовал много. Особенно, когда решил заняться физподготовкой детей, и Сашу, и Митьку до тех пор тренировал, пока они не падали замертво. Да, был требователен и строг. Но даже подумать о том, что он способен ударить женщину или ребенка, было нельзя! Мог накричать, мог наказать. Но любил, ценил и берег. И, словно наверстывая упущенное, времени жене и обоим детям теперь уделял много. Раньше, может, и не понимал, как его Тонюшке тяжело ждать, как она переживала из-за его молчания, из-за его отстраненности. Но теперь… Да, Слава прекрасно понимала, что Венька попросту завидует. Смотрит на то, каково живется в доме приемного отца Митьке, и невольно сравнивает со своим отцом и своей жизнью. Так что мог придираться именно из зависти. А мог и из ревности. Все же Митька и Саша как были, так и остались Алькиными лучшими друзьями, и Венька мог попросту бояться, что у нее не останется на него времени. Что он окажется не нужен, его тут бросят. Опять же, гордость. Венька, как ни крути, был по воспитанию ‚барчуком‘, одним из тех самых ‚богатеньких‘, которых так презирал Митька. И признавать, что он уступает в чем-то детдомовцу? Да ни за что на свете! А ведь уступал же. И в физической подготовке, и во внешности, и в знаниях. Так что отношения между Венькой и Митькой можно было охарактеризовать одной-единственной фразой: ‚А я-то чем хуже этого выскочки?!‘. И оба искренне старались доказать, что не хуже. И оба в результате ничего не добились. Им хотелось помочь — но как? Слов они не слышали. Впрочем, Слава как чувствовала — это все равно ненадолго. Несколько дней — и ей надо будет возвращаться домой. Туда, где ждали ее институт с любопытными подругами, порой такими скучными лекциями и привычной, монотонной жизнью. Где ждали упреки родителей, выговор за прогулы от ректора и куратора, а еще… А еще Кирилл Кушаков. Его ведь так и не арестовали. И что именно ему надо было от Славки — бог весть. Оставаться здесь? А чего ради? Анне она сейчас не нужна, ее детям тоже. Дедушка и бабушка здесь свои, им всегда найдется кому помочь и с кем поговорить. Алька с друзьями. У Веньки новая семья, и он непременно здесь приживется. Кондратий Иванович тоже. Володя… Слава знала, что никогда не интересовала Володю как девушка. Он был всегда просто другом, и ни намека на ухаживание все это время не было. А здесь, куда ни глянь, девушки и на редкость хороши собой, и при этом умные, смелые, и вообще, как из другого мира. Была в них какая-то цельность, что ли. Что-то, дающее понять, что такие не предают, не бросают дел на полпути, а главное — никогда не поступаются своими принципами. Местные девушки не чувствовали себя ни беззащитными, ни никчемными. Их уважали, ими восхищались, в них влюблялись раз и на всю жизнь. И Слава, как ни стыдно в этом сознаваться, им даже немного завидовала, чувствовала себя рядом с местными неуклюжей дурнушкой, неудачницей, у которой нет перед ними ни единого преимущества. Вот только у Володи даже здесь не было романтического интереса. Да, он разговаривал с девчатами, перешучивался, развлекал интересными историями, провожал и помогал, но ни более того. Ни намека на ухаживания, ни малейшего признака влюбленности. ‚Они же у меня на глазах выросли! Мы тут все как одна семья. Как я могу с сестренкой встречаться, сама посуди!‘ — смеялся он. Да и друзей у него тут много. Постоянно то зовут куда-то, то сам на какие-то встречи ходит. Одноклассники, сослуживцы, соседи, друзья детства, родня… Зачем она ему теперь, когда и без того времени ни на что не хватает? Лучше уйти самой, пока еще не слишком поздно. Слава понимала, что у Володи не может не быть лучшего друга. Понимала, что рано или поздно приедет тот бывший сослуживец, о котором рассказывали ей еще на космодроме, и она станет больше не нужна. Володя ведь из тех, кто не может жить без работы. Как и его отец. Володина мать вот не выдержала отсутствия мужа, того, что она всегда в его жизни третья, после долга службы и друзей. Катерина как-то выдержала. Более того, ей даже не казалось, что это неправильно. А вот сможет ли так Слава?.. Здесь ведь совсем другие люди. Другое воспитание. И то, что могут они, не под силу пришельцам. И действительно, Володин друг приехал. Им оказался некий Кешка Константа, он же кандидат биологических наук Иннокентий Константинов. И это был куда более подходящий товарищ для Володи, чем она. Начать с того, что они знакомы уже несколько лет, пережили вместе столько всего, что рассказов ни на одну неделю хватит. Опять же, Кеша смелый, не то, что она — трусишка. Он тоже летчик, заканчивали одно училище, так что лучше понимает Володю. Он куда более интересный собеседник, чем она. Хотя на первый взгляд Кешка казался довольно забавным — рыжеволосый, вихрастый, какой-то нескладный, растрепанный, в распахнутом белом ветеринарском халате поверх формы, причем в карманах чего только не водится! — он был в глазах Альки и Славы почти героем. Старше Володи на несколько месяцев, он пошел на фронт, едва отметив восемнадцатилетие. Сам Володька приписал себе год, и не только в училище, но и на фронте первое время был еще несовершеннолетним. Кешка просто обожал биологию, и при нем вечно были какие-то зверюшки и растения. Он даже на фронте где-то подбирал либо детенышей, либо раненую или больную живность, выхаживал ее, лечил, приручал. Володя рассказывал, что в училище в их комнате было вообще не протолкнуться — у одного под кроватью запчасти и механизмы, у второго — в куртку завернутое яйцо, со всех сторон обложенное грелками, гнездо из шапки, в котором птенцы пищат, из кармана летучая ящерка высовывается. Он еще смеялся: проснешься ночью — а по тебе кто-то мелкий топчется. Или если сигнал тревоги — так надо сперва сапоги вытряхнуть, а то вдруг в них кто заполз. И садиться, а уж тем более ложиться надо аккуратно, чтоб никого не раздавить ненароком. В ночь за полночь — свет горит. Кешка или с очередным питомцем возится, или вовсе операцию проводит. Или исчезает в самоволку — спасать кого-то. Хотя Володя и сам мог засидеться, проводя эксперименты или перенастраивая какое-нибудь оборудование. Кстати, это умение заботиться и опекать и на Володю тоже повлияло. Он был в отряде младшим, и, если честно, не очень-то разбирался в теории и практике. Да и из дома раньше никогда так далеко и так надолго не уезжал, так что и освоиться-то на новом месте с менее понимающим соседом, чем Кешка, было бы куда сложнее. А потом Володя и вовсе заболел — подхватил инопланетную лихорадку. Тогда его безо всякого лазарета Кешка со своим зверьем и выхаживал. Володя ему, кстати, потом вольеры регулировал, минимизатор и телепорт настраивал, и вообще помогал сконструировать такой переносной зоопарк, в котором разнообразная инопланетная живность была бы не в клетках, а более-менее в своей среде обитания, но при этом — в безопасности. Минимизатор первоначально представлял собой чемодан, который можно было расширить примерно до размеров небольшого дома. Но Володька же недаром был сыном испытателя, и сам — гениальный инженер и механик! Это Володька изобрел тот самый скафандр, который при повреждении самостоятельно выбрасывает в район ранения кусок ваты, пропитанной кровеостанавливающим средством, пережимает артерии, и самовосстанавливается в течение менее чем одной минуты. Это он сделал множество небольших, но удобных усовершенствований во всем, с чем приходится иметь дело звездному летчику и планетологу-универсалу! Вот и тут — уменьшил минимизатор до размеров обычных наручных часов, а внутреннее пространство расширил до гектара. Ну, и эффект присутствия, эффект бесконечности и прочие эффекты использовал. Вот только крепкая фронтовая дружба продлилась не так уж долго. Почти сразу после окончания учебы, после третьего боя, когда обоим дали недолгую увольнительную, Кешка узнал, что в районе завтрашних боевых действий находятся гнездовья какого-то редкого зверя. И уговорил Володю идти в самоволку, вывозить этих зверей в безопасное место. Как раз при помощи нового минимизатора. Ну, на место его Володя доставил. Животных они приманили, отловили и вроде как почти спасли. Назад летели, когда попали под обстрел. И как-то так неудачно вышло, что в корпусе как раз возле кресла летчика была вмятина. И ладно бы просто вмятина! Так она мало того, что придавила Володе ноги, так он еще и пока управлял своим самолетом, вгонял то, что на него давило, все дальше и дальше в тело. Больно было очень, так что он уже не садился на летное поле, он падал. И врезался в ограждение. Нос у самолета всмятку, ноги переломаны в нескольких местах, осколки сместились. Очнулся в больнице с приговором: ‚Летать не будешь никогда. Даже что пойдешь — не обещаем‘. И надо же так получиться! Бывшие лучшие друзья вполне искренне считали, что поломали друг другу жизнь, и никогда в глаза друг другу глянуть уже не осмелятся. Кешка, зная, как мечтал Володя о небе, был уверен, что сделал его инвалидом. Володя был уверен, что в результате аварии разбил минимизатор, и животные, ради которых Кешка рисковал и жизнью, и карьерой, погибли. До самого конца войны они следили друг за другом, анонимно помогали, а вот показаться на глаза, или хоть написать — стеснялись. Хотя давным-давно друг другу все простили, да и не были так уж сильно виноваты. Минимизатор был цел и невредим, животные тоже, да и Володя снова смог летать. Встретились они уже после войны, когда возвращались домой. Впрочем, Володя потом ту же ошибку чуть не совершил. Его же отправили инструктором в летное училище, готовить таких же молокососов, сбежавших на фронт, каким он сам совсем недавно был. И он готовил — так, чтоб они могли выжить. И учил, и воспитывал, и заботился, как мог. Его любили и уважали, а его учеников любой командир считал за честь взять в свою эскадрилью. Но однажды им нужно было эвакуироваться, поскольку вот-вот должны были начаться обстрелы. Володя знал, что где-то поблизости есть лазутчик. Решил его выследить. И ведь почти выследил, но очень не вовремя появилась Алька. Лазутчик услышал ее, и швырнул наугад гранату. Дело было на небольшой планете, притяжение было слабенькое, так что им, можно сказать, повезло. Володя закрыл Альку собой, зная, что далеко их не отбросит, и об стенку она не расшибется. А вот осколки… Поскольку граната была самонаводящаяся, осколки пришлись в живот, помяло ребра. Он почти потерял сознание от боли, но чувствовал, что сконструированный им скафандр сработал, что кровь течь почти перестала, герметичность восстановлена, но идти он не мог. И до самого звездолета Алька тащила его волоком по снегу. Потом по ступеням, до медицинского отсека. А потом командовала отступлением. Потому что кроме нее были сплошь новички, которые даже летать толком не умели. Новый набор, желторотики. А она все же курс уже прошла и могла бы уйти на фронт. И опять — жгучее чувство вины. ‚Свалил на ребенка такую ответственность!‘. А что он мог сделать, если всю дорогу в полубессознательном состоянии провел? Если опять началось воспаление, если из-за того взрыва старые переломы опять стали беспокоить? И опять приговор: не годен. А армия отступает, и если ребята останутся возле лазарета, не уйдут со всеми — это верная гибель. А они его живым не бросят! И Володя тогда приказал врачам сказать, что он умер на операционном столе и прогнать ребят. Пусть уходят в безопасное место! А когда все ушли, велел вколоть себе обезболивающее и сел за штурвал своего истребителя. Он был уверен, что даст возможность разместить лазарет в грузовом звездолете и позволит ему уйти достаточно далеко. На это действия лекарства хватит. А дальше все равно погибнет… Не погиб. Выжил, только окончательно растревожил раны, провалялся еще уйму времени в лазарете. Узнал, что ребята эвакуировались, а вот Алька, кажется, погибла. Потом искал ее, узнал, что живая, но на глаза показаться боялся. Вернее, стыдился — слишком перед ней виноват. Встретились, опять же, после войны. Как раз в том лагере и встретились, вернее — в доме у Анны Ивановны. Так вот, Кеша в свою очередную поездку на Перекресток как раз привез свой зоопарк, и Володя ему помогал обустраиваться, строить вольеры, ухаживать за животными. Дома почти не показывался, уверенный, что Венька не горит желанием его видеть, сестренка с подружками или в гостях, грудной ребенок, а так же едва найденный сын маме куда нужнее, чем тот, который ей столько времени трепал нервы. Отец сутками пропадает в лесу. Ну и кому он там, дома, нужен? Вот и решил хотя бы в работу окунуться, забыть обо всем. Слава была не до конца уверена, а заметит ли Володя вообще ее отсутствие. Она твердо решила, что будет возвращаться домой, и как можно скорее.