Отзвуки загадочного лета

Время шло. Славе иногда казалось, что она уже очень давно живет по другую сторону Черты, хотя на самом деле не прошла еще даже неделя. И тем не менее, событий было так много, что она сама не была уверена, не снится ли ей все это. Начать с того, что теперь Слава жила не просто по ту сторону реки Черта, а еще и по другую сторону Полярного круга, на маленьком острове, ставшем малой родиной не только для Альки, но и для Буревестников, Иволгиных, и многих других. И попала она туда не так, как это происходило бы в нашем мире — после месячного путешествия на поезде, а потом ледоколе, а прямым телепортом с Перекрестка. И это ее даже почти не удивило. В конце концов, оборудование на острове посреди болот тоже было телепортом! И ощущения оказались точь-в-точь такими же. Ей даже на ногах удалось устоять, хотя голова и закружилась. Нет, там еще не наступила зима. «Грелка» Земли Санникова работала отменно, да и перенос во времени был специально сделан с небольшой погрешностью, так что Слава застала на большей части острова золотую осень. Едва начинался учебный год, еще не до конца был собран урожай, и природа поражала любого наблюдателя яркими красками, щедростью своих даров и мягкой печалью угасания. Нет, было еще достаточно тепло, и хотя дни уже укоротились, полярная ночь еще не наступила. Снег лежал на вершинах гор и на окраинах острова, там уже вовсю бушевали метели, а в центре, там, где селились обитатели заповедника, было еще уютно и почти по-домашнему тепло. Оказывается, для новых поселенцев были заранее построены уютные деревянные дома, в которых можно было благополучно перезимовать, а если понравится — то и остаться навсегда. Да, они были скорее небольшими, но какими-то очень по-деревенски уютными. Слава первое время сильно удивлялась тому, что колодец может быть под крышей, дома — на сваях, а погреб нельзя устроить под полом, потому что там — вечная мерзлота. Не сразу, через несколько метров, но тем не менее. Она с огромным удовольствием пробовала настоящую строганину и другие домашние заготовки, которые никогда бы не попробовала дома. Например, варенье и мед здесь, на Севере, были особенно вкусны и ароматны. Да даже у яблок был какой-то странный привкус, цветы казались ароматнее, чем дома! А еще ее поражало гостеприимство местных и их дружелюбие. Узнав, что Славка и ее дед с бабушкой приехали сюда на какое-то время, им сразу же посоветовали самый теплый дом, надавали множество полезных советов, притащили сотню полезных мелочей, которых могло не оказаться в «гостевом доме». Перезнакомились со всеми соседями тоже сразу, и их предупредили: если что-то будет нужно, заходите в любое время. Объяснили и зачем между домами натягивают канаты (во время полярной ночи, или когда с моря приносит туман (дальше к берегу в это время уже бушует пурга), видимость совершенно нулевая, и иначе, как наощупь по поселку передвигаться не получится). Рассказали, чем удобны местные унты и почему у всех местных зимой на правом плече обязательно крепится радио-маячок (если все же заблудишься и занесет снегом, найти прще и быстрее). Пригласили на ближайший праздник, посвященный окончанию рыболов-ного сезона и сбора урожая, а заодно пояснили, где что в поселке находится и к кому зачем лучше обращаться. Поселок Потомкино был небольшим, но всем необходимым обеспечивал себя сам. Техники оборудовали специальные теплицы, позволяю-щие во время полярного дня снимать по два урожая, несмотря на морозы, так что фрукты и овощи были свои. Теплицы были настолько велики, что хватило место не только для грядок, но и для полей картофеля, ржи и пшеницы. Скотина и птица, естественно, была морозостойких пород — молоко пили в том числе оленье. Электростанция была, а вот полезные ископаемые почти не добывали, как и охота была запрещена. Заповедная зона. Работали здесь в основном ученые из нескольких НИИ, работники заповедника, и, конечно, моряки и летчики. Ну и пограничники. Неподалеку находилась граница Сонного Царства, откуда могли появиться самые разные пришельцы — из любых эпох или из любых воображаемых эпох. Слава своими глазами видела, как встречали в порту усталых рыбаков и тех, кто патрулировал прибрежную зону, как взлетали и приземлялись полярные летчики. Попадалась ей на глаза и новенькая школа, и корпуса научного центра. Больница, естественно, тоже своя. Как и библиотека, причем очень даже богатая, и компьютерный центр с доступом в интернет. Были и метеослужба, и радиостанция, и газета, и многое, многое другое. Да, этот мир был бы отрезан от «Большой Земли», если б не телепорт, который, к слову сказать, включали только в экстренных случаях или в штатном режиме раз в месяц на пару часов, то отсюда и не выбраться. Но жители ничуть не чувствовали себя обделенными. У них было достаточно и новостей, и важных дел, так что ни тени хандры, усталости или ощущения собственной ущербности Слава не заметила. Напротив, много молодых лиц, глаза которых горели энтузиазмом. Очень мало кто собирался уезжать навсегда, и уж точно — не оттого, что здесь не найдется работы! А называли этот удивительный остров просто и незамысловато — «Земля Неведомая», она же «колхоз «Северное Сияние», она же — заповедник Земля Санникова. Да-да, та самая, которую считали не то никогда не существовавшей, не то исчезнувшей. На главной площади поселка Пращурка стоял памятник ее первооткрывателям, а в гавани на вечной стоянке остался «Геркулес», который и привел сюда первых поселенцев с Большой Земли. Естественно, не тот самый, но его точная копия. Кстати, Алька была из Пращурки, как и Анна с Михаилом и их родня, а Слава Касаткина с дедом и бабушкой переехали в Потомкино, откуда были и Володя и Николай с Катериной. Там же, оказывается, находилась знаменитая больница, где обещали поставить на ноги старших Нахимовых, так что в деревне Алька и Венька встретили еще и Сашу Нахимову и Митьку Песчинкина, недавно усыновленного ее родителями. Документы пока еще оформлялись, так что пока у него осталась прежняя фамилия, но Олега Витальевича и Антонину Павловну Митька уже называл папой и мамой. Еще неуверенно, но все же… Да, дорога была не только живописной, но и, возможно, опасной. И тем не менее, три километра между этими поселками совершенно не казались сколько-нибудь значительным расстоянием! Венька, например, туда бы каждый день бегал, но Алька иногда появлялась в Потомкино с самого утра. Появлялся там изредка и капитан Владимир Иванович Вспышкин, Алькин отец. Как-никак штаб и некое подобие военного городка находились именно в этой деревне! Здесь изучали результаты его экспедиций, здесь он отчитывался перед своим руководством, здесь готовил новичков и занимался экипировкой. Валентина Петровна, мама Альки, появлялась там куда реже. Как-никак, пятеро маленьких детей, да еще и работала она в начальной школе, как раз расположенной в Пращурке. Слава запомнила, что отец Альки и правда очень похож на повзрослевшего Володю, только он носит усы и бородку — прячет шрам на некогда обмороженной щеке. Голос хрипловатый, словно был когда-то сорван, но способен перекричать любую бурю. И если Володя все-таки как будто надломлен изнутри, то Владимир Иванович излучает уверенность и силу. Он из тех людей, за кем не раздумывая пойдут хоть на край света. И Слава примерно понимала, почему ему так завидовал тот таинственный Опричник, почему его так опасался Кушаков. И почему Венька, Саша и Митька смотрят на грозного отца своей подруги с таким боязливым восхищением. Альке было в кого быть такой, какой она выросла! И Володя не случайно взял именно имя капитана Вспышкина! «Тетя Валя» напротив была какой-то домашней. Она не только для своих не то шестерых, не то семерых детей, но и для всего своего класса была самой лучшей мамой! Доброй, заботливой, внимательной. Да, иногда строгой. Да, требовательной. И в этом она тоже напоминала Анну Ивановну, которую и была-то всего на пять или шесть лет старше! Так же с детьми ходила в походы, так же их увлекала учебой и умела так заинтересовать, что «за уши не оттащишь» с занятий. И красивая, да. Статная, горделивая, умная, и удивительно обаятельная. Как и ее дочь. Младшие Алькины братишки и сестренки, а так же соседские ребятишки тоже не раз и не два попадались Славе на глаза в обеих деревнях. Нет, они не мешались ни старшей сестре, ни ее гостям, ни вообще взрослым. Появлялись, что-то рассказывали или докладывали, и бежали дальше по своим делам. Они не боялись ни леса, ни дороги, ни чужаков. Любознательные, находчивые, самостоятельные маленькие исследователи, которые помаленьку открывали свою удивительную и такую красивую Родину. И да, они очень любили Альку. И если будет нужно, поступят так же, как и она, не струсят и не предадут. Это чувствовалось сразу, и ошибки быть не могло. Если быть до конца честной, Слава и сама ходила в Пращурку с огромным удовольствием! Начать с того, что поселки были совершенно не похожи между собой. В Пращурке, где первоначально поселились первооткрыватели Земли Санникова, дома были старинные, дореволюционные. Еще советские довоенные. Были избы — как в окрестностях Новгорода, украшенные резьбой так, словно они кружевные. Купеческие постройки — двухэтажные, богатые дома, было даже одно подобие дворянского особняка. Был настоящий форт, защищавший походы к острову с моря. Были охотничьи домики, запрятанные в лесу. Каждый дом — произведение искусства! Вроде и разные архитектурные стили, а сочетались они просто идеально, создавая неповторимый ансамбль. Было видно, что попал в город-музей, не то в живую историю, не то в декорации приключенческого романа. Там только кино снимать! И природа живописная, а уж дома… Нет, конечно, в Пращурке были и настоящий музей («дворянская усадьба»), и школа («купеческий особняк»), и музей под открытым небом, и кое-какие хозяйственные посадки. Жили чуть поодаль, в новых домах, которые, тем не менее, вполне вписывались в окружающий пейзаж. В Потомкино дома были уже обычные, еще советские. Там как раз был научный городок, и даже такие дома были, будто их построили в далеком будущем. Но в Пращурке порой казалось, что история оживает, что стоит оглянуться — и встретишь людей, которые жили и сто, и двести лет назад, и даже раньше. Тем более, Алька пригласила новых друзей на исторический фестиваль, которым заканчивался обычно первый учебный месяц в местной школе. Обычно это был концерт, реконструкция каких-то значимых событий истории освоения острова, и, конечно же, бал и фейерверк напоследок. А если учесть, что первый бал и у Славы, и у Саши с Алькой был в свое время испорчен, их друзья теперь настаивали, что второй должен пройти просто идеально. Следовательно, опять впереди был подбор платья и репетиция танцев. Тем более, у Славы был шанс, что Володя ее все-таки пригласит. Даже если ждать придется долго, и ее очередь настанет только после всех бывших курсанток, которые приехали на праздник, едва узнали, что их командир вернулся! А если потанцевать и вовсе не получится, Слава, конечно, расстроится, но не сильно. В конце концов, дело ведь не только в танцах! Она хотя бы не воевала, не летала на опасные задания и не рисковала ежедневно тем, что или убьют, или покалечат! Не она ведь служила, рискуя не вернуться из полета, под командованием молоденького командира с такими ясными темно-синими глазами, не ее доставали из-под завалов или из покореженного звездолета! Они имеют куда большее право на танец, чем она! Тем более, что внимание ей Володя как раз уделял, и немаленькое! И там, в родной деревушке, и здесь! Начиная с того, что это именно он проводил ее до нового дома и помог заселиться — вместе со своим отцом, Михаилом Иволгиным, Владимиром Вспышкиным, и еще несколькими крепкими молодыми людьми. Они быстро занесли в дом недостающую мебель, накололи дров и сложили их в аккуратную поленницу, настроили всю необходимую бытовую технику и показали где что находится и как чем пользоваться. А утром после переезда, Слава проснулась оттого, что кто-то стучит в окошко. Оказалось, уже часов десять, дедушка и бабушка давно проснулись, а стучал как раз Володя. Просил сообщить Славе, что ее ждут зачем-то Нахимовы-старшие. Еще до обеда он отвел ее в больницу, где еще проходили лечение Олег Витальевич и Антонина Павловна, родители Саши. Впрочем, отец Саши скорее хотел видеть Володю — уточнить, куда именно они попали, и чего можно ожидать от местных жителей. А вот Сашина мама в первую очередь беспокоилась о детях и хотела попросить Славу, как одну из немногих взрослых знакомых, присмотреть за Сашей и Митькой. Анну просить она посчитала неудобным — все же та только-только вернулась домой, да еще и собиралась навестить родителей. Нет, задерживаться в больнице сашины родители отнюдь и не собирались, Олег Витальевич быстро приходил в норму, и полученные где-то в «горячей точке» раны затягивались даже скорее, чем это можно было ожидать. Он уже вставал и начинал ходить по больнице. А вот Антонине Павловне настоятельно рекомендовали остаться под присмотром врачей, если она, конечно, не хочет потерять ребенка. А если учесть, что она уже лет десять безуспешно пыталась, но никак не могла забеременеть… В общем, у Славы даже тени мысли не возникло, что можно отказаться. Антонину нельзя было волновать, у нее и так проблемы с сердцем. Да и просто как человек она произвела на Славу самое благоприятное впечатление. Так и получилось, что по острову чаще всего ходили вшестером. Митька для вида сначала возражал: «Да что мы, маленькие, что ли? Алька говорила, тут спокойно, так что не волнуйтесь, мы сами прекрасно справимся!». Потом, правда, согласился, что родителей все же лучше не беспокоить. У них сейчас не то состояние, чтобы рисковать их здоровьем. И вот, после обеда за Славой зашла целая делегация, возглавляемая вездесущей Алькой. Оказывается, Володя пообещал сегодня провести для гостей обзорную экскурсию, и Саше с Митькой не терпится посмотреть на остров вблизи. А ещё, они уже побывали в больнице и лечащий врач им со всей ответственностью заявил, что старшие Нахимовы там надолго не задержатся, их выпишут на следующей неделе, а пока детей поселили у Буревестников. Впрочем, дом, в котором до полного выздоровления будут жить старшие Нахимовы, их дети уже успели рассмотреть во всех подробностях. Митька восхищенно рассказывал, что у него там будет своя личная комната, и что из окон открывается потрясающий вид, и если подключить воображение, то можно представить, что это каюта старинного парусника. По крайней мере, стены и окна похожи, и обстановка тоже. Слава с удовольствием отметила, что Митька теперь держится куда спокойнее, он окончательно поверил, что в детдом больше не вернётся и доказывать больше никому ничего не надо. Он уже не пытался спровоцировать Веньку, специально подчёркивая, что уж он-то не какой-нибудь барчук балованный, и на мнение богатеньких сынков плевал с высокой колокольни. Иногда еще проскальзывало прежнее раздражение, но все реже и реже, и каждый раз с опасливой оглядкой на девочек. Насчет Альки было понятно сразу — она по старой привычке взяла шефство над тем, кому оно сейчас нужнее всего. Если уж в отряде никому не давала устроить даже намек на травлю, то тут и подавно! Вот и приходилось обоим мальчишкам при ней хотябы из уважения сдерживаться и не выпускать наружу те обидные слова, которые так хотелось сказать. А вот причём здесь Саша? Она-то за Венька не заступалась, или Слава что-то пропустила? Ах да, конечно! «Я всегда снисходительно отношусь к людям моего сорта», как некогда сказал известный литературный герой! Митька, так старательно опекавший сестренку, попросту боится, что она примет его слова на свой счет! Тоже ведь воспитывалась как продолжатель-ница дворянского рода! А Венька не может не видеть, что и Митька, и Саша, и даже Алька из одинаково небогатых семей, и он целясь в Митьку, ударит по больному и обеих девочек. Так что временное, пусть и вынужденное, перемирие было налицо. Кстати, ребят было прекрасно видно в окно, и Слава присмотрелась повнимательнее. И младшие Нахимовы, как мысленно называла она Сашу и Митька, и Алька, всегда одевались очень просто, да и неоткуда им было достать дизайнерскую одежду или продвинутую технику. Но и Митька, и Слава умудрялись в своих простеньких брюках и застегнутых на все пуговицы рубашках выглядеть элегантно и как-то… Славе сложно было подобрать слово. Она хотела бы сказать благородно, но это звучало бы пафосно. А может и нет. Алька в своей похожей на военную форму одежде тоже смотрелась как-то очень привычно. Естественно, словно всю жизнь так ходила. Хотя почему словно? Здесь холодно, а дети спокойно гуляют и по горам, и по лесам, и по водоёмам. Так что закрытый брючный костюм, который ни за что не зацепиться, не порвётся и не испачкается, а от холода и мошкары защитит — самый удачный вариант одежды. Здесь многие так ходят, и вообще в первую очередь следят за удобством и практичностью, а уж потом за красотой. Даже щеголь Венька, и тот уже перешёл на обычные, не дизайнерские джинсы и кроссовки. И куртка уже не дорогущая, и рубашка не дизайнерская. Даже волосы не прилизаны, а лежат свободно. И держится без прежней настороженности, которую так легко принять за высокомерие. И ведут себя ребята вполне миролюбиво. В тот день гостей действительно просто водили по заповеднику. Первой показали гавань, в которую вошел в 1912 году «Геркулес», и до сих пор стоял его тезка и точная копия. Если смотреть со скал, и гавань выглядела небольшой, и парусник казался игрушкой, которая поместится на ладони. Слава еще боялась, что голова закружится, но ничего, повезло. К самому обрыву они не подходили, смотрели из небольшой ниши в скале, пещеры, которая вела вглубь острова. Со стороны бухты её не видно, а море как на ладони. Володя рассказывал, здесь был когда-то сторожевой пост, который во времена Гражданской войны позволил избежать жертв среди местных жителей. Как только на острове поймали радиограмму о том, что началась Первая мировая, пути эвакуации, тайники с продовольствием и убежища для женщин и детей были созданы по всему острову, проводились учения, и благодаря им жертв оказалось куда меньше, чем могло быть. Сторожевые посты пригодились и во время Великой Отечественной, и после, когда в море открылся портал на ту сторону Черты. Нужда в этом посте отпала только после того, как НИИВА открыла здесь свой филиал и были установлены специальные датчики. Теперь на остров не проберется незамечен-ным еи один враг, в каком бы обличии он ни был, и пост из необходимости стал просто достопримечательностью. От бухты рукой подать до Долины Безмолвия, окруженной со всех сторон скалами, где действительно всегда удивительно тихо. Ветер остается где-то наверху, а здесь — только плеск узенького ручья, водопадом бьющего из скалы. Да деревья шелестят, словно шепчут. Там стояли памятники. Тем, кто открыл эту землю, и кто так до нее и не дошел. Кому заповедник обязан своим существованием. Кто защитил свой дом, но так туда и не вернулся. Ни Слава, ни Митька и Саша так пока и не поняли, что здесь было такого особенного, но они просто чувствовали — здесь нельзя говорить громко. Не получалось под внимательными, и ничуть не осуждающими, но вместе с тем оценивающими взглядами давным-давно ушедших людей думать о каких-то мелочах, о чем-то вздорном и мимолетном. Памятники были разными. Взлетаю-щий самолет, пробивающийся сквозь льды тоненький и хрупкий парусник, и люди. Иногда — в полный рост, иношда — только лица. Молодые и старые, мужские и женские. Местные жители в национальных костюмах, дореволю-ционные и советские военные и ученые, и явно люди из будущего. Слава еще не знала их имен, не могла сказать, что они сделали, но чувствовала, что они чем-то очень дороги тем, кто здесь живет. Не случайно же Володя снял фуражку и замер перед одной из статуй, и губы его бесшумно шевелятся, словно он что-то говорит чем-то похожему на него широкоплечему морскому офицеру в кителе флота Российской империи. Не случайно Алька, опустив голову, стоит перед не то самолетом, не то звездолетом, положила у его подножья букетик цветов. Саша и Митька тоже опустили свои букетики возле ледокола. Олег Витальевич в армии был морским пехотинцем, Митька всю жизнь мечтал стать моряком. Венька замер у памятника молодой женщине, чем-то неуловимо похожей на Альку. Ей было лет тридцать, не больше, и судя по одежде, она была членом какой-то экспедиции. А может, спасателем. Но было это еще до Великой Отечественной, и остров тогда еще только начинали исследовать, ни о каком заповеднике даже речи не шло. Слава долго не могла выбрать, где именно остановиться. Внимание привлекало все, но чтобы выбрать что-то одно… Наконец, Слава остановилась у одной из статуй, которая больше всего напоминала цветущий папоротник, возле которого склонились несколько подростков. Девочка лет десяти бережно протянула к нему руки, убирая камни, которые придавили тонкие листы. Мальчик, чуть постарше, нес лейку. А цветок был очень красивый. И ребята тоже. Лица какие-то воодушевленные, светлые, только почему-то кажется, они насторожены и встревожены. — Надо же, — раздался за спиной Славы удивленный голос Альки. — Вы знаете, кому этот памятник? — Нет. А кому? — Слава вздрогнула. Выражения лиц такое знакомо-сосредоточенное. Где же она это видела? — Белым галкам. Тем, кто знает дорогу через Шалую Гать. А цветок папоротника — эмблема Сонного Царства и НИИВА. Не ожидала! Впрочем, обсудить это не получилось, потому что дальше экскурсия продолжалась. Гости Земли Неведомой отправились к «грелке» — Долине Тысячи Дымов, где били из земли гейзеры. Было и правда очень тепло, над долиной плыл легкий туман, и все казалось подернуто таинственной дымкой, не совсем настоящим. Но ближе подходить было нельзя, и ребята отправились дальше. Тоже со стороны посмотрели на поселок онкилонов, и уже нужно было возвращаться. Темнело быстро, и когда они подходили к поселку, было уже почти не видно дорогу, а лес и вовсе растворился в сумерках. Впрочем, окошки домов и фонари в поселке были видны издалека. А возле школы на полянке горел костер, и оттуда раздавался смех и гитарные переборы. Славе показалось, что голос ей смутно знаком, и прислушалась. Ну точно! Там был Михаил Иволгин. Он сидел у костра в окружении целого класса ребятишек с гитарой в руках, и что-то им напевал. Потом прерывался, рассказывал какие-то забавные случаи или просто интересные эпизоды из своих командироок, а они слушали, раскрыв рты. Пеклась на углях картошка, кипела в котелке похлебка, и аппетитный аромат плыл по всему поселку. Слава даже захотела на минутку к ним присоединиться, но она уже слишком устала. Потом они еще не раз и не два ходили вот так по острову. Благо и Володя, и Алька знали тут каждый камушек, и рассказывали об окрестностях очень интересно. Кстати, болтаться без дела здесь было не принято. Сколько Слава по острову ни ходила, одна ли, с кем-то, или просто расспрашивала местных жителей, и ни разу не видела и не слышала, чтобы кто-то скучал или бездельничал. Нет, спешки тоже не было, и отдыхать здесь умели. Но чтобы нечем было заняться и некуда пойти… Славе странно и как-то очень непривычно было видеть эту всеобщую увлеченность своим делом, это желание делать не кое-как, а как лучше, уважение к своему и чужому труду. Словно не только в параллельный мир, но и в другую эпоху попала. Ведь сложно же! И условий никаких, и за то, чтобы просто выжить, приходится бороться, и денег особо не платят, и не война идёт. Так зачем все это? Зачем встают чуть свет, работают, как заведённые, и никто не ропщет, не ищет лучшей доли? Даже дети вместе со взрослыми работают на земле и ухаживают за скотиной, даже старики помогают строить. Никто не срывается на других, не обвиняет во всем и сразу. Здесь Слава впервые увидела, что можно уставать — и радоваться тому, что закончил, что академик может глубоко уважать старика агронома, и что работать рукам не стыдно. Так странно, непривычно, и почему-то правильно. Не страшно и не стыдно не уметь. Учили здесьбыстро, было бы желание. А вот лентяев и пустословов здесь не любили. Как и тех, кто пытался идти по головам. Здесь продали многое, но не предательство и не подлость. Странно, раньше Слава первая бы рассеялась, сказала бы, что не верит в такие пафосные сказки, что утопии не существует. А теперь вот открывала для себя этот остров, и чувствовала, что не хочет уезжать. Да, она возвращалась домой затемно, ноги гудели, плечи болели, спина не гнулась. Но зато она с девчатами из Потомкино закончила собирать и перетаскивать яблоки в погреба, впервые в жизни ворошила сено, научилась ездить верхом, досыта наелась печеной картошки и до хрипоты пела под гитару у костра. Зато тихая и застенчивая Сашка Нахимова сегодня рассказывала алькиным братишкам и сестренкам истории из будней МЧС, а ершистый Митька выиграл спор у своих ровесников и поймал здоровенную кету. У обоих из глаз исчезло тревожное ожидание подвоха, и общаются они, словно родные, а не приемные. Алька перестала выглядеть как стойкий оловянный солдатик, позволила себе улыбаться, шутить, дурачиться и просто радоваться жизни. Даже Венька все меньше походил на барсука. Исчезли дорогие рубашки и мобильник последней модели, фирменные костюмы, заледеневшее лицо и тревога в уголках глаз. Теперь он, как все местные, ходил в немарких штанах со множеством карманов, куртке- дождевике и кирзачах. Пятна на коленях и локтях, едва приглашенная пятерней шевелюра, пробивающийся робкий загар и удивленная, ещё недоаерчивая улыбка. Рука бережно сжимает ладошку сияющей сестренку: «Венька, ну пошли! Там наши заждались!». Наши… Да был ли он своим хоть для кого-то, кроме матери и дяди Кондора? Взрослые тоже радовали. Кондратий Иванович пока заселился в заброшенный дом, начал его обустраивать и искать работу. Присматривался к острову и его жителям. Вечерами заходил к Буревестникам, где, кстати, стал почти свои. С Николаем и Володей он нашёл общий язык, а Катерина и вовсе считала его почти родным. В общем, за него беспокоиться незачем. За Нахимовых — тем более. Они поправлялись буквально на глазах. А еще каждый день по нескольку часов с ней рядом был Володя. Они гуляли по острову или помогали кому-нибудь. Например, они видели, как строится новый дом, и Володя вместе с соседями крыла крышу и обшивал стены вагонкой, а Слава помогала красить полы. Ещё они выходили с рыбаками в море на местной лрдочке. В эти дни Володя помогал ей забраться на скалу, чтобы полюбоваться совершенно изумительным видом сверху (и как еще голова не закружилась?), учил кататься на лыжах без палок, да еще и по крутому склону. Однажды даже отвел в поселок онкилонов, где он обстоятельно разговаривал с местными, весьма колоритными жителями на их языке. Слава тогда и жилища их, напоминающие юрты кочевников, увидела как снаружи, так и изнутри, и на каком-то местном празднике побывала, и как будущих охотников учат, увидела. И удивилась в который раз, сколько же Володя всего помнит! Например, он не только назовет даты и места сражений, но и на местности покажет, и восстановит картину боев чуть не поминутно, с именами, действиями каждого участника, описаниями последствий, комментариями, почему это правильно или не правильно. Про географические открытия — еще того интереснее! Он знает названия каждого ручейка, каждой полянки и на онкилонском, и на русском языке, может рассказать, почему так названо это место, кто и когда его так назвал, что интересного здесь происходило, какие с этим местом связаны легенды. И про здания тоже — кем построено, когда построено, с какой целью, в каком стиле, кто и когда жил… Видно, что он очень любит эти места, а не только хорошо с ними знаком. Потом остров был показан полностью, и Володя начал ее знакомить с Сонным Царством. Отвел в лабораторию, показал и объяснил, как работает оборудование. Ну, то есть, как показал? Условно. Сказал, как называется каждый прибор, для чего он нужен, что делать, если увидишь, что на нем горит такой-то огонек, или услышишь такой-то звук. В какие настройки лучше не лезть, и если очень нужно, куда и какие параметры вводить. Так что Слава примерно поняла, что к чему, но не более того. Чтобы воспользоваться всем этим, надо учиться и учиться! Но главное — в первый же день Володя отвел Славу на действующий космодром. И там девушке, если честно, стало жутковато. Не то чтобы она боялась огромных, с небоскреб, звездолетов. Не то, чтобы ее смущали инопланетяне, которые и походили на тех, кого она видела в фильмах или на иллюстрациях, и в то же время были неуловимо-другими. Нет, дело было даже не в этом. Ей наоборот понравилось! Было такое ощущение, что она попала в любимые с детства книги Кира Булычева о девочке из светлого будущего, Алисе Селезневой. Она даже поймала себя на мысли, что ищет среди громад «летающую тарелку» с надписью «Пегас». Тем более, Володя проговорился, что в училище сбежал несовершенно-летним, и курсанты об этом узнали, а потому прозвали Зеленым. И что лучший друг у него — самый настоящий космобиолог, который потрясающе разбирается в инопланетной флоре и фауне. Так что ощущение того, что все понарошку, не наяву, а в книге, было очень сильным. И девушка окончательно поняла, насколько все серьезно только когда присмотре-лась и увидела, какое у Володи стало лицо… Он как будто заставлял себя помнить о Славе, а сам больше всего на свете хотел отпустить ее руку, бежать к этим громадам, сломя голову. Нет, он и подошел. Одним из капитанов оказался его бывший сослуживец. На удивление, не то землянин, не то гуманоид из очень похожих на землян рас. Слава бы его назвала индусом. Так вот, сослуживец не только искренне обрадовался: «Живой, чертяка! Куда ж ты пропал-то, Молодой-Зеленый? Год ведь ни слуху ни духу!». Он еще и позволил гостям зайти в святая святых — на капитанский мостик. Не просто так, конечно. Попросил Володю покопаться в двигателе, с которым было что-то не так, а про золотые руки Володи, который «из жестяной банки, гвоздя, шпильки и пары проводков не то что пшика, полноценный спутник соорудит!» знала вся округа. Как оказалось, пшик — это простейший шпион, используемый космонавтами», «летающая тарелочка» с детскую ладошку, а то и меньше, которая несет видео-камеру, двигатель с автопилотом, анализаторы, позволяющие опреде-лить пригодность планеты для проживания людей, радиопередат-чик, все, что позволяет сделать его невидимкой для населения и для радаров, а так же механизм самоуничтожения. Это — первое, что учат мастерить курсантов. Но Володя и этот агрегат усовершенствовал, и «пшик», а точнее — «мурзик» (малый универсальный разведчик, заповедно-исследовательский, космический») был всегда при нем. Этот старый знакомый рассказывал полушутя, что у Володи это был как питомец — зверюшка электронная с почти человеческим интеллектом и почти безграничными способнос-тями. «Мурзик» мог свернуться ленточкой вокруг запястья под манжетой и стать незаметным, мог создать вокруг хозяина ничем не пробиваемое силовое поле, мог защитить от яда и от голодной смерти, генерировал кислород и обогревал. Не только уникальный помощник, для своего создателя это был действительно почти живой и настоящий друг. Вот только на войне, когда «мурзик» был больше всего нужен, его рядом не оказалось. Все опытные экземпляры были розданы детям-курсантам и мирному населению, а того, что считался другом Володи — он лично отдал Альке перед самым взрывом. Она еще брать не хотела, пришлось приказать… Ну и в результате сам командир чуть не погиб, а его спутница отделалась очень легкой контузией. Разговор о прошлом Володю явно не радовал. Он как-то свернул тему, нехотя признался, что да, одним из инструкторов в таком-то летном училище был не его отец, а он сам, и да, в эвакуации и прикрытии эвакуации госпиталя участие принимал тоже он. Потому и списали подчистую, и говорили, он даже ходить не сможет. Да, он и сам чувствует — не может летать. Пока не может, но все еще не смирился, не верит, что это уже навсегда. И просит разрешения хоть посидеть напоследок в рубке. Так Володя снова сел за пульт управления. И вот тут-то Славе стало физически больно видеть, какая мука отразилась на его лице. Как он гладил клавиши и рычаги, невесомо, словно шерсть какого-то большого, но раненого животного. Словно мираж, который только тронь — исчезнет. Как смотрел в иллюминаторы. Как осторожно, словно на трухлявую кочку на болоте, ставил ноги на педали. Губы что-то беззвучно шептали, глаза закрыты, и кажется, он из последних сил сдерживается, чтоб удержать подступающие слезы. Потом встал, конечно, вышел. И всю дорогу молчал. «Прости, Владислава. Прости, я сейчас никудышный собеседник. Зря мы туда пошли». Но это было утром, а днем он уже отвозил в Земщину всех гостей сразу. Венька попросил, уж очень он хотел попасть в книги Станюковича, на настоящий парусник. К счастью, у Николая Буревестника и там нашлись знакомые, и Володя их туда действительно отвел. Ох, как же сияли глаза и у Веньки и у Митьки! Как они восторженно смотрели на корвет, с каким нескрываемым удовольствием по нему лазали, расспрашивали моряков, слушали их байки! Алька и Саша, тоже решившие для удобства одеться по-мальчишечьи, не отставали, и так же обезьянками взлетали на верхушки мачт, так же азартно спорили, какой парус как называется. А уж когда в море вышли!.. Кстати, именно там Слава почувствовала, как попала на собственную картинку. И море было таким же, и корабль. И она стояла возле Володи. А потом еще и поштормило немного. Для моряков — немного, маленький такой шквалик, сущий пустячок. А для пассажиров, первый раз оказавшихся в море, впечатлений хватило очень надолго! Ещё бы не было впечатлений! Перед тем, как вести ребят на корабль, Володя прочитал им целую лекцию о том, что можно говорить и делать на русском паруснике, а чего ни в коем случае нельзя. Проверил их внешний вид, одежду и прически, напомнил легенду — о том, что они из будущего, говорить нельзя ни в коем случае, происхождение тоже предпочтительнее дворянское, и все равно, за некоторые двери лучше не заглядывать. Напомнил про приметы и обычаи — не свистеть, на палубу не сплевывать, слов «последнее плавание» не говорить, помнить, что на корабле ходят, а не плавают, и на военном судне не капитан, а командир, и по имени- отчеству обращаться только если разрешат, напомнил, какое там по субординации титулование. Но это ещё было только начало! Переход выдался удачный, и Слава уже начала привыкать к ощущениям. По ту сторону телепорта стояло лето. Жаркое южное лето, причём в каком-то иностранном городке. Слава даже слегка испугалась, когда услышала вокруг иностранную речь и увидела одетых в старинную одежду людей. Она как-то разом забыла про субординацию, про то, что и сама затянута в корсет и кринолины уже давно не носят. Да, ребятам очень шли костюмы барсуков позапрошлого века, и из Альки получился очень симпатич-ный гардемарин, а из Саши — лицеист. Володя и вовсе словно родился в старинной морской форме! Кажется, он — мичман? Или лейтенант? Слава судорожно пыталась, и не могла вспомнить знаки отличия. В коем це концов, она просто дернула Володю за рукав щегольского бушлата: — Володя, а мы где? И… Когда? — Владислава Михайловна, — прошептал он. — Мы в Месине. На дворе 1867 год. И ради всего святого, извольте вести себя как подобает. Мы не дома, и если нас услышат, могут быть неприятности. Молчите и улыбайтесь. Вы только что выпустилимь из Смольного, вам простят и восторженность, и наивность, но не фамильярность и отсутствие воспитания. Впрочем, он успел шепотом ещё раз пояснить то, что Слава благополучно прослушала. Им предстояло попасть на один из кораблей эскадры адмирала Корнева, героя повести Станю-ковича «Беспокойный адмирал». Сейчас эскадра отправляется в Тихий океан, но до Крыма или Черноморского побережья может подвезти. Володю там хорошо знают, он недолго служил на одном из этих кораблей, тренировал силу воли, отвыкал от страха высоты и привыкал к бескрайнему простоту. Алька тоже успела тут побывать, и у обоих на этих кораблях множество друзей. Приняли их на удивление радушно. Слава никак не ожидала, что на корабле, где служат сотни людей, запомнят служившего несколько лет назад мальчишку. А ведь помнили же! И были искренне рады видеть, вспоминали в кают-кампании обстоятельства его службы, расспрашивали, где и как он теперь живёт. Володя признался, что пока в отпуске по ранению, передавал приветы от команды какого-то другого парусника, от каких-то общих знакомых. Славе даже показалось, что не было никакого космодрома, и он всю жизнь жил здесь, в середине девятнадцатого века. И был здесь счастлив. По крайней мере, он нигде раньше столько не улыбался, не обнимался дружески, не пел под гитару в уютной полутьме каюты, освещённой несколькими свечами. Здесь он перешучивался с ровесниками и матросами всех возрастов, увлеченно рассказывал байки мальчишкам, увлеченно спорил с офицерами, и даже с грозным адмиралом говорил хоть и предельно вежливо, а свободно. Звал просто Иваном Андреевичем, не испугался его крика, а толково отстаивал своё мнение. И адмирал это ценил. Было видно, что стоит Володе захотеть, и он останется здесь, и служба сложится вполне удачно. Но он не хотел. Володю тянуло в небо… Алька тем временем перезнакомила своих спутников со старыми друзьями, и в первый же вечер Слава потеряла всех четверых ребят. Они то на мачты карабкались и восторженно махали руками из «орлиного гнезда», то бегали по всем палубами, изучая каждый закоулок, то в укромном уголке рассказывали что-то раскрывшим рты от удивления местным ребятишкам. А ещё сами слушали моряцкие байки, пели и слушали песни, и даже плясали. Сама Слава не слишком замечала неудобств. Да, о том, что пассажирок теперь трое, на корабле знали, и им выделили отдельную каюту, в то время как Володя и Митька с Венькой ютились в мичманской. Да, за Славой ненавязчиво ухаживали, и она чувствовала внимание, но ни ссор из-за неё возникнуть не успело, ни каких-то других неприятностей. Володя обязанности старшего брата исполнял отменно! Было ли страшно? Да, особенно, когда заштормило. Было ли скучно или неуютно? Немного. Но в основном те дни запомнились тёплым солнцем, удивительным воздухом, которым Слава не могла надышаться, и ничем не обьяснимым ощущением покоя и того, что все они на своём месте. Прощание, как и встреча, были очень душевными, Слава даже не ожидала от себя такой сентиментальности и того, что будет настолько жаль расставаться. У ребят тоже глаза были на мокром месте, но они изо всех сил крепились. А Володя будто окаменел. Того учтивого дворянина, души компании и просто обаятельного собеседника, больше не было. А был смертельно усталый человек, который принял какое-то очень важное рещюшение и не отступит, даже если это будет стоить ему жизни. Еще Слава вспоминала визит в настоящую старинную дворянскую усадьбу. Там жили еще одни соседи Анны, точнее — ее отца, профессора Ивана Андреевича Истокова, титулованных дворяне из обедневшей боковой линии славного и старинного рода. Единственный сын старого графа был ровесником Анны, и его она тоже считала своим другом, почти братом, как и его многочисленных сестриц. И не навестить старинных друзей Анна попросту не могла, поехала с визитом. А поскольку Олег Нахимов на тот момент еще не выписался из больницы, Николай Буревестник был «в лесу», а Иван Вспышкин — в море, то и детей она взяла с собой. И Славу, как свою подругу, тоже позвала. Сказать, что девушка была очарована и усадьбой, и ее обитателями — это все равно что промолчать! Она была просто в восторге! Володи на сей раз рядом не было, он куда-то уехал по делам, но Анна была спокойна, а значит, её брату ничто не грозило. А значит, можно было расслабиться и просто отдыхать, наслаждаться тишиной, прозрачным воздухом и красотой золотой осени. Можно было посещать настоящие балы, кататься в экипаже или на лодке, коротать вечера с книгой у камина, у клавикордов с нотами или у окна с вышиванием. Странно, но проблемы теперь казались далеким прошлым, страшным сном. Беглецы и правда оказались как будто в книгах Тургенева, и теперь сонная безмятежность дворянских усадеб оказалась именно тем, что нужно для растрепанных нервов. И возвращалась Слава действительно отдохнувшей и почти счастливой. В её памяти все равно остались бы эти экскурсии, эти прогулки, и то, как Володя подавал ей руку, поддерживал ее, помогая сесть верхом, как рассказывал и показывал то, что ему дорого. Этого уже много. Так не все ли равно, с кем он там танцует?