Не убоюсь я зла

На время «Первый порядок» свернул почти все свои операции, даже агитацию среди студентов и рабочих. Типографии их были остановлены, агенты разосланы по разным губерниям с наказом вести себя тихо и ничего не предпринимать. Разумеется, все это делалось лишь для усыпления бдительности охранки и о роспуске организации речи не шло. Напротив — в ядре Исполнительного комитета созрел новый проект. Благодаря давним связям Фазмы им стало известно, что в Зимнем дворце планируется ремонт подвалов. Хакс придумал план, который поначалу показался всем безумием, но потом, когда Хакс расписал его во всех подробностях, смог вызвать небывалое воодушевление. План ошеломлял своей невероятной дерзостью — Хакс предложил заложить бомбы в Зимнем и взорвать царя в самом оплоте самодержавия. Через рабочих, вхожих в «Первый порядок», нашли такого, у кого приятель работал столяром в Зимнем и мог помочь с устройством туда. Оставалось найти исполнителя. Рен настоял, чтобы это дело поручили именно ему, и Комитет одобрил его кандидатуру. В «небесной канцелярии» ему выправили подложные документы на имя Степана Батурина. Рен отрастил себе бороду, подстриг волосы кружком и приобрел вид простодушный и несколько даже придурковатый, совершенно не вызывающий опасений. Его взяли с охотой из-за его богатырской стати, и, хотя Рен не проявил особых умений в плотничьем деле, он был на хорошем счету как работник старательный, смирный, а, главное, непьющий. Все рабочие на время ремонта жили в подвалах Зимнего дворца. Пользуясь благоволением надзирателя, Рен смог договориться, чтобы его устроили в помещение, находившееся как раз под кордегардией; выше же находилась столовая императорской семьи. Именно это ему было и надо. В подвале кроме него ночевали еще двое рабочих и надзиратель, и почти против своей воли Рен сошелся с ними довольно близко. Он говорил себе, что все это только для того, чтобы не вызывать подозрений, но ему приятно было болтать с ними, перебрасываться шутками, слушать их рассказы о родных. Рабочие были еще молодые парни, которые не так давно оказались в столице. Имена их были Дмитрий и Николай, но все звали их Митькой и Миколкой. Были они простодушные, диковатые, одинаково способные и на доброе, и на дурное, причем не по рассудочной холодности, а лишь по мимолетному порыву души. Могли самозабвенно работать, а могли ввязаться в глупую драку или уйти в запой. При том Митька был великолепным резчиком по дереву, а Миколка превосходил в умениях многих опытных столяров. За талант их и терпели, да еще за доброту. Надзиратель Семен Петрович был намного старше, из отставных солдат Семеновского полка. Он был человек степенный, разумный и умел найти управу на Митьку с Миколкой, когда они уж слишком входили в раж. При каждом удобном случае Рен проносил с собой немного динамита. Каждый раз он замирал от волнения, ожидая, что его остановят и проверят сумку, но ни разу этого не случилось. Он сам поражался, как такой способ не пришел им в голову раньше, и понимал, почему не пришел — ведь Зимний дворец казался им неприступной крепостью, которую охраняют денно и нощно. И вот оказалось, что эту крепость так легко взять! Внутри него зрела злая радость, грозясь некстати прорваться улыбкой или неосторожным словом. Всеми силами он старался сдерживать себя Иногда он думал — что, если при взрыве пострадают и его нынешние товарищи, другие рабочие? О царской семье он не заботился, но судьба других плотников его взволновала. Он сам себе удивлялся — прежде он отнес бы это к необходимым жертвам. И раньше случалось, что при их операциях гибли неповинные люди; Рен старался не жалеть их, со временем ему это удалось. Он был совсем один, не имея привязанностей, не испытывая сострадания ни к кому, заботясь только о своем деле. Теперь он понимал, что встреча с Раей изменила его. Он тянулся к людям, хотел быть рядом с людьми, вместе с ними. Раньше в его мыслях была только Рая, и вот она ушла, но в его душе словно бы осталась не заполняемая ничем пустота, жажда человеческого тепла, и он ничего не мог с этим поделать, только убеждал себя, что это пройдет со временем. Пребывание в Зимнем стало для него мучительным, и Рен, желая поскорее покончить со своей задачей, предложил произвести взрыв в ближайшее время, с тем запасом динамита, что у него уже был. Однако его идея не встретила одобрения у товарищей. — Я думаю, что нужно больше динамита, — сказал Хакс. — Мы не можем с уверенностью сказать, что у нашего запаса хватит разрушительной силы. Как бы все усилия не пропали понапрасну. — Я не уверен что смогу и дальше сберечь тайник, — возразил Рен. — К тому же при большем запасе динамита и людей погибнет больше. Могут пострадать рабочие. — Не ожидал от вас такое услышать, — холодно ответил ему Хакс. — Вы прекрасно понимаете, что жертвы все равно будут, их не избежать. Но если динамита будет достаточно, то мы наверняка сможем убить царя, и люди эти погибнут не напрасно. Хуже, если нам придется начинать все заново. Рен вынужден был с ним согласиться и вернулся к своей работе. Вскоре произошла с ним одна примечательная встреча. Вышло так, что Рен оказался со своей работой один в галерее. Вдруг услышал он голос, окликнувший его. Обернувшись, Рен оказался лицом к лицу с царем и был совершенно ошеломлен этой встречей. Добродушно улыбнувшись, царь спросил его, давно ли он тут служит, откуда родом. Путаясь в словах, Рен кое-как ему отвечал; по счастию, его неразговорчивость была принята за диковатую застенчивость. Он ожидал столкнуться с царственным высокомерием или же со снисходительностью небожителя, снизошедшего к убогому нищему. Этого он ждал, эту снисходительность он ненавидел до зубовного скрежета. Но царь начал говорить с ним очень просто и добродушно, без малейшего чванства; вся манера его разговора была Рену приятна, и в то же время внушала какой-то странный ужас, так что хотелось даже заткнуть уши, только бы не слышать. Что-то до боли знакомое было в этом голосе, в интонациях… Вдруг его словно громом поразило — именно так же говорил с ним отец, возвращаясь из своих дальних поездок, ласково, но осторожно, без излишней фамильярности, заново приручая и приучая к себе. Наконец царь ушел, попрощавшись, и тут только Рен понял, что все это время у него была возможность влегкую убить его. Вокруг никого не было, ему не успели бы помешать. Именно сейчас все могло закончиться торжеством «Первого порядка», если бы не его преступная слабость! Застонав, он обхватил голову руками. Вскоре в галерею вошли остальные рабочие, и Рен постарался принять беззаботный вид. Как видно, получилось у него плохо — на него поглядывали как-то косо, Митька даже спросил, не случилось ли чего. Рен, поддавшись порыву, рассказал о своем разговоре с царем. Раздались восторженные и даже испуганные возгласы. Теперь им было понятно его потерянное состояние. Спрашивали у него, не догадался ли попросить у царя чего для себя, и Рен ответил, что нет, не пришло в голову. Один из рабочих сплюнул с досадою, но Степан Петрович вступился за Рена. — Да ты бы, Митрич, последний ум потерял, если б он с тобой заговорил! — воскликнул он. — Только и знал бы, что мычать да потеть! Все рассмеялись; рассмеялся и Рен, представив эту картину. Ему вдруг сделалось до того тепло и хорошо на душе, как давно не было; в этот миг он ощутил чуть ли не родство с этими рабочими, как будто и вправду был одним из них. Но потом это чувство ушло, и до конца дня он оставался печален и неразговорчив. Ночью он долго лежал без сна, уставившись в темноту. Он думал о том, что, возможно, вскоре мирно спящие рядом с ним люди погибнут; Митька может никогда не вернуться к своей невесте; Миколка не увидится с матерью. Он не мог не подумать о собственной матери, а ведь он давно уже не вспоминал о ней! Он уснул наконец и увидел один из тех снов, что обычно снятся горячечным больным — необыкновенно яркий и детальный, и в то же время запутанный и тревожный. Снилось ему, что он едет верхом на какой-то лядащей лошаденке по пустынной равнине под низким темным небом. Вокруг него не было ни души, и все же он знал, что где-то там впереди люди, и что нужно непременно их найти и избавить от ужасной опасности. Вот, наконец, въехал он в какой-то город. Там всюду были люди, но при его появлении они разбегались в ужасе. Тщетно он пытался остановить хоть кого-то и расспросить, чего они все так боятся. — Я пришел спасти вас! — крикнул он, и голос его набатом раскатился над землей. Люди застыли, глядя на него. Он спешился, подошел к стоявшему рядом с ним мужчине и заговорил с ним — тот не отвечал. Рен коснулся его плеча, но лишь только это произошло, как мужчина упал замертво. Тогда он подошел к другому, и снова все повторилось. Он ходил от одного к другому, и кого он касался, тот падал и умирал, а оставшиеся в живых обреченно дожидались своего часа, не делая теперь попыток убежать. — Смерть наша пришла, — слышался тихий плач. Вот он подошел к женщине и узнал в ней Раю, но совсем не удивился, словно заранее знал, что она должна быть здесь. — Сколько крови на тебе, — проговорила она, качая головой. — Ты весь испачкался в крови, на вот, вытрись. И она протянула ему белую как снег сорочку. Рен принял сорочку из ее рук, и Рая мертвой упала к его ногам. Рен проснулся, задыхаясь, словно вынырнул из ледяной воды, и какое-то время лежал, стараясь усмирить бешено колотящееся сердце. Рабочие и надзиратель спали; это было хорошо, значит, он вел себя тихо и не говорил во сне. Постепенно он успокоился. Дело должно быть сделано во что бы то ни стало — так он решил. Вскоре произошло ужасное событие, чуть было не поставившее под удар весь их план. По доносу одного из знакомых был арестован Родинон. При обыске нашли у него запрещенную литературу, оружие, а еще — план Зимнего дворца, на котором столовая была отмечена крестом. Полиция не могла не почувствовать в этой таинственной схеме некоей опасности — очевидно было, что революционеры что-то задумали против императора. Была усилена дворцовая полиция; среди служащих проводились обыски, в том числе и ночные. Однажды Рен был как никогда близок к провалу: он хранил динамит в сундуке с одеждой, и при обыске полицейский открыл сундук, но побрезговал копаться в белье, а потому тайник не был обнаружен. Хуже того — теперь строго контролировались черные выходы из дворца. Каждый рабочий должен был иметь при себе специальную бляху, показывая ее на входе и выходе. Всех, кто возвращался во дворец после отлучек по личным делам, подвергали обыску. Теперь проносить динамит можно было только совсем небольшими кусками, всякий раз страшно рискуя; тайник могли раскрыть во время очередного обыска. Об этом Рен и заявил на собрании Исполнительного комитета; посовещавшись, революционеры пришли к решению более не откладывать взрыв. В назначенный час, как раз к тому времени, когда царь с семейством обыкновенно обедал, Рен подготовил мину и запалил шнур. Он был достаточной длины, чтобы Рен успел выйти из подвала и покинуть дворец. В это время в подвале никого не должно было быть. Рен уже поднялся наверх, когда столкнулся с бежавшим ему навстречу Митькой. — Куда это ты? — он ухватил Митьку за рукав. — Махорки взять, — ответил тот. Сердце Рена болезненно сжалось. — Постой, — сказал он. — Не ходи. — Чевойта? — удивился Митька. Простодушное лицо его с круглыми голубыми глазами навеки врезалось в память Рена. — Ничего, — ответил он, овладев собой. — Иди. Потом поговорим. Стараясь идти спокойно и не привлекать к себе внимания, Рен миновал охрану у черного входа. На Дворцовой площади его ждала Фазма. Она молча и вопросительно взглянула на него, Рен кивнул ей. Несколько мгновений спустя грянул взрыв.