The odds are never in our favor

Существует не так уж много случаев, когда все жители Панема поголовно заняты одним делом. Это жатва, трансляция Голодных игр и обращение президента на фоне грядущей годовщины подавления восстания. В очередной раз одному человеку удалось собрать у телеэкранов всю страну, дабы в торжественной обстановке объявить о страшной вещи: грядущей квартальной бойне. Перед каждым выступлением президента Сноу на фоне приближающейся жатвы показывают сначала шоу Цезаря Фликермана, дабы хоть как-то снизить напряжение, нарастающее у экранов телевизоров. Однако в моем доме никакого намека на стресс даже не улавливается. По комнате эхом проносится мой громкий смех, перекрывающий и без того раскатистые речи Цезаря. Телефонная трубка соскакивает с моего плеча, я едва успеваю ее поймать, но все же пола она не касается. Поправив свои белокурые волосы, вновь прислоняю аппарат к уху и нарочито серьезным тоном проговариваю: — Кайл, хватит. Серьезно. Вдруг телефоны прослушиваются? Я почему-то уверена в этом. Так что прекращай, пока не схлопотал. — Думаю, если бы все прослушивалось, то я получил бы свое еще давно, тебе не кажется? А вообще, что такого? Неужели нельзя позвонить очень хорошей знакомой? — на том проводе раздается до боли родной голос. Улыбка с лица мужчины слезла, но его тон все равно мягок. — Конечно, заодно обсудить президента страны. И ты забыл? Для Капитолийской публики мы не то что не разговариваем, но и находимся по разные стороны баррикад, — не могу сдержать улыбку от столь комичной ситуации, сложившейся вокруг нас. Я выдвигаюсь в менторы уже несколько лет подряд. В целом, моя кандидатура более привлекательна, чем две остальные — морфлингисты, которые едва осознают что творится вокруг. Они практически не покидают не то что деревню победителей, но и свои дома. К ним могут попасть лишь медицинские работники с очередной дозой желаемого наркотика. Такова версия для общества. Вполне логично. Но единственная действительная причина, почему я соглашаюсь на этот ад из года в год, находится на другом конце провода. Только так я могу увидеть его. Несмотря на то, что на семьдесят третьих голодных играх нам присвоили статус врагов, когда наши подопечные сначала заключили союз, а потом устроили кровавую резню между собой. Ведущие сразу начали гадать, кто из нас выступил с инициативой подобного действа, ведь между трибутами и менторами существует особая связь, и просто так дети не смогли бы устроить подобное; обязательно виноват тот, кто старше. Предателем, естественно, стала я, в виду моего выступления на арене. Даже Кайл на мгновение отвернулся от меня, хотя знал мое отношение к этим детям и до последнего отказывался верить, что я способна на такое предательство. На моем фоне его стратегия и чуткий ум казались бледнее, ведь все это не идет ни в какое сравнение с кровожадностью, что я проявила на арене в свое время. С тех пор для публики Капитолия мы — непримиримые враги. На камерах мы посылаем друг другу надменные и холодные взгляды, но стоит на оказаться в уединенном месте, куда не пролезет ни один Фликерман, лед обращается в пламя. Еще одна игра для капитолийцев, в которую мы угодили сами того не подозревая. Можно было бы, конечно, разуверить всех, что никакой вражды нет, но тогда новая волна идиотизма вылилась бы на наши головы. Ведь жители столицы так любят смаковать межличностные отношения, особенно когда их можно назвать 'служебным романом'. Это просто бомба для Капитолия. Однако с началом семьдесят четвертых игр, с появлением 'свежей крови' в виде несчастных влюбленных из двенадцатого, наша история псевдовражды отошла на задний план. Все внимание теперь устремлено на Китнисс Эвердин и Пита Мелларка, а мы можем вздохнуть спокойно. Но все же раскрывать карты мы не спешим. Неизвестно какой эффект будет от этого. И, честно говоря, нам обоим как-то не по себе. — Хэй, Сноу, смотри-смотри, мы совсем не общаемся и вообще о тебе не говорим! Конечно же не говорим, так как чтобы говорить, нужно общаться, пра-а-авильно? — игривый тон Кайла заставляет меня смеяться еще громче. И без того громогласный голос Фликермана теряется на моем фоне. Главное, чтобы на весь дистрикт не рассмеялась. А то почувствуют что-то неладное. — Все, прекрати! Ты ведь знаешь, что всегда что-то плохое происходит после этого громкого смеха, — я никак не могу сдержать свое веселье, хотя пытаюсь придать своему тону как можно больше спокойствия. — Эта безудержность потом всегда сменяется пустотой и плохим настроением. Так что успокойся, а то точно планолеты налетят. Нас вместе посадят, вот наверняка! — Я готов делить с тобой одну камеру, ты же знаешь, — все еще веселым тоном проговаривает Кайл, после чего вдруг замолкает. В трубке слышно лишь эхо Фликермана — в доме мужчины телевизор, кажется, работает даже громче, чем у меня. Внезапно опустившаяся тишина навевает на меня непонимание. Что случилось? Неужели так быстро? — Кайл? — зову я, но ответа не получаю. — Знаешь, я устал скрываться ото всех, — серьезным тоном произносит мужчина, что сперва пугает меня. Сердце бьется быстрее, я ощущаю, как оно стучит о грудную клетку. Руки начинают дрожать. — В смысле? — пытаюсь скрыть дрожь в голосе, хотя он наверняка услышал ее. — После квартальной бойни, когда Капитолий будет смаковать очередного победителя и свадьбу Китнисс, я приеду в твой дистрикт и заберу тебя, — первое время я не могу осознать сказанное им. В моем понимании это всего лишь набор слов, на фоне паники, охватившей все мое существо. Как устал скрываться? Почему не может так дальше? Это звучит как приговор. — Слышишь, Эв? — видимо, мое молчание насторожило мужчину. — После квартальной бойни мы отправимся в твой дистрикт вместе. И решим кто к кому переезжает. Я к тебе, или ты ко мне. — Ты понимаешь, что это первый случай в жизни, когда я жду не дождусь этой квартальной бойни? — лишь со второго раза я осознаю всю суть его мыслей. С моих губ срывается вздох неимоверного облегчения. Их снова трогает улыбка, я тихо смеюсь и сдерживаюсь, как бы не заплакать. Наконец нашему притворству придет конец. Больше не нужно будет прилагать колоссальные усилия на то, чтобы делать вид, что я больше всего на свете ненавижу того, кого люблю. На землю меня возвращает музыка, доносящаяся из телевизора и заставляющая кровь леденеть в жилах. Гимн. Под участливый возглас Кайла я обращаю внимание на экран. На главной сцене Капитолия появляется президент. Он совершает несколько плавных движений, пока не оказывается у трибуны перед переполненной капитолийцами площадью. Слышно, как большая часть жителей скандирует его имя, словно призывает какое-то божество. От этого зрелища я неприязненно прыскаю прямо в трубку, на что с другого конца провода раздается одобрительный смешок Кайла. Гимн прекращает свое звучание, и толпа разом замолкает. В благоговейной тишине президент начинает свою речь. Начинает, как обычно, издалека — напоминая всем жителям Панема об обстоятельствах, в результате стечения которых и появились Голодные Игры. Далее он напоминает один из пунктов правил Голодных Игр, в котором говорится, что каждые двадцать пять лет неординарным образом будет прославляться Подавление мятежников. Это должны быть особые Игры, которые не дадут забыть дистриктам их законное место. Закончив цитировать свод правил, президент Сноу принимается за описание двух предыдущих 'квартальных' игр, отчего я принимаюсь жаловаться собеседнику, что от услышанного мне теперь точно не заснуть, с моей-то фантазией. — Думаю да, сегодня ночь будет бессонной. Но сама подумай, каково тогда было. Что-то я не хочу знать, что придумали на этот раз, — осторожно замечает Кайл, и я мысленно соглашаюсь с ним. Незабываемые игры. Освежить воспоминания о мятежниках. Что распорядители придумали на этот раз? В любом случае, мы узнаем это через несколько мгновений. Я замечаю в руках у президента белоснежный конверт, в котором находится карточка. Она-то и станет вещателем судьбы дистриктов в очередной раз. Президент Сноу неторопливо открывает конверт. И теперь я начинаю ощущать настоящее напряжение. В трубке слышно лишь дыхание Кайла. Он тоже не сводит глаз с экрана, я уверена. Мы оба как завороженные наблюдаем за движениями президента. Я настолько погружаюсь в это состояние транса, что пропускаю мимо ушей первую часть речи, и улавливаю лишь последние слова, которые он произносит без единой запинки: — И теперь, в семьдесят пятую годовщину победы над мятежниками, мы празднуем третью квартальную бойню. Как напоминание, что даже сильнейшие не могут превозмочь могущество Капитолия, на эту третью квартальную бойню трибуты обоего пола будут избраны из числа победителей прошлых лет в каждом дистрикте. До меня не сразу доходит суть сказанного. Я в остолбенении наблюдаю за тем, как одна половина толпы Капитолийцев постепенно выходит из транса и начинает бесноваться, а другая одобрительно улюлюкает. На том проводе Кайл изрекает ругательство, которое определенно прикрыли бы цензурой, будь он на арене. Я хватаюсь за эту мысль и привязываю ее к словам президента. И тут телефон выскальзывает у меня из рук, с глухим стуком падая на пол. Ледяной холод окутывает мое тело, я словно оказываюсь в сугробе, несмотря на то, что в доме тепло. До меня наконец доходит смысл той карточки. В дистрикте номер пять всего четверо живых победителей. Три женщины, и один мужчина. Это значит, что Кайл негласно выбран трибутом. Мой мир рушится на глазах, словно карточный домик. Я даже не пытаюсь смахнуть подступающие слезы, невидящим взором смотря в пространство перед собой. Внутри меня все кричит и бьется в истерике, но на деле я парализована и сижу, словно многовековая статуя. Он не вернется ко мне.