***
Комната, дышать в которой нормальному человеку ещё совсем недавно не представлялось возможности, медленно наполняется свежим зимним воздухом Сеула. Многочисленные фотографии и плакаты, развешенные на стенах, мелко подрагивают от внезапного сквозняка, а занавески то и дело задевают парня, мирно попивающего чай напротив настежь открытых окон. Юнги неспешно наслаждается напитком, увлечённо наблюдая за только появившимися между домами мегаполиса первыми полосами света, отливающими спектр от насыщенного розового до жёлтого, всего на пару минут озаряющими на удивление чистое зимнее небо. По меркам этого времени года на улице не так уж и холодно, но парня, стоящего в слишком тонкой футболке и джинсах, все же пробирают мурашки. Казалось бы, ему следует накинуть на себя тёплый свитер, может, взять плед или же, в крайнем случае, просто отойти от чертового окна. Для этого ведь есть действительно веская причина: воспаление легких — не то, с чем следует шутить. Но подобные вещи волнуют его в самую последнюю очередь. Невероятное спокойствие, столь чуждое ему последние месяцы чувство, охватило все тело, и он правда не хочет рушить момент. Юнги на самом деле хорошо. Всего пару минут назад парень проснулся на полу в коридоре, ощущая ломящую боль во всем теле. Первая же попытка вспомнить о событиях вчерашнего дня отдалась разрядом в голову, словно вызывая цепную реакцию, после которой бросить дело на самотек и следовать прямиком к холодильнику показалось лучшим решением. Минеральная вода целительной струей разлилась по телу, а чайник начинал закипать, повествуя о скорой компании близкого друга — чая, так как кофе во время алкогольной интоксикации, наверное, худшее, что можно придумать. Голова казалась пустой, ни одно событие прошлой недели не удавалось вспомнить сквозь ужасное самочувствие, отчего на душе стало невероятно легко, а невесомая вуаль из звона в ушах и слабого головокружения окутала все тело. Тем не менее, брюнет просто в очередной раз лениво надхлебывает жидкость, пытаясь не обращать внимания на смутное предчувствие, рвущееся изнутри. Он потирает руками от чего-то слишком уж опухшие глаза, плавно скользя пальцами чуть ниже, прямиком к темным кругам, и перемещаясь все дальше. Ощущая чрезмерную мягкость под подушечками, понимает, что эта участь постигла все лицо. Ложка со звоном бьётся о дно керамической чашки, в которой не осталось больше ничего, кроме чайного пакетика, так непредусмотрительно оставленного в посуде, а тело неторопливо поднимается с уже насиженного места. Гуляющий теперь по всему помещению ветер отзывается приглушённым завыванием. Слегка размяв суставы, Юнги вновь следует в общую комнату, в надежде все же найти в кухонной раковине место для ещё одного предмета, и чуть ли не падает, спотыкаясь об одну из вещей, разбросанных на полу, достаточно твердую и опасную для человека с мутной головой, который определенно не должен здесь находится. Словно по щелчку, его взгляд сам устремляется на ещё недавно служивший местом для сна коридор, и парень с трудом сглатывает вязкую слюну с омерзительным привкусом алкоголя. Страх и паника пробуждаются слишком внезапно, заставляя забыть обо всем, кроме небольшой упаковки, оставленной в нескольких метрах явно не просто так и не без какого-либо содержимого. Кружка с легкостью покидает пределы ладони, разбивается на множество осколков, так филигранно обрамляющих теперь пол. Воспоминания приходят в самый неподходящий момент, они кадрами возвращают в события прошедшего вечера, а где-то на глубине сознания теплеет надежда на то, что все это — просто ошибка, больная игра фантазии, помутнение на фоне острой глюкозной недостаточности. Юнги пытается отдышаться, опускает на глаза ладони и вскидывает голову наверх. Он вспоминает размытый образ Чимина, что явился к нему прошлой ночью, все реплики, сказанные брюнету, и выплюнутые, потому что будет ложью назвать это по-другому, им в ответ. Хочется рвать на себе волосы, но он даже на это не способен. Слишком слаб, ни столько от отсутствия силы, сколько от неумения её понять и применить. Ступни каким-то невероятным образом избегают такой навязчивой сейчас угловатой россыпи керамики, и вот Мин снова держит в руках предмет его снов. Его главного видения, которое сейчас вполне справедливо можно назвать кошмаром. Часы больше не чертов фетиш, скорее наоборот — нечто возвращающее в реальность, отрезвляющее, как бы двусмысленно это сейчас не звучало; не тотем — простая палка на обочине, на которую без особой надобности и не взглянул бы никогда. Вот только у Юнги глаза наполняются слезами. Наверное, впервые за всю свою жизнь он абсолютно не знает, что делать, и признаёт это, окончательно и бесповоротно, полностью отдаётся этому чувству — чувству смирения со своей беспомощностью. Кажется, словно всего мгновение назад живой, парень превратился в неподвижную статую, вот уже около десяти минут выискивающую оправдания. Он понимает, что даже навряд ли решится их высказать. Единственной рациональной вещью кажется нарваться на чью-то помощь, и осознание сей необходимости медленно начинает его душить. Собственная гордость когда-нибудь заведет Мина в могилу, так говорили все, кого он знал. И они оказались правы. Но при всем желании, решение проблемы никак не приходит в голову, и все, что ему остается, так это довериться. Прийти к Намджуну, потому что, хоть парень никогда подобного не озвучивал, он всегда признавал любую идею, которую тот предлагал. И брюнет помнит слова, которые неоднократно слышал от младшего: «Ты же знаешь, я всегда буду на твоей стороне.»***
Всё, что у него есть с собой — подарок и немного денег, если убрать по умолчанию ключи и телефон. Всё, что он успел — в спешке почистить зубы и принять душ, следом набросив свежую одежду. Всё, что у него внутри — отвратительное состояние, когда кажется, словно чья-то рука залезла сквозь оболочку и начала ворошить каждый из органов. Брюнет весь дрожит, и если это нельзя заметить воочию, то можно почувствовать, просто находясь рядом. Он не подумал о том, что, возможно, Кима нет дома, парень даже не догадался сперва позвонить, но если ему не откроют, Юнги просто не знает, что делать дальше. Все же, раздается металлический щелчок. И если всего секунду назад на лице блондина была улыбка, то уже сейчас от нее не осталось и следа, потому что-то, что он увидел, распахнув дверь, уничтожило все, что можно было назвать надеждами на хорошее утро. Потому что он прочувствовал весь тот ужас, что творится внутри пришедшего. Потому что Мин действительно старается улыбнуться в ответ и сказать элементарное «привет», но его губы ужасно дрожат, как только тот пытается их расслабить, у него красные глаза, а остатки перегара, дополняя все остальное, создают пугающую картину, от чего у отворившего перекрывает дыхание. — Нам, я… Этот голос… Он звучит так тихо и совсем хрупко, и Намджун думает, что сейчас видит то, что не должен видеть никто. Парень в тотчас оказывается за ограждением, абсолютно не в силах противостоять. Все, что сейчас держит брюнета на ногах — это руки товарища, сжимающие плечи, и пытающиеся достучаться до сознания карие глаза, так сильно взволнованные, что от этого Мин ненавидит себя еще больше. Никто не издает ни звука. Они оба стоят так до тех пор, пока тело не начинает затекать от отсутствия движений, и к тому времени Юнги становится немного легче удержаться самому. От напряжения давно свело желудок. — Я все испортил. — О чём ты? Господи, что случилось? — Ты был прав, Нам. Черт, ты всегда прав. Однако ему не дают продолжить. Вместо того, чтобы наблюдать за небольшим количеством влаги, образовывающем мокрые дорожки на лице Мина, Намджун берет того за плечи и тащит в теплое помещение. Они снова в его комнате, все же немного более чистой, чем в прошлый раз, и со стороны создается впечатление, словно она становится непроницаемой сферой, спасающей от всего, что происходит за ее пределами. Темноволосый поддается напору и усаживается на объемное кресло, так удачно находящееся в тени другой мебели. Его друг — тот человек, который сейчас не находит своим рукам места, отправляя их сначала в карманы, затем складывая на груди, проводит одной вниз от лба по щеке, после чего проделывает то же самое вновь и вновь. Он просто ходит по кругу, в конце концов присаживаясь на корточки и заглядывая в лицо сидящего напротив, по-прежнему дрожащего, но все же, чуть более спокойного в сравнении с первыми минутами парня. — Это все время был он. Если бы это был какой-то фильм, то для фона вполне могли бы добавить звуковых спецэффектов, которые, в отличие от Кима, хоть как-то способны заполнить тишину, наступившую после короткой фразы. — Намджун-а, Чимин — мой соулмейт, и я, как всегда, все испортил. Если бы это был сериал, то обычно сдержанный и холодный человек сейчас, вполне возможно, уже еле сдерживал бы свои эмоции, так сильно сгибая свои пальцы в костяшках, что те стали бы невыносимо белыми, а достаточно отросшие ногти с легкостью могли бы порезать кожу рук, с силой врезаясь в ладони. Но все же, это реальность, и блондин сглатывает из-за того, что все это происходит на самом деле. — Чимин? — Да. В том пакете, помнишь? В том, что на Рождество, он подарил мне часы. Намджун действительно не знает, что сказать, когда Мин наконец отрывает взгляд от коленей, встречаясь с его. Больше всего Ким ненавидит ситуации, в которых его ставят в тупик. Парня даже не спасает тот факт, что он вроде бы как был готов к разговору, уже давно, не раз прокручивал эту сцену, оттачивая все реплики, которые должен был произнести. Только вот результат оказался слишком непредсказуем, Намджун искренне надеялся помочь Юнги до того, как тот совершит непоправимые ошибки, возможно, в него пришлось бы вколачивать здравый смысл силой, может, они бы поссорились, может, брюнет бы его проигнорировал, но он точно не ожидал исхода, что приходится принять прямо сейчас. Мин пришёл сам, уже все понял, уже кается, и, наверное, большую часть речи Кима можно отмести в сторону, однако упущена главная деталь — та, что так и не была произнесена вслух ни разу, и почему-то Намджун уверен: это не обычное стечение обстоятельств. — А что это меняет? — То есть? Ты совсем не понимаешь, о чем идет речь? — глаза бегают по близлежащему лицу, и он честно пытается понять, к чему был задан этот совершенно неуместный вопрос. — Нет… — шея еле слышно похрустывает, когда парень, находящийся у коленей другого разминает её, явно перехватывая инициативу. — Мне просто, блять, не понятно… Боже, ты далеко не тот человек, что живёт сказками о счастливом будущем со своей избранной парой или строит романтические отношения. Взять в пример того же Хосока… — Я не понимаю, о чем ты. — Выслушай меня до конца. Ты жил в тени псевдолюбви восемь лет, не предпринимая никаких попыток, лишь оправдываясь крепкой дружбой. Такого как ты все устраивало, и как бы не хотелось отрицать, сказанное мной — это правда, чистейшая, и тебе страшно признать тот факт, что Мин Юнги просто застрял без малейшей возможности выбраться. Поэтому ответь мне прямо сейчас, в эту же минуту, — Джун делает глубокий вдох, а затем произносит то, что заставляет весь мир Юнги замереть, — с какого черта факт того, что вы соулмейты, мог что-либо изменить в твоём отношении к Пак Чимину? — грудь Намджуна тяжело вздымается, а взгляд теперь кажется сосредоточенным и даже в какой-то степени пугающим. — Отношении? — попытка Юнги оттянуть момент разоблачения кажется отчаянной и откровенно неудачной, так как светловолосый не успокаивается, продолжая. — Именно, что ты к нему чувстуешь? — Но… он же моя пара, мы должны были… то есть, я не знал о нем. — Так, значит, ты так убиваешься лишь потому, что он твой соулмейт? — Что? Я… Нет, это не так. — И как же это следует назвать? Защитная кора трещит на глазах, и Мина это пугает. Просто невероятно, от макушки и до самих кончиков пальцев на ногах словно пробегает волна, руки немеют, а мысли становятся чище. Все лишние вопросы и сомнения уходят на второй план, впервые за много лет уступая место честности прежде всего перед собой. Наверное, так рушатся крепости, и именно так чувствует себя брюнет. — Он мне нравится? Точнее нет, я, наверно, его… — Юнги не хватает воздуха. Робкая фраза получается слишком тихой, однако парень почти оглушен тем, как она звучит. — Именно, и я действительно не понимаю почему ты все ещё здесь. А ведь и вправду. Сказав это, блондин поднимается, разгибая ноги в коленях, и уходит из комнаты, оставляя в ней одного человека, который по прежнему продолжает приходить в себя. Только сейчас парень замечает, как сильно пары аммиака раздражают его горло. На тумбочке стоит емкость с разведенной краской для волос, которой осталось совсем немного хранить свои свойства, и которая сейчас обладает ярко фиолетовым цветом, подобным цветку, стоящим на подоконнике спальни Чимина. Со временем Ким Намджун возвращается, говоря что-то вроде «если сейчас ничего не сделать, потом будет уже поздно», но темноволосый больше не слышит его, он понял это намного раньше, поэтому хватает свою куртку и выбегает из дома, оставляя адресованный ему совет позади. Они правы. Если у него и остался какой-либо шанс, то тот последний. И с каждой минутой кажется, словно он становится все меньше.***
На дороге Юнги едва не сбивает машина. Парень бежит так быстро, пропуская светофоры и не обращая ни на кого ни малейшего внимания. Его легкие горят от большого количества вдыхаемого кислорода, а нетренированный организм жаждет паузы, но брюнет продолжает движение, временами переключаясь на шаг. Мимо пролетают целые улицы. Совсем недалеко у ребёнка улетел воздушный шар, из-за чего пространство пронизывает раздражающий плач, однако уши словно заложило — он не слышит ровным счетом ничего. Не замечает ни одну яркую рекламную вывеску, встречающую его по пути, ни одного человека. Конечно, если бы это был Пак, он сделал бы исключение. Максимально ускорившись, черноволосый доганяет автобус и падает на сиденье внутри, упираясь руками о колени. Слюна во рту стала слишком вязкой, и приходится приложить больше усилий, чтобы ее сглотнуть. Кажется, он сейчас потеряет сознание, но, сильно зажмурившись, возвращает контроль обратно. Это не тот автобус. Юнги покидает транспорт на расстоянии нескольких километров от нужного места и вновь прибегает в крайности, почти падает, спотыкаясь о собственные ноги во время очередного шага. — Чёрт! Попытки дозвониться до младшего с треском проваливаются, а нервы сдали достаточно давно. Мин наконец добрался до квартиры, но, как бы не стучался, тишина за дверью не выдает ни единого признака того, что хозяин дома. От безысходности он пинает дверь ногой и тут же морщится от неприятных ощущений. Боль в костяшках заставила его остановиться и подумать о том, чтобы спуститься вниз, ожидая парня снаружи, и он выходит уже медленно, тяжело скользя по перилам. Его нет. Конечно, это вполне ожидаемо, но все же. Парень просто подождет здесь. Массивная подошва с характерным звуком наступает на разбитое стекло, усыпанное сверху десятка втоптанных в асфальт жвачек, которые уже никогда не прилипнут к обуви. Вдалеке по прежнему гудит город, и на какое-то время обычный шум разбавляет звук сирены. Наверное, снова ложный вызов, но он не уверен. Вход в многоэтажный дом то и дело отворяется, давая проход незнакомым людям. Старая неухоженная собака выбежала откуда-то из-за угла и принялась лениво бродить по территории дворовой площадки, выискивая место, которое еще не успела пометить, и на это не стоит обращать внимания. Мысли занимают воспоминания. Перед глазами стоит образ Чимина за всё время, что старший мог его видеть. Его буквально бьёт током, когда счастливая улыбка превращается в натянутое спокойствие, а затем и то разбивается, оставляя слёзы и отвращение. Сейчас брюнету кажется, что ненавидит себя еще больше, чем, возможно, ненавидит его Пак, и если бы он только мог, то набил бы себе лицо, заставляя умирать от внутреннего кровотечения где-то на краю города. Но все, на что он способен — продолжать ждать, облокотившись об облупленный столб, сверху заканчивающийся желтым фонарем. Мягкий звук каблуков заставляет навострить слух и поднять голову. Впереди идет человек, чья шея обмотана красным вязанным шарфом, а руки заняты большими пакетами, он сразу же отводит взгляд, как только сталкивается им с ожидающим. Чимин. Хочется что-то сказать, позвать его, но издать какой-либо звук внезапно стало одной из самых сложных вещей. Чтобы выдать простой хрип, приходится сильно постараться, и даже из этого ничего не выходит. Юнги тянется рукой, набрав в лёгкие воздуха, но парень просто проходит мимо, так и не обращая на другого внимания. Он уже достал ключи и открывает ими дверь, собираясь за нею скрыться. — Постой! Мин успевает зайти следом и тянет блондина за плечо, разворачивая его к себе. — Вы кто? От световолосого сейчас жутко веет холодом. Сквозь его голос слышатся едва ощутимые нотки злости и разочарования, тщательно скрытые за маской безразличия, и от этого щимит в груди. — Чимин, пожалуйста, не надо притворства. — руки укладываются на плечи теплого пальто, слегка задевая кончиками яркий шерстяной предмет, сжимаясь все сильнее с каждой секундой. Пак отводит голову в сторону, он обводит языком треснувшие от погоды губы, и линия челюсти, так восхитительно обтянутая кожей, слегка подёргивается. От всего этого Мин в растерянности, он лишь дышит медленно, выверяя каждый выдох на расстоянии полуметра от чужого тела. Вакуум — спутник Юнги по жизни. Слишком долгий перерыв не сопровождается ничем, кроме молчания, и Чимину, видимо, надоедает. Он озаряет ответной реакцией так, будто ищет ответ в глазах напротив. Даже человек, абсолютно не обладающий эмпатией, может почувствовать, что весь его вид буквально спрашивает, мол, серьёзно? — Мне, наверное, уже пора. — блондин пытается вырваться. На самом деле, он не особо уступает Юнги в массе, но это, скорее всего, адреналин в крови или прочая ерунда, раз значительно похудевшее, ранее намного более пухлое и мягкое тело, удаётся вжать в стену, впечатываясь с размаху, придвигаясь значительно ближе. Руки расставлены теперь уже по обе стороны от скул. Пакеты давно рухнули на пол, и даже если там было что-либо хрупкое, то оно уж точно обречено на забвение. Теперь — страх. — Что Вы делаете?! Ноги старшего блокируют выход, помогая в создании барьера, из-за которого Пак не сможет сбежать. На самом деле, все происходит, как во сне. Когда ты не можешь себя контролировать, лишь издалека немного присматривая за всем со стороны, как за фильмом. Намного проще думать обо всем как о картине — далекой и такой глупой. — Прости. Чимин рядом с ним застывает, кажется, что даже его сердцебиение, что раньше отчетливо было слышно сквозь слои зимней одежды, больше себя не выдает. Брюнет лишь немного приближается: сейчас ему просто необходимо почувствовать прикосновение собственной кожи к чужой. Уши темноволосого горят. Он пытается прогнать наваждение, кусая внутреннюю часть щеки, но ничего не выходит, и парень просто сокращает дополнительные миллиметры, разрываясь между тем, чтобы смотреть прямо в глаза младшему и отвести взгляд, избегая любой эмоции, что может в них читаться. Лишь мгновение, и все, что он чувствует, возвращающее ему здравомыслие хоть на малейшие доли секунды — удар в грудь. Рука блондина с решительностью врезается в тело напротив, заставляя обоих пошатнуться, Юнги безнадежно поддаётся, он слегка сутулится и чуть сминает ткань пальто блондина. Чимин пользуется моментом и отталкивает брюнета так сильно, как только может. Пак вырывается, трясётся всем телом и отходит как можно дальше, но при этом не убегает окончательно. Внутри него противоречий больше, чем, как он сейчас думает, тот испытывал за всю свою жизнь. Но еще ночью он решил для себя, что никогда больше не позволит Мину увидеть его слабую сторону. Если быть честным, настоящую, по отношению к Юнги. — Прекрати это. Я… Умоляю, зачем ты продолжаешь?.. Он, честно, ненавидит все происходящее. Ему просто невыносимо находиться сейчас рядом, поэтому парень вновь начинает пятиться, уже практически успевая вывернуться из хватки человека напротив. — Я люблю тебя, Чимин! Он сказал «практически». Его глаза все еще направлены в сторону брюнета, и они совершенно не готовы были увидеть весь тот напор, непривычно сочитающийся с мягкостью в ответ. Пошатнувшись, блондин делает очередную попытку отойти назад и удивляется, когда та становится удачной. — Да как ты можешь… — внезапно становится очевидно, что к глазам подступают слезы, но светловолосый по-прежнему пытается сопротивляться, не позволяя себе окончательно потерять над собой контроль. — Как можно быть таким лицемером?! — приходится прерваться, чтобы не позволить истерике взять над собой верх. Пак мысленно сжигает всю на свете бумагу, дабы успокоиться, и рвано выдыхает, надеясь, что это поможет. — Тебе ведь наплевать на всех вокруг! Ты настолько зациклен на себе и не хочешь обращать внимания на происходящее, что даже не замечаешь, что мы… — Я знаю. Это тот самый момент разоблачения. Двое людей, стоящие буквально в нескольких шагах друг от друга, одновременно перестают дышать, замерев на месте. Юнги — тот, кто первым приходит в себя в надежде не упустить нужное время. Он сжимает кулаки и старается игнорировать как собственную слабость, так и достаточно заметное напряжение в теле младшего, он хочет, чтобы хоть сейчас всё было правильно. — Я знаю, что мы — соулмейты. Человек напротив выглядит так, словно готов сбежать. Парень закрывает рот трясущейся ладонью, ею же проводит по своим волосам, и в конечном итоге задерживаясь на них, он вновь пытается надеть на лицо эту дурацкую каменную маску. — Значит, ты пришел только из-за этого? — Боже, нет, никогда! Чимин… Я здесь просто потому что ты — тот, кого я люблю. Парень, который утешает меня молоком с печеньками когда у меня плохое настроение. — легкая и такая печальная улыбка трогает губы Юнги — это одно из тех оправданий, что он все же придумал. Совсем незаметно тонкое запястье, спрятанное за зимним пальто, оказывается зажатым в руке черноволосого. Мин вновь находится чересчур близко, заставляя второго пропускать тысячи вольт сквозь все тело, задерживая дыхание от тихого голоса старшего. Тот вовсе не хочет отпускать. — Я больше не испугаюсь, слышишь? Не буду отталкивать тебя и говорить все те ужасные вещи… Ты важен, ты — самое ценное. Прошу, позволь мне высказаться, — низкий голос парня ломается, и только лишь после короткого кивка напротив он продолжает, — вместо того, чтобы принять свои чувства, я поступал как настоящий кретин, меня хватало лишь на то, чтобы глушить их воспоминаниями о другом. Я был действительно жалок в тот вечер, когда ты сказал, что наши отношения — ничто. Тонкие пальцы отодвигают фрагмент грубой ткани, обнажая беззащитно выпирающую косточку, начиная ее поглаживать. Пак почти успевает одернуть руку, но останавливается, так как, заметив недовольство, Мин прекращает свои действия. — На самом деле, я понимал, что начинал испытывать к тебе чувства или что-то в этом роде. Мне стало страшно. Мысль о том, что я могу все потерять, пугала меня. В моей жизни никогда не было ничего подобного, ты ведь понимаешь? — Юнги издает наигранный смешок, что, видимо, должен был звучать уместно, но, на самом деле, всего лишь показывает всю неуверенность брюнета сейчас. — Умоляю, скажи, что я не несу очередной эгоистичный бред, ситуация и так слишком убога… Я ведь, знаешь, даже подумал, что секс с другим стал бы хорошим способом забыться но, Чимин, ничего не получилось. Как бы ни пытался, я просто не смог, я… — Не смог? Небольшие ямочки над приподнятыми бровями ярко подчеркивают широко раскрытые глаза. Все сказаное раньше отображалось на его лице новой эмоцией, но единственное, что он может произнести — два слова. После заданного вопроса парень смотрит с оторопью, а затем просто поворачивает голову в другую сторону. Они оба потерянные. В мыслях каждого кричат воспоминания, вроде бы общие, но такие разные в восприятии, и именно они являются причиной того, что сейчас происходит. Блондин морщит нос, его горло першит, то ли от мороза, то ли от сухого подъездного воздуха с огромным количеством пыли. Или от всех чувств, которые хранились так долго, накаляясь с каждым днем, и вот сейчас должны взорваться или же раствориться. Он продолжает смотреть то в стену, то в пустоту коридора, но только не на Юнги, даже не замечая, как тот сейчас, кажется, готов умереть на месте. Его кожа, обычно довольно светлая, сейчас непривычного серого цвета, а губы потеряли свой оттенок, лишь местами розовея воспалениями от укусов, которые появились не менее часа назад. Холодные руки больше не держат другие — они тихо падают, находя себе место по бокам от тела в небольшой расслабленности. Тело каждого из них почти незаметно подергивается, но визуально эта картина выглядит абсолютно одиноко и безжизненно. Тишина всегда наступает тогда, когда слов, которые хочешь сказать, слишком много. Но молчание — не выход. Для того, чтобы уйти, Чимину нужно разрушить себя, поэтому, прерывая затишье, о длительности которого никто не имеет представления, он медленно поворачивается обратно, в то время как его красный шарф почти падает на пол. — Если действительно хочешь считать, что все сказанное тобой — не очередное проявление эгоизма, то, боюсь, мне нечего тебе ответить. — Я… я всё понимаю. Правда, но… — Скажи, зачем ты здесь? Пак просто продолжает смотреть, обращая своё внимание на каждую мелочь в парне, стоящем рядом, и тяжело вздыхает от реальности, происходящей в данный момент. Они оба жутко вымотаные и потрепаные сейчас, за считанные месяцы им удалось перевернуть жизни друг друга на сто восемьдесят градусов, и никто не осмелится сказать, что изменения исключительно положительные. Если перед смертью в голове пролетает вся жизнь, то вы собъетесь со счету, вспоминая, сколько раз ее увидел каждый из них. Именно поэтому, снова наблюдая старые фрагменты, Чимин молится, чтобы это было в последний раз. Секунды тянутся слишком медленно. Парень смотрит, но так и не дожидается ответа. Прогинаясь теперь уже под свим страхом, блондин просто разворачивается и собирается уйти прочь под сопровождение звука отраженной от стен тишины. Уже сделан первый шаг, но… — Чимин… Голос, зовущий его, когтями терзает сердце, заставляя в очередной раз остановиться. — Давай попробуем начать сначала? Последнее произнесено с мольбой и всей, что только есть в Юнги, нежностью. Кажется, что он вложил в эту фразу остатки себя самого. Того, которого прежде не показывал даже самым близким. От следов, что оставили все сказанные сегодня слова, на вряд ли можно просто так избавиться, и они определенно будут терзать не одну ночь — в этом ни один не смеет сомневаться. И Чимин знает, действительно понимает, что обернуться сейчас подобно смерти, безвозвратно, от него может остаться лишь пепел, но вот только парень всегда мечтал быть развеянным по ветру.