Перегоревшие

Они где-то на границе Сербии, в одном из пустующих городков. Джон не знал его названия и не собирался интересоваться. Война поделила все города на обитаемые и покинутые, так же как поделила на два лагеря людей. Подвал здания мэрии – только он достаточно велик, чтобы вместить их всех. Десяток солдат, у которых уже не осталось ни формы, ни званий и группа беженцев. Все потребности сузились до стремления выжить, и вот уже неизвестно, сколько времени, они только и делали, что по ночам пробирались вперед в надежде попасть хоть куда-нибудь. Часы длились бесконечно долго, сплавлялись в сутки, дни бежали, все дальше унося прошлое, но, не приближая будущего. Временами Джон забывал, за что они борются, возможно, потому что знал, что они уже проиграли. Идеологической причины воевать не существовало с самого начала, оставалось только одно – спасать тех, кого ещё можно было спасти. Он на лету перехватил брошенный товарищем через все помещений паек. Прислонился затылком к стене, разрывая упаковку. Фольга зашелестела, вызывая в память звук осыпающейся земли в окопах, когда над головой свистят посланные на поражение пули, а над миром раздается гимн нового мира. Эта музыка прокатывалась по полям сражений и заползала сквозь разбитые оконные стекла. В ней смерть и торжество, уверенность и будущее. Смесь рока и классики ставшая олицетворением нового порядка. Офицеры атакующей армии запускали её вновь и вновь. Психологическая атака. Гремящая в динамиках она пугала больше чем автоматные очереди. Эта музыка не отпускала Джона ни днем, ни ночью. Преследовала в кошмарах и вязла прилипчивым мотивом на зубах. Впрочем, для того она и была написана. Джон слышит её через два часа. Спецотделы зачистки всегда действовали по одной схеме: снимали часовых, включали музыку и жертвы ударялись в панику. Обреченно Джон наблюдал, как солдаты хватаются за оружие, а женщины прижимают к себе плачущих детей. Он уже ненавидел детский плач даже больше, чем звук разрывающихся бомб. Они всегда плакали, эти женщины и дети, а мужчины – такие же жертвы – отрывали детей от материнской груди и кидали женщин на грязный пол, усыпанный битым стеклом или покрытую пеплом землю. Джон морщился от сцен, всплывающих в памяти, о людях перед лицом опасности теряющих облик цивилизованных и современных, о людях которые в желании выжить драли друг другу глотки. Когда наверху группа захвата беззвучно снимает часовых, Джон безразлично наблюдает, как под потолком клубится дым от сигарет его товарищей. Услышав музыку, он стремительно, так же как и все остальные, хватает автомат, но патроны на исходе, а они прошли уже достаточно, чтобы понять, что идти им собственно некуда. Джон точным выстрелом снимает двоих из врывающихся солдат, пока они рассредоточиваются, занимая стратегически важные позиции. Как в замедленной съемке видит пули крошащие бетон, людей, мечущихся в замкнутом пространстве. Дым и крики превращают все вокруг в царство хаоса. Мертвыми падают пятеро его сослуживцев, он не помнит даже их имен, иногда ему кажется, что он не помнить даже своего собственного. Совсем рядом падает тело, и Джон с болью смотрит на совсем ещё молодого парня, грудь которого превращена в кровавое месиво. Во время боя нельзя отвлекаться, неважно встал ли ты посреди поля на полчаса полюбоваться на ночное небо или на долю мгновения перевел взгляд на убитого товарища. За любое промедление следует наказание. Ударная волна отбрасывает Джона на пару шагов назад, и он падает на колени. Боль не концентрируется в простреленном плече, волнами расходясь по телу, он почти вслепую стреляет вновь, пока кровь заливает свитер. Её потеря не столь велика и жизненно важные органы не задеты, но голод и усталость вымотали организм до предела – сознание стремительно уплывает. Звуки выстрелов гремят в ушах, Джон всеми силами пытается вынырнуть, зная, что иначе уже не проснется, его и всех остальных добьют контрольным как положено по протоколу тех людей, что шли сейчас по земному шару с автоматами наперевес. Джон старается выровнять дыхание. Тело заваливается назад, пальцы сжимаются, загребая смесь крови и бетонной крошки. Он смотрит на людей, которых хотел спасти. Должен был спасти. Стрельба прекращается. Либо у них всё-таки кончились патроны, либо убиты все, кто мог сражаться. На самом деле это неважно, всем им заочно подписан смертный приговор. Мутными глазами, неспособный двинутся, Джон смотрит, как один из нападавших проходит в центр помещения и брезгливо осматривает тела, задерживает взгляд на Джоне все ещё тянущемуся к валяющемуся рядом автомату. Незнакомец снимает шлем; одна из последних разработок – смесь метала и пластика, черная как сама смерть и универсальная – из неё отливали амуницию и оружие, посуду и канцелярию. Джон встречается взглядам с этим, очевидно, командиром. На него смотрят серые глаза, холодные как лед и твердые как камень. Безразличные, высокомерные, исполненные презрения. На мгновение в Джоне вскипает ненависть, чистая и яростная как в самые первые дни, когда он смотрел, как премьер-министр Великобритании с доброжелательной улыбкой объявляет, что Соединённое Королевство вступает в новую Антанту на этот раз, объединяясь с несколько большим количеством стран. Собирая последние силы, Джон хватает автомат и даже успевает нажать на курок, но противник оказывается быстрее и пуля впустую пролетает ровно там, где находилось его сердце. Незнакомец мгновенно оказывается рядом с Джоном, наступает ему на пальцы, вынуждая выпустить оружие, наклоняется и что-то шепчет на ухо. Но Джон его уже не слышит. Он приходит в себя от резкой пощечины, сидящий посреди комнаты и пристегнутый наручниками к стулу. Оглядывается на звуки позади, там оказываются люди, которых он вызвался защищать. В самом начале было сорок три человека, сейчас не набралось бы и двух десятков. Солдат не осталось вовсе. Выжившие стояли в дальней части комнаты под прицелом полудюжины автоматов. Джон инстинктивно дернулся, проехавшись металлическими ножками по бетонному полу. Через пару бесконечно долгих минут с легким щелчком открывается дверь. Виденный ранее высокий человек с холодными глазами, по самую шею закутанный в чёрное на секунду останавливает на нем взгляд и отходит в самый неосвещенный угол, сливаясь с тенями. Перед Джоном останавливается офицер – гора сплошных мускулов в идеально отглаженной форме с нашивкой: уорент-офицер Донован. Идеальный солдат – думает Джон – идеальная марионетка. – Наконец очнулся, Джон Уотсон. У нас к тебе несколько вопросов. Сотрудничать добровольно будем? Джон не отвечает. Он не может и не хочет. Рана зверски болит, а даже на то чтобы покачать головой нужны силы. – Ты же англичанин да? Один из тех, кто предал свою страну и ушёл воевать на стороне противника? Дезертир, – демонстративный плевок под ноги. – Нет. – Ну да, конечно, вы ведь сражаетесь за добро и справедливость! – уорент-офицер расхохотался, откинув голову назад. Человек, вошедший вместе с ним, слегка шевельнулся, и смех мгновенно оборвался. – Мне нужно знать место, где тебя завербовали добровольцем. Место. Время. Имя. – Да пошёл ты, – Джон закрывает глаза и получает очередной удар. Из разбитых губ сочится кровь, а в ушах противно звенит. – Ты ведь не скажешь, да? Ты ведь до х*я какой филантроп, да? Вы там все такие – святоши идущие спасать всех этих отбросов человечества, – Донован говорит с искренней злобой, на каждом втором слове нанося новые удары. – Но кто-то же вас таких набирает и снаряжает… – Не так…– раздается тихий голос из угла скрытого тенями и Донован послушно останавливается. Джон напрягается, когда он достает длинный охотничий нож, мода на которые за века так и не канула в Лету. Тот, кто считает, что в современном мире нет места пыткам, просто никогда не отпускал поводья своей фантазии. Джон огромным усилием воли удерживает себя от того чтобы сжаться, борется с инстинктивным желанием стать как можно меньше, задержать дыхание, затаится. Потому что очень хорошо знает, что такое боль. К ней невозможно привыкнуть, её невозможно обуздать. Невозможно подготовится. Но Джон все равно распрямляет спину и с вызовом смотрит вперед. Черт его знает, откуда в нем берутся на это силы. Донован оказывается умнее или что гораздо вероятней – хорошо вышколенным. Вместо того что бы взяться за Джона, он без лишних слов и угроз по вертикали вспарывает живот ближайшего человека из стоящих под прицелом. Быстро, без сомнений и эмоций. По комнате прокатываются оглушительные крики оставшихся беженцев, обезумевшие, они бросаются вперед в бессмысленной попытке бегства, но возвращаются отхлынувшей волной, когда почти по их ногам проходится автоматная очередь. Джон остекленевшими глазами смотрит на молодую темноволосую девушку кулем повалившуюся на пол в быстро разрастающуюся алую лужу. Её сердце и мозг целы, а это значит что ещё некоторое время девушка останется живой, чувствуя как органы, не удерживаемые слоем кожи и мышц будут расползаться между краев раны. Нет. Нетнетнетнет. – Нет!– он кричит это не Доновану, тот только исполнитель, он кричит это человеку со стальными глазами с безразличным видом смотрящему куда-то вдаль. Но тот лишь вынимает из кармана пачку сигарет и, не обращая больше ни на что внимания, достает одну. – Нет. Все что угодно… – Джон оборачивается, почти вывернув шею, смотрит как оставшиеся люди, толкаясь локтями и изворачиваясь, стараются оказаться как можно дальше от Донована, выталкивают друг друга, пока впереди не оказывается старик, несопротивляющийся, снисходительно смотрящий на палача. Нож, обхваченный обеими ладонями, входит снизу вверх в его нижнюю челюсть, с невероятной силой пробивая плоть и руки уорент-офицера по локоть заливает кровью. – Хватит! В углу с едва слышным звоном откидывается крышка зажигалки из черненого металла и крошечный голубоватый огонек на мгновение освещает выразительные черты. Донован выбирает из толпы маленького мальчика. Джон помнит, что его зовут Джим, что он весьма сообразительный и что его родители погибли ещё в самом начале. Нож приставленный к шее ребёнка, надавливает все сильнее… Из угла доносится щелчок закрывающейся металлической крышки и из перерезанной артерии льется кровь. Джон слышит, как из поврежденной гортани вырывается последний хрип. – Пожалуйста!.. Огонек сигареты становится чуть ярче при вдохе, и небрежный кивок приказывает остановить на полпути новый взмах окровавленной стали. От тяжёлой смеси крови и страха заполняющей комнату становится тяжело дышать, воздух почти осязаем, душный и пресыщенный. Джон дрожит, делает судорожные короткие вдохи, но кислород отказывается заполнять легкие, это как кошмар и так хочется проснуться… Он смотрит на медленно приближающуюся закутанную в чёрное фигуру. И не может удержаться от слов льющихся потоком, прорывающих плотины гордости, страха и отчаяния. – Хочешь информацию? Хорошо... Всё что угодно. Только не надо больше. Отпусти их. Они всего лишь люди! Пожалуйста. Человек смотрит на него с непонятной ухмылкой и низко склоняется так чтобы шептать Джону в самое ухо. – К чёрту информацию, мы уже давно знаем все что нужно. Отпустить? Я могу. Ты ведь этого хочешь? – Джон судорожно кивает, чувствуя, как по виску скользят шелковистые локоны, а ухо обдает горячим дыханием. – Да. Но ты. Останешься. Здесь. Джон, не раздумывая, кивает снова. И снова и снова. Облегчение прибоем окатывает утомленный разум, надежда смывает и подозрения и недоверие и страх будущего, все лишнее, на что просто нет больше сил. – Им сделают паспорта нового образца и дадут место в новом мире. В мире, где не будет места голоду и нищете, глупости и скуке, безработице и проблемам с экологией. Думаю, место проживания каждый выберет сам. Наверняка у них есть хоть какое-то образование – значит устроятся. Джон облегчённо выдыхает, слишком резко, голова ноет, перед глазами расплываются цветные пятна – он диагностирует себе ко всему прочему легкое сотрясение – и уже почти отключившимся сознанием улавливает команду: – Ко мне его! И пусть Док осмотрит, – почти бесчувственного Уотсона, обхватив под руки с двух сторон, выволакивают из комнаты. Дверь за его спиной захлопывается отрезая все звуки и Джон, наконец, теряет сознание. Шерлок пару секунд смотрит на закрывший вход – цельный кусок дерева, запаянный в лист железа и, выдохнув длинную струю дыма, отдает приказ: – Расстрелять. Автоматная очередь поливает свинцом и комната на мгновение наполняется криками ужаса, а потом резко наступает тишина. Новая струйка дыма поднимается к потомку, потом ещё одна и ещё… На половину скуренная сигарета с шипением тухнет в луже расползающейся по полу. Джон вздрагивает, когда по обонятельным рецепторам ударяет запах нашатыря. Как ни странно то, что ты врач не гарантирует иммунитет к таким досадным мелочам как страх уколов, чужое нытьё и медицинские запахи. Память мгновенно откликается на способность мозга вновь соображать и накидывается на Джона, впиваясь окровавленным гниющим ртом. – Спокойно, – ровный голос и твердые руки удерживают дёрнувшегося встать Джона в горизонтальном положении. – Вы довольно долго не приходили в себя, нужно время на то чтобы мышцы… – Я знаю, – грубо прерывает Уотсон медика. – Ну и отлично, – доктор пренебрежительно фыркает и удаляется, прихватив с тумбочки приготовленные обезболивающие. Джон чувствует профессионально наложенную повязку туго обхватывающую грудь и потянувшись проверить обнаруживает, что пристегнут наручниками к спинке кровати. Металл равнодушно звякает в ответ на его движение. Так он лежит еще сутки, с ноющей болью, расползающейся от раны на плече при каждом резком движении. Пялясь в потолок без сна, лишь изредка моргая, когда жжение в глазах становилось совсем уж непереносимым. Думать нет ни сил, ни желания. В конечном счете, он выполнил свою миссию – спас людей повинных лишь в том, что родились не в то время не в том месте. Историки наверняка озаглавят в учебниках этот период как Третья мировая война. Но на самом деле происходящее и войной то назвать было нельзя. В один день всего за несколько часов скоординированным массированным ядерным ударом были уничтожены Китай, Индия, Пакистан, Израиль и все страны в категории «развивающиеся». Там где нельзя было использовать оружие массового поражения прошли армии зачистки. Целенаправленное истребление восьмидесяти пяти процентов населения планеты. Все кто оказался недостоин чести стать частью "золотого миллиарда". Больше чем Холокост, безумнее, чем охота на ведьм и чертовски более жестоко, чем все казни египетские. На второй день к нему, наконец, является тот, кому Джон променял свою душу. – Шерлок, – представляется он и протягивает упаковку анаболиков. – Я тут слышал, Док был не особо вежлив… уверяю, он уже пожалел об этом. – Где они? Шерлок недоумевающе изгибает бровь, но Джон молчит и продолжает сверлить его взглядом. – Твои подопечные в безопасности. Уже где-то в Монако, если я правильно помню. Уотсон облегченно вздыхает. Шерлок улыбается одними губами и расстёгивает браслет наручников. – Идем. Три поворота направо, два налево и кажущиеся бесконечными длинные узкие коридоры. У дверей, к которым его подводит Шерлок, двое солдат в полной боевой амуниции отдают честь и вновь становятся по стойке смирно. Джон ни разу не видел на Шерлоке каких-либо знаков отличия, но именно он, судя по всему, являлся здесь главным. Комната совсем не выглядит по спартански военной. Бархат, темное дерево, зеленое стекло и позолота. Небрежная роскошь и безразличие. Не показные, врождённые, нанесенные тонким золотистым слоем на внутреннюю сторону черепной коробки. Джон часто видел это, когда ещё имел частную практику и оказывал медицинскую помощь обеспеченным лондонцам. Пресыщенные, скучающие. Те, кто ценят картины живописцев Возрождения, но уже разучились восхищаться ими, те, кто спят на мягчайших перинах, но ворочаются с боку на бок ночи напролет, те, кто пишет романтические оды, но не знает что такое любовь. На стене огромная плазма без звука транслирует новостной канал. Пока Шерлок возится у минибара, Джон читает бегущую строку под изображением немо шевелящего губами премьер-министра. "Один из самых выдающихся премьер–министров Великобритании сэр Майкрофт Холмс выступил на конференции…"; "…мир потрясли перемены и наш народ… "; "…из нашего лексикона навсегда исчезнут такие слова как голод и дефицит!"; "Да, многие возможно назовут это излишней жестокостью но…"; "…население планеты в пределах миллиарда, это мы – лучшие люди, золотой миллиард. Столько сколько может существовать в биосфере, не уничтожая ее." – Он всегда умел красиво говорить. Так, чтоб у людей не оставалось сомнений, – Джон вздрагивает, когда слышит совсем рядом глубокий равнодушный голос. – И поступать, так что бы у них не оставалось выбора… Шерлок стоит с двумя бокалами в руках и протягивает ему виски, лед стукает о стекло и Джон вдруг осознает, как соскучился по всему этому, пока прятался по подвалам и лазил по окопам. По виски, такси, теплым багетам, разводным мостам, бакалейным бумажным пакетам, брусчатке. По Лондону. По Темзе. По Англии. Он так давно не пил хороший алкоголь, в голове начинает приятно шуметь после первого глотка, а по телу разливается нега. И когда Шерлок тянется стянуть футболу одетую на него медсестрой после последней перевязки Джон лишь опустошает бокал последним большим глотком и не глядя отставляет тумблер на журнальный столик. Шерлок стягивает с него футболку, быстро обжигающе целует грудь там, где она свободна от бинтов, прикусывает и всасывает кожу. Джон откидывает голову, стонет, не задумываясь о том, что его могут услышать за дверью. Запускает пальцы в волосы Шерлока, притягивает ближе сжимая пряди, скользит подушечками по шее и линиям скул. Расстёгивает пуговицы на его рубашке, пальцы дрожат и соскальзывают, нитки трещат, расползаются, усыпая пуговицами мягкий ковер. Сбивая на пути предметы и зарабатывая синяки но, не прекращая скользить ладонями по изгибам тел, они добираются до огромной кровати, падают, утопая в ворохе десятков подушек и одеял. Мягких легких пахнущих свежестью и озоном. Спина Джона уже привыкла к бетону и протухшим матрасам. Он жмурится, откидывая голову назад раскинув руки пока Шерлок стягивает с него и себя штаны, оставляя лишь обнажённую кожу. Джон обнимает его за плечи, притягивая выше и тот раздражённо шипит, когда чувствует спиной прикосновение холодного металла. – Похоже, я начинаю к ним привыкать, – Джон приподнимает руку, на которой все ещё болтаются наручники. – Извини, забыл… – Шерлок оставляет его одного посреди кровати и Джон едва удерживается от того чтобы обхватить рукой свой вставший член. Шерлок возвращается минутой спустя, расстёгивает металлический браслет, но перехватывает руки Джона шёлковой лентой. Джон хмурится, но натыкается на непреклонный стальной взгляд серых глаз и не спорит, когда его запястья привязывают к спинке кровать. Шерлок с удовольствием оглядывает его и тянется к прикроватной тумбочке. Показывает баночку со смазкой и вопросительно смотрит. Джон кивает, прикрыв глаза, широко разводя согнутые в коленях ноги. Слишком давно у него никого не было, одна лишь война и он не уверен, что выдержит сейчас секс без подготовки. Шерлок придвигается ближе, не отрывая взгляда от лица Джона, проводит влажными пальцами по груди, темной линии волос, оглаживает член и спускается к ягодицам. Гладит большим пальцем яички. Отрывается и зачерпывает новую порцию смазки. Палец медленно кружит, обводя анус слегка надавливает и отстраняется вновь пока Джон сам не подается назад, стремясь усилить контакт. Шерлок чуть выжидает и проталкивается вперед на одну фалангу, назад и снова вперед пока Джон не выгибается с глухим стоном. Шерлок замедляет темп и, склонившись, обхватывает губами его член. Скользит по головке, пожимает языком к небу. Когда Джон, не сдержавшись, слишком резко вскидывает бедра у Шерлока сбивается дыхание и он в отместку слегка сжимает зубы, пресекая там самым даже малейшие мысли о возможности двинуться лишний раз. Шерлок замирает в таком положении давая время Джону успокоиться и выровнять дыхание, а потом заглатывает глубже и, не сбиваясь ни на секунду добавляет следующий палец. Джон вскрикивает, выгибает позвоночник, когда на мгновение резкая боль от растяжения смешивается с не менее сильным всплеском наслаждения от трения о простату. Он мечется, хватаясь за связывающую запястья ленту, сжимает зубы, но не может прекратить. – Хва… Хватит…– требует он, но Шерлок продолжает с равнодушным лицом наблюдать за своими пальцами погружающимися внутрь в размеренном контролируемом ритме. На потолке аляпистая лепнина, Джон цепляется взглядом за помпезный барочный орнамент, пытаясь хоть немного отвлечься, раздвигает колени как можно шире, бедра уже сводит от желания. Холодные глаза смотрят на него теперь не отрываясь, а вторая рука принимается оглаживать ребра, ключицы, сжимает сосок и Джон прилагает огромные усилия для того что бы хотя бы говорить членораздельно. – Шерлок…хватит. Ну, хватит, – Шерлок приподнимает его бедра, подкладывая одну из вороха валяющихся повсюду подушек и к пальцам добавляется третий. – Давай. Пожалуйста, чёрт возьми, пожалуйста… Джон продолжает шептать что-то совсем бессвязное, когда его губы накрывают другие, нежные и властные, с привкусом виски. Шерлок вынимает пальцы и, подхватив его под колени, медленно входит. Джон тяжело дышит широко открытым ртом, ему отчаянно не хватает воздуха, как будто входящий в него член вытесняет кислород. Он сжимает ленту в кулаках, так что начинает ныть простреленное плечо, но не отстраняется ни на миллиметр и подается на встречу, обхватывает Шерлока ногами за талию не позволяя увеличить расстояние между ними больше самого необходимого. Капли пота скатываются по вискам, движения ускоряются уже без намека на осторожность, только ещё глубже и ещё сильнее, до самого предела. Шерлок сжимает его член, двигает рукой в том же ускоряющемся ритме и Джон, вскрикивая, выгибает спину, выдыхает долго-долго пока голова не начинает кружиться, а в легких не начинает чувствоваться вакуум. Шерлок кончает следом и падает сверху, даже не думая отстраняться. Джон слышит бешеный стук сердца, но не может сообразить чьего, плечи ноют, а кончики пальцев начинает покалывать. – Эй… Шерлок поднимает на него сонные глаза и Джон выразительно шевелит кистями. Шерлок морщится, но свесившись под кровать, вынимает приличных размеров тесак. У Джона мгновенно пересыхают губы, а разум затапливает паника, и не то что бы она была иррациональной с учетом того что он видел не так давно. Шерлок, конечно, чувствует, как мгновенно меняется в комнате атмосфера. Джон прислоняется к изголовью, смотрит настороженными пустыми глазами. Шерлок разрезает путы и приставляет нож к горлу Джона. – Не нужно меня бояться, пожалуйста, – он перегибается через рукоять, целует, чуть сильнее вдавливая лезвие. – Страх раздражает. Джон секунду вглядывается в глаза, в которых за ледяным панцирем бушует безумие, а в его ушах оглушительно гремит слышимый сотни раз гимн нового мира и перехватив лезвие с не заточенной стороны он выворачивает нож из пальцев Шерлока. Откидывает куда-то не глядя и, опрокинув Шерлока на спину, целует его, жестко глубоко, смывая, соскабливая с себя налипшую грязь страха и памяти. Джон безучастно скользит взглядом по объёмным линиям, разбегающимся по потолку, считая вдохи и выдохи лежащего рядом мужчины. Долго ждёт пока его дыхание и пульс, чувствующийся сквозь соприкасающуюся кожу, успокоятся и подтвердят, что организм Шерлока вошёл в стадию глубокого сна. За время ожидания небо заметно посветлеет. Серое и безоблачное, с почти потухшими звездами, оно должно вскоре окраситься в розоватые тона наступающего рассвета. Джон переводит взгляд на Шерлока, на его плотно сомкнутые веки, мерно вздымающуюся грудь. С крайней осторожностью высвободившись из кокона простыней, он натягивает одежду и, беззвучно переступая по толстому ковру, отправляеться исследовать комнату. Тайник с оружием обнаруживается до абсурдного быстро. Разномастное оружие свалено неопрятной, поблескивающей металлом кучей на столике в углу комнаты. Перекинув через плечо автомат, Джон педантично выбирает Зиг-Зауер и проверяет в обойме патроны, чувствуя, как сталь теплеет в ладони, становясь продолжением руки, а в мыслях воцаряется привычная гулкая пустота. Джон оглядывается на свернувшегося клубком вокруг подушки Шерлока и медленно подходит ближе, пока колени не упираются в край матраса. Вытянув руки, он смотрит на бледную неподвижную фигуру. Дуло направлено точно в голову, палец лежит на курке. Вдох, второй, третий. Секунды скользят тягучие, острые. По виску скатывается капля пота, дыхание становится поверхностным. Джон сморит на темные локоны, на бледные губы и тени от ресниц, на линии ключиц и выступающие позвонки согнутой спины. В комнате душно, запахи металла и оружейной смазки расцветают в воздухе яркими болезненными цветами. Джон стоит столбом, не закрывая глаз, определяя ход времени по одним лишь новым песчинкам, появляющимся и жгущим внутреннюю сторону век. Напряжённые мускулы рук начинают дрожать, и он убирает палец с курка. Через секунду, тяжело сглотнув, Джон, отворачиваясь, опускает руки. Дверь открывается вовнутрь, а эффект неожиданности становится его лучшим союзником. Отработанным ударом, вырубив одного из охранников, он, направив пистолет на второго, качает головой, глядя на руки, потянувшиеся к оружию на поясе. – Не стоит, – Джон осторожно захлопывает дверь за спиной. Солдат кивает, поглядывая то на бессознательного напарника, то в конец длинного узкого коридора. – Не стоит, – повторяет Джон. – И кричать тоже. Что стало с людьми, захваченными несколько дней назад на границе? – Отправили за периметр. Мистер Холмс приказал сделать новые документы и перевезти туда, где будет безопасно. – Холмс?! Премьер-министр? – его изумление выдают только расширившиеся зрачки и пальцы, сильнее стиснувшиеся на рукояти. – Его брат. Мистер Шерлок Холмс. Джон кидает ошеломленный взгляд на закрытую дверь и экономичным ударом оглушает невольного собеседника. Короткими перебежками, прислушиваясь к каждому звуку, он пробирается по узким извилистым коридорам, по лестницам, через кухню к автомобилям на стоянке, к свободе. В доме на удивление тихо. Солдаты мирно спят, из охраны снаружи лишь пара часовых. Им не от кого прятаться или защищаться – они остались единственными хищниками и не дали остальным выбора, кроме как бежать. Джон со злостью хлопает дверью запасного выхода, зная, что звук заглушат амортизаторы. Пригибаясь и не оглядываясь, он бежит между машин к примостившемуся с краю внедорожнику с опущенными стеклами. Шерлок стоит, прислонившись к подоконнику, наблюдая за быстро отъезжающей в клубах пыли машиной. Перекатывает между пальцев незажжённую сигарету, привычно игнорируя настойчивый стук. – Сэр? – в комнату заходит Донован. – Дать на него ориентировку? Пусть пристрелят как собаку… – Нет, – Шерлок зажимает в губах фильтр и щелкает зажигалкой. – Сделай часовым выговор, а тем, что у двери выпиши премию. – За что? Они же… – Вон, – прерывает его Шерлок и указывает взглядом на дверь. Когда шаги уорент-офицера стихают, отрезанные захлопнувшейся дверью, внедорожник уже скрывается за горизонтом, растворяясь в безоблачном розовом небе, подсвеченном первыми солнечными лучами. Шерлок улыбается, рассеянно скользя пальцами по углам рамы. Сигаретный дым на мгновение повисает сероватыми извилистыми разводами и, истончаясь, исчезает, не долетая до распахнутого окна. – До встречи в Лондоне, мой дорогой Джон…