Сказки

К а ж д ы й Я слышу в твоей поступи нечеловеческую скорбь, а хрупкие плечи прогнулись под твоим персональным Эверестом отчаяния и обнажённой боли. Что так ломает тебя, Грейнджер? Где тот бескомпромиссный взгляд, традиционно правящий на худом лице, и сверкающие превосходством глаза, грозящие яростной схваткой каждому, кто встанет на твоём пути? Тебя неплохо сожрало изнутри, змейками бесконечных последствий выползая наружу в виде красных глаз и опущенных уголков потрескавшихся губ; сгорбленной фигуры и походки школьницы, что услышала в пустом доме чужие шаги; алой помады, что ты так по-тупому безразлично нанесла на изрезанные стеклом обстоятельств губы. Что так ломает тебя, Грейнджер? Ты останавливаешься лишь тогда, когда острый нос бежевых лодочек сталкивается с дорогой кожей моих ботинок. Тебе требуется ровно десять секунд на то, чтобы медленно оторвать свой взгляд от пола, точно кто-то привязал к твоим глазам килограммовые булыжники, и посмотреть на меня, словно на католика в Варфоломеевскую ночь: страх шевелит кудрявые пряди на твоём затылке, да только чувство обречённости уже забронировало всё твоё сознание. Стоит моим губам изогнуться в очередном ехидном замечании, что вывело бы на поверхность все мотивы твоего дурацкого поведения, как ты начинаешь ленивым движением приподнимать левую руку, с неохотой раскрывая моему взгляду свою бледную худую ладонь. Чтобы осознать суть фиолетового цвета полосы, что так уверенно зовут «линией жизни» мне требуется…Да ничего мне не требуется. Хмурю брови, а плотно до этого сжатые губы приоткрываются в подобии шокированного «о», но годы дрессировки убивают во мне любые излишние восклицания. Видя мою реакцию, ты как-то грустно улыбаешься, обречённо хлопая своими длинными ресницами, и, аккуратно приподнявшись на носочках туфель, оставляешь невесомый поцелуй на бледной острой скуле чуть выше линии подбородка. Разворачиваешься ты стремительно, а от твоих первых шагов прочь от меня и подавно веет непоколебимой решительностью, да только на третьем ты неожиданно замираешь, неуверенно оборачиваясь ко мне вполоборота, и с тоской вглядываешься в глаза. Весь твой профиль сверкает тусклой обречённостью, и мне очень хочется сказать что-то вроде «Мне так жаль, Грейнджер», да только осознание того, что ты в любом случае не ответишь, заставляет с силой прикусить язык. Ты просто не сможешь ответить. Красный цвет оказывается липким на ощупь и невероятно тяжёлым грузом на сердце. Таким же, как алый отпечаток помады Грейнджер на моей щеке. О х о т н и к Проходит невыносимо длинная неделя, в течение которой мне не остается ничего, кроме бесперспективного досуга с бутылкой огневиски в руках. Безжалостная память ежеминутно подкидывает сумбурные воспоминания, все как одно объединённые девчонкой с копной тёмных волос. Я будто надеваю специальные очки случившейся действительности, раз за разом погружаясь во фрагменты нашего с тобой редко совместного прошлого, где каждый твой взгляд начинает толковаться совершенно по-другому: ты так легко сломала мою религию, Грейнджер. В конце прошлого месяца ты передавала мне отчёт о нелегально привезённых в Британию магических артефактах, с выражением подлинного страха и неизбежного ожидания протягивая ко мне дрожащую руку. Моей проницательности хватило лишь на едкое замечание о твоём слишком возбуждённом виде и наглое «Оставь документы на столе и можешь быть свободна», в то время как ты лишь уныло опустила папку на лакированную поверхность и, сжав до предела недавно освободившуюся руку в кулак, стремительно покинула мой кабинет. Ты так гордился своей наблюдательностью, Драко Малфой, да только не сумел выбрать правильный объект для наблюдений. Оранжевый цвет оказывается чертовски горьким на вкус и абсолютно бесполезным в вопросах сражения с душевным недугом. Таким же бесполезным, как и ярко-оранжевое в свете закатного солнца содержимое очередной бутылки огневиски. Ж е л а е т Буквально через пять минут нахождения на территории Лютного переулка хочется применить к себе сотню Анапнео: затхлый запах запрещённых зелий и километры многовековой пыли на каждом втором артефакте буквально закупоривают дыхательные пути плотной пробкой. Недовольные и настороженные взгляды немногочисленных прохожих кислотой прожигают ткань надёжно натянутого на лицо капюшона, а стелящиеся под ногами буйным потоком крупные осколки стекла и куски дерева настолько затрудняют путь до неприметной лавки в конце улицы, что желание плюнуть на всё и с чистой душой трансгрессировать в мэнор как никогда согревает грудь. Да только душа давно не чиста, а ничем не примечательная лавка уже раскинулась на расстоянии пяти шагов, которые преодолеваются неожиданно быстро и легко. Завывание совершенно неуместного в данной обстановке колокольчика на двери смычком проезжается по натянутым до предела нервам, заставляя презрительно сморщиться, сбрасывая с себя оковы противного сознанию звука. Сгорбленная фигура мужчины торопливо разворачивается в мою сторону, а взгляд чёрных глаз пираньей цепляется за пафосную «М», венчающую безымянный палец правой руки. Грэг торопится разразиться океаном лестных фраз, но молниеносно прикрывает рот, едва уловив всё недовольство моего взгляда, и со смиренной покорностью смотрит на меня, ожидая руководства к действиям. Если владельца лавки и удивляет мой запрос, то он благоразумно не подаёт виду: немедля удаляется в подсобное помещение, буквально через минуту возвращаясь с потрёпанной книгой в руках. Лишь мешочек золотых выводит мужчину на скупые эмоции: крысиные глаза загораются алчным блеском, а в движениях появляется удивительная ловкость, когда он прячет деньги в карман заношенной до дыр мантии. Жёлтый приятно греет своей тяжестью руку и неприлично громко звенит сладкими для ушей переливами. Звон жёлтого удивительно похож на гремящие в кармане галеоны. З н а т ь Магическая аналогия славянской легенды о жар-птице с завидной периодичностью вводит в ступор по мере прочтения чертовски маленького объёма такой нужной информации. После третьего чтения жизненно необходимого фрагмента текста становится ясно, что птица с золотым оперением оказывается лишь сложной метафорой девушек с тяжёлой судьбой: не уложившись в четко отведённый срок, девушки, на манер той самой чудесной птицы, исчезают, добровольно заточая себя в то самое «тридевятое царство, тридесятое государство», а из уст расстроенной натуры отныне не может вырваться долгожданный звук, лишь «скатный жемчуг сыплется» из глаз, оставляя на измученном лице соль горьких слёз. Магический трактат оказывается куда менее жизнеутверждающим, чем облегченная магловская версия, но счастливый конец второй сохраняет в сердце трепетную надежду на собственное счастье. Не улетай далеко, Грейнджер. Зелёный ощущается свежим глотком воздуха в душной действительности и кажется на ощупь первоклассным шёлком, что призван успокоить жар возбуждённого тела. Запах зелёного подозрительно отдает надеждой: от него веет ароматом кудрявых волос. Г д е Битый час уходит на безрезультатные попытки вычислить твоё местоположение привычным заклинанием поиска. Однако ни на детальной карте Лондона, ни даже на карте Британии не появляется заветной голубой точки. Подгоняемый собственным отчаянием, я с помощью невербального Акцио призываю к себе карту мира, тут же морщась от полотна пыли, кружащей в подсвеченном солнцем воздухе. В третий раз склоняюсь над лакированной поверхностью дубового стола, с необъяснимым трепетом наводя острый конец палочки на плоский глобус. Заклинание вырывается тихим шёпотом, в котором настолько отчётливо слышится крик последней надежды, что кажется, будто миллион беззаботных пылинок на секунду прекращают свой замысловатый вальс. Голубой луч вырывается из палочки, стремительно сталкиваясь с бумажной поверхностью карты, и тотчас же исчезает, чтобы через секунду проявится яркой точкой цвета неба на территории Евразии. Облегчение накатывает штормовой волной, в то время как в мыслях пульсирует такое счастливо-восторженное «нашёл!», что впору в совершенстве обучиться окклюменции. Мало ли что. Голубой заставляет тревожно задерживать дыхание и счастливо выдыхать, трепетно водя пальцем по мировой карте. И этим он оказывается слишком похожим на заклинание поиска. С и д и т Величественный паром лихо рассекает волны Атлантического океана, а бьющий прямо в лицо ветер невероятно отрезвляет и бодрит, наконец-то расслабляя напряжённое сознание. В ушах церковным колоколом звучат строки легенды о том, что «лишь познавший вкус потери сможет счастье обрести», а пальцы до сих пор помнят шероховатость бумаги и теплоту голубоватой точки, что приятным теплом въелась в кожу. Сказка о жар-птице заканчивалась тем, что нашедший её человек становился несусветно богатым и счастливым, да только смею ли я рассчитывать на такой конец? Разве сможет девчонка с обидой в душе и печатью молчания на губах простить ту боль, что скальпелем царапала ироничную фиолетовую линию жизни? Ты так любил поглумиться над судьбой, Драко, что сейчас она вдоволь отыгрывается на тебе, ухохатываясь с твоих глупых попыток всё изменить. Ты с лёгкостью проиграл схватку с собственным эгоизмом, навсегда забывая о фиолетовой кривой и о последствиях, что она может нанести беззащитному перед этим клеймом человеку. Стоит заметить, что ты неплохо посмеялся над судьбой, да только оказался бессилен перед собственной совестью, но только ли перед ней? Разве груз вины, упавший метеоритом на сердце при виде Грейнджеровской ладони, — исключительно мука твоей чёрной души? Разве желание догнать девушку и соединить две фиолетовые кривые воедино, никогда не выпуская хрупкое запястье из тёплой ладони, – всего лишь чувство вины? Синий согревал своей мудростью, помогая найти ответы на самые тяжёлые сердцу вопросы, и успокаивал беспокойную душу, точно симфония васильковых волн. Ф а з а н Одноэтажный домик на окраине небольшой деревни с дурацким названием становится финальной точкой моего затянувшегося поиска. Обидно признаться, но всё моё тело в приступах нерешительности то делает несмелый шаг к воротам, то два — быстрых прочь, в то время как клеймёная ладонь непроизвольно сжимается в кулак. Спустя пару минут я заношу руку над лакированной поверхностью деревянной двери, но вовремя проснувшееся нутро заставляет стремительно развернуться на все сто восемьдесят, едва ли не бегом направляя в небольшой сад за домом. Выхватываю взглядом твою фигуру на очередном перекрёстке протоптанных временем дорог: твоим вниманием полностью завладел куст ароматной чайной розы, а ветер, будучи единственным твоим спутником, игриво подхватывает небрежно откинутые назад кудрявые пряди. Пять шагов, и моё присутствие выдаёт предательски отскакивающий от носка ботинок камешек, заставляющий тебя испуганно вздрогнуть и вскинуть голову в моём направлении. В твоих глазах — первосортное непонимание с едва уловимым привкусом запретной радости, и я чередой аккуратных шагов покрываю разделяющее нас расстояние. Твои губы приоткрываются, но с них не сходит ни звука, что заставляет тебя как-то обречённо поднести ладонь к лицу и посмотреть на меня так, словно от последующих слов будет зависеть что-то в сотни раз более ценное, чем жизнь. Мне же нужно сказать так много, да только тщательно выстроенная цепочка предложений тысячным пазлом разбегается, оставляя меня наедине со счастливо бьющимся сердцем. Закатное солнце беспощадно слепит глаза, вынуждая меня начать неуместно в данной ситуации щуриться, но ты опережаешь любые мои движения: хрупкая ладонь бодрой птицей взлетает к моему лицу, побеждая яркость солнечных бликов, а пальцы невесомо касаются нервно подрагивающих губ и нахмуренных бровей. Мой взгляд мечется по линиям на коже твоей руки, наконец-то выхватывая поблекшую фиолетовую кривую. Тотчас же правильность происходящего накрывает меня волной уверенности и с моих губ тихим шёпотом срывается уверенная фраза, грозящая стать той самой точкой невозврата в наших жизнях: — Лишь познавший вкус потери сможет счастье обрести. Линия жизни на твоей руке на секунду загорается насыщенным фиолетовым цветом, после чего сотни точек, составляющих её, неторопливо разбегаются, растворяясь в летнем воздухе. Ты медленно, даже как-то лениво убираешь свою руку от моего лица, обращая на меня взгляд тёплых шоколадных глаз и расцветающую на бледном лице робкую улыбку. В этот раз из приоткрытых розовых губ вырываются тихие звуки, утешительно складывающиеся в такие необходимые сердцу слова: — Лишь познавший горечь боли будет волен на пути. С твоим последним слогом клеймо на моей ладони растворяется миллионом бликов, олицетворяя собой падение оков, что связали наши судьбы воедино. Больше нам не нужны эти цепи: мы сохраним нашу связь и без них. Фиолетовый очень мягкий на ощупь и сладкий на вкус. Точь-в-точь как губы Грейнджер. Каждый охотник желает знать, где сидит фазан. Он — не охотник, а лишь ошибившийся путник, мечтающий найти своё по-английски ушедшее счастье. Она — умело сотканная мировыми легендами птица с золотым оперением. В одном легенда нам точно не врёт: нашедший удивительную птицу человек навсегда обрёл своё счастье. ―――――― Книга, купленная Драко в Лютном переулке, содержит в себе информацию о том, как потерявшие друг друга соулмейты могут воссоединиться. Данная информация изложена на мотив магической трактовки славянской легенды о жар-птице. Действие связи прекращается, когда пара произносит ритуальные слова, тем самым знаменуя начало жизненного периода, когда связь поддерживается взаимной любовью, а не клеймом на ладонях.