The odds are never in our favor

У трибутов и менторов разное восприятие грохота пушек во время игр. Когда ты не на арене — то более буднично относишься к этому звуку. До тех пор, пока залп не оповещает о том, что погибли именно твои трибуты, и тебе нужно будет везти домой два деревянных гроба, дабы отдать их родственникам. У этих неповоротливых и испуганных до мозга костей ребят не было и малейшего шанса не то чтобы выиграть, а хотя бы дожить до конца первого дня игр. Что ж, оставшееся время до получения злополучного груза в виде двух хладных трупов детей мне нужно провести в полном табачного дыма зале, где вечером собираются все менторы, чтобы обсудить прошедший день за бокалом чего-нибудь горячительного. Бывают моменты, коллеги даже делают ставки меж собой: кого убьют завтра, а кое-кто берет выше и ставит все свои сбережения на определенного трибута, который по его мнению должен выиграть. Обычно таким занимаются капитолийцы, но выходцам из дистриктов более нечем себя занять. Кажется, они забыли, что не так давно сами были на месте тех, кто сейчас стал объектом ставок. Вся эта картина в купе с алкогольным духманом и дымом табака, которым кажется пропиталось все мое алое платье, вызывает у меня лишь отвращение. Все равно из этого зала я нескоро выберусь, поэтому занимаю свободное место у самого края барной стойки, игнорируя высказывания в свою сторону от нетрезвых 'коллег'. Нет уж, ребята. Мне нужно вернуть детей домой, поэтому никому не перепадет. Первые несколько лет словно серпом по больному месту был взгляд каждого родителя, получившего обратно свое чадо в деревянном ящике, обращенный на меня. И тут возникает ощущение, словно от сердца оторвали важную часть, и оно все еще кровоточит, ухая как в колодце. Взгляд полный обиды, боли, прожигающей насквозь ненависти и слез; и самое главное - сдержаться самой, ведь их страдания передались и мне. Немой укор в мою сторону, но губы тихо произносили лишь 'Знаю, Вы сделали что смогли'. Но когда такая картина наблюдается год за годом, невольно перестаешь ощущать собственную никчемность и обиду на себя, за то что не смог вытащить детей из этой скотобойни. Ведь все всегда зависит лишь от самих трибутов. На арене ментор ничем не может им помочь. Иными словами, спасение утопающих — дело рук самих утопающих. Еще один закон Голодных игр, усвоенный мною. В итоге с годами чувство вины перед людьми, которых абсолютно не знаешь, притупляется. И уже на семьдесят первых голодных играх я без малейших угрызений совести ожидаю, когда перед моими глазами появятся два деревянных гроба небольших размеров. Монотонно скажу родителям, что сожалею об их утрате, что я сделала все, что было в моих силах. Они либо спокойно воспримут мои слова (не без всхлипов и рыданий), либо начнут упрекать меня, и до дома я доберусь нескоро. Возможно, даже с синяками. Мысленно проиграв все возможные сценарии развития событий в голове, я выдыхаю и опускаю взгляд на зеркальную поверхность столешницы. Бармен, до этого момента выжидающе смотревший на меня, наконец получает сигнал к действию, и в моих руках через несколько секунд оказывается бокал красного вина. Проведя кончиком пальца по переносице и помассировав ее, устало откидываюсь на спинку сидения. Официальная часть игр закончилась, можно не строить из себя первую леди. Камер нигде нет, я могу расслабиться. — Пусть удача всегда будет на вашей стороне, — отсалютовав, я проговариваю тост скорее себе, чем окружающим. — Удача никогда не бывает на нашей стороне, — столь дерзкое заявление, произнесенное в самом сердце Капитолия заставляет меня медленно поставить бокал обратно на стойку. Были бы мы на чествовании новых Трибутов, то мужчину, произнесшего столь резкую фразу тот час скрутили бы миротворцы. Я обращаю внимание на пристальный взгляд бармена, обращенный куда-то за мое плечо, и медленно оборачиваюсь. Передо мной стоит победитель пятьдесят девятой по счету скотобойни — Кайл Хайд. Этот мужчина участвовал в играх за год до моего появления на арене. Но тогда это был шестнадцатилетний мальчик, сумевший приковать к себе внимание всего Панема. Для профи он стал проблемой с самых первых дней, а для девочек — подобием принца на белом коне. Рассудительный, стратег, неплох собой. Томный взгляд бездонных голубых глаз, коим Кайл умело пользовался для достижения собственных целей, был его визитной карточкой, если можно так выразиться. Но слава Хайда была не такой уж и долгой. Когда после шестьдесят пятых голодных игр настало время новой легенды Панема — Финника Одейра — Кайл ушел в тень, несмотря на то, что каждый год он выступал в качестве ментора. И все же, тайн вокруг него не убавилось. — Не слишком ли дерзкое заявление? — метнув быстрый взгляд на бармена, вновь поворачиваюсь к победителю. — Если бы я не был уверен, что этот парень — безгласый, я бы промолчал, — мужчина улыбается, обнажая ровный ряд белоснежных зубов, и присаживается рядом. Пригладив свои светлые волосы, торчащие в разные стороны, он без доли стеснения продолжает незамысловатый разговор. Тот факт, что ранее мы даже не были лично знакомы, его не смутил: Кайл ведет себя так, словно я его давний друг. Отчасти так и есть: мы знаем друг друга с экранов телевизоров, но познакомиться в настоящем времени нам еще не удавалось. — Соболезную, — после выдачи совсем ненужной информации, которую я умело пропустила мимо ушей и осушила свой бокал, он затрагивает тему, еще несколько лет назад слишком больную для меня. — Жаль, что твоих ребят убили в первый же день. Они были совсем не подготовленные. Осушенный бокал сменяется полным, и я неопределенно пожимаю плечами без всякого проявления скорби. Но наткнувшись на укоризненный взгляд блондина, вино сворачивается где-то внутри и норовит вырваться наружу. — Что? — Тебе совсем не жалко их, Эв? — Жалко, но что поделаешь. — Ты забыла, кто ты есть? Ты — ментор. Твоя задача — подготовить детей к играм, чтобы у них было желание выжить, а не испуганные глаза и мокрые штаны, как только они поднимаются на арену. Ничего не заканчивается с победой, жизнь не становится спокойной. И твое безразличие к жизням твоих же соотечественников — как минимум по-Капитолийски, — Кайл стукнул по зеркальной столешнице, отчего та начала опасно вибрировать. Кажется, за мое безразличие он готов надрать мне то-самое место, на котором я сижу Я же отставляю бокал в сторону. Разум словно начинают расчищать снегоуборочными машинами. По крайней мере дурман улетучился после бравой речи Хайда. — Но а что я могу сделать, Кайл? Я хотя бы не делаю ставки, — с неприязненным прищуром перевожу взгляд на столпившихся в одну кучу менторов, громко орущих имя трибутов, которые не доживут до следующего дня игр, после чего закрываю лицо ладонью. — Будь ты такой же как и они, — он метнул свой взгляд в сторону коллег и продолжил. — Я бы к тебе на за что в жизни не подошел. Слушай, я видел и помню, как ты переживала за своих трибутов в первый год своего менторства, словно это были твои собственные дети. Как ты металась из угла в угол, когда на твою девочку пустили обвал камней, какой искренний страх был в твоих глазах и те слезы, когда пушка выстрелила дважды, потому что оба трибута погибли. Лишь победители первых дистриктов могут быть такими сволочами, безразличными к судьбам детей, на месте которых они сами были не так давно. Но мы-то с тобой живем далеко от Капитолия. На нас его влияние распространяется только в нежной форме миротворцев. Мы не должны быть такими, как они, Эволин. Кайл придвигается ко мне ближе, чтобы я смогла расслышать его слова на фоне всеобщей какофонии, состоящей из криков менторов и громкой музыки. Внимательно выслушав собеседника, я ощущаю как волна стыда понемногу подкатывает к щекам. Становится жарко. Повернув голову к бармену, замечаю в глазах безгласого тень уважения к Хайду. А ведь для Панема Кайл — не более чем хохмач. Все стратегии и бесстрашие остались на арене, а со званием победителя к его образу привязалась легкомысленность. В глазах Капитолия он такой же, как и я. Но его отличие в том, что он хоть и сломленный, но готовый подняться и драться вновь. И только я опускаю руки. С минуту мы сидим молча. Время от времени я посматриваю в его сторону и вижу человека, отличного от того ярлыка, что навязал ему Капитолий. Передо мной сидит настоящий боец. Не мальчик, прошедший огонь и воду Победы, но мужчина, которого Игры не смогли сломать окончательно.