***
Утро добрым не бывает. Это выражение очень точно охарактеризовывает почти каждое утро в этой квартире, особенно когда Лизка заваливается домой. Очень редко это случается в трезвом состоянии. И практически никогда не бывает бесшумно. Как и сейчас например. — Чтоб тебя…! — это было самое цензурное из всей ее речи, которая была явно адресована какому-нибудь невинному косяку или предмету мебели, а может быть даже и полу. Бывало и такое. Медленно повернула голову в сторону и посмотрела на будильник. Четыре гребаных утра! А я так и не сомкнула глаз, слушая музыку. Ну хоть мысли перестали меня терроризировать. Просто решила действовать верным путем. Решаем проблемы по мере их поступления. Самое ужасное — пары начинаются в восемь. Еще целых четыре часа. Ну, хоть английского нет и на том, спасибо. — Морда алкогольная, ты угомонишься сегодня? — не выдержала я и, откинув наушники в сторону, слезла с кровати, ковыляя в сторону грохота. А посмотреть было на что. На кухне на полу распласталась моя наидражайшая подруженька в обществе кастрюль и разбитых тарелок. Первые пять раз — это было смешно. Остальные — грустно. — Ну, почему сразу «морда алкогольная»? — практически не заплетающимся языком вопросила Лиза, поднимаясь и подходя ко мне, обнимая косяк, как своего родного человека. — Иди дрыхни и это захвати! — в приказном тоне сказала я, протягивая уже заранее подготовленный стакан с водой и таблетки от головы. Чмокнув в щеку, Лиза поползла к себе в комнату, оставляя меня наедине с беспорядком.***
Убраться и одеться за полчаса? Могу, умею, практикую. Слоняться по городу следующие три с половиной часа? Ответ тот же. Бегать от преподавателя весь день, когда он с тобой хочет поговорить? Пф, запросто! Слушать нотации Киры, насколько я тупая? Это вообще само собой. Но начнем по порядку.***
Первую пару я благополучно просидела в какой-то прострации. Вроде спать и хотелось, но не слишком. Кира переползла к своему парню и его компашке, а я осталась сидеть на последнем ряду и бездумно пялиться в окно, размышляя о смысле жизни. Хотя, кому я вру? Мыслей в голове не было вообще. Просто хотелось спать. Так были пройдены и оставшиеся пары. Я даже курить не хотела, что было просто удивительным. Кира на меня смотрела так, будто у меня рога с хвостом выросли. Было какое-то странное чувство недосказанности, пустоты и даже меланхолии. Просто на все насрать. Вот настолько по боку. Но стоило показаться на горизонте знакомой каштановой макушке, как я просто исчезала, то есть начинала давать деру. Знаю, прятаться от проблем вообще не вариант. Но мне до одури страшно. Аж коленки трясутся, стоит представить какой-нибудь вариант развития событий. Хотя и бояться-то толком даже нечего. Дура дурой я. Честно, за весь день ему не удалось меня найти и выманить на разговор. Но ведь Давыдов-то мужик целеустремленный и упрямый? Но не задумываясь об этом, пошла на последнюю пару, коей оказалась история. Преподавательница так все монотонно рассказывала, что меня начало клонить в сон. Первые полчаса мне удавалось бороться с этим прекрасным во всех смыслах желанием, но все-таки сон выиграл, и я, положив голову на руки, задремала. Проснулась я от ласкового касания чьей-то теплой руки к своей шее. Не открывая глаз, прибывая еще в сонном состоянии, улыбнулась. Тепло и блаженно. Мне нравилось это прикосновение. И почему-то так не хотелось открывать глаза и смотреть на того, кто меня разбудил. Но все же женское любопытство победило и стоило мне распахнуть глаза, как взгляд сразу же наткнулся на букет, что лежал прямо перед моим носом. Белые и синие розы очень красиво сочетались и гармонировали. Еще не до конца отойдя от сна, как завороженная потянулась кончиками пальцев к мягким лепесткам, пройдясь по ним. Потом оторвала взгляд от букета и обвела взглядом пустую аудиторию, выпрямляясь на месте и оборачиваясь. Почему-то я даже знала, что это именно он. А может и не знала. Я знаю одно — я очень хотела, чтобы это был он. Потерла перебинтованную руку, не отрывая взгляда от серо-голубых глаз и сильно ущипнула себя, до дрожи боясь, что это все сон. Такого ведь не бывает, правда? Боль я, конечно почувствовала, но все равно. Вот он. Сидит передо мною и так нежно и тепло улыбается, что я не могу сдержать легкую и немного смущенную полуулыбку. Наверное, это единственный раз за все полтора года, когда мы не препираемся и не шутим. Просто сидим, смотрим друг другу в глаза и улыбаемся, как идиоты. Настоящие придурки. Перевожу взгляд за его спину и замечаю, как на улице уже потемнело, а в аудитории царит приятный и немного интимный полумрак. И как я раньше этого не заметила? Ума не приложу. — Надо поговорить, — спокойно без сарказма и издевки произносит Максим Олегович, так что я даже сомневаюсь, что это Давыдов сидит передо мною. Опять это чувство нереальности. Так, ведь не бывает? Верно? — Я слушаю, — также спокойно говорю я, не прерывая зрительного контакта. Самое смешное, что на мне все те же берцы на каблуках. Лиза так и не вернула мне мою обувь. Даже не сказала, где она. Несмотря на раненную ногу, пришлось их надевать и мучиться. Хорошо, что юбку я отрыла более-менее нормальную. — Не думаешь, что глупо и по-детски убегать от проблем? — задает вопрос Давыдов, беря в свои руки мою перебинтованную и поглаживая ее, вырисовывая на тыльной стороне большим пальцем какие-то узоры, отчего хотелось мурчать. Лишь бы не прекращал. Так ведь не бывает, да? Просто не верю. Хочу, но не могу. Так не бывает. — Ты весь день искал встречи со мной, чтобы сейчас сидеть тут и упрекать? — Насмешливо изгибаю одну бровь, продолжая улыбаться. — Ты ведь давно тут сидишь? — Давно, — кивает головой, смотря на мою ладонь, — ты такая милая, когда спишь, — нежно улыбается этот циничный суровый преподаватель, смотря на меня исподлобья. Просто не верю. Вот он сейчас такой нежный и добрый. А на парах вылитый Гитлер. Разве так бывает? Точно сон. Не иначе, — где ты так? — кивает головой практически невесомо на мою руку. — Криворукий рукожоп, — верно подмечаю я, усмехаясь, — я и ногу порезала нечаянно, — зачем-то добавляю я, лишь бы не прерывать диалога, лишь бы вновь и вновь слышать его голос. Кажется, я окончательно и бесповоротно влюбилась в этого деспота. Звучит, как приговор. — Горе луковое, — слишком ласково шепчет мужчина, прекращая вычерчивать узоры и просто легко сжимает ее, переводя взгляд на меня. Никогда раньше не понимала, когда в дешевых сопливых бульварских романчиках пишут, что взгляд может быть теплым и прям-таки наполнен любовью. Никогда подобного не видела и не понимала, как такое можно вообще понять и разглядеть. Но, черт, он смотрел на меня именно так. Тепло и с любовью. «Так не бывает», — эта навязчивая мысль продолжает маячить в голове. И я очень хочу, чтобы она не оказалась правдивой. — Зачем цветы? — задаю я один из интересующих меня вопросов, на что получаю легкую добрую ухмылку от препода. — Кое-кто мне нашептал, что тебе никогда в жизни не дарили цветы. Честно, я даже сначала не поверил, — по-доброму ласково говорил Давыдов. А к предыдущей мысли добавилась еще одна: «ОН таким быть не может». — Я запуталась, — честно признаюсь я. У меня уже не было сил о чем-либо вообще думать и гадать. Просто хотелось знать правду. И плевать, какой она будет. — Жаль, — тяжело вздохнул мужчина, отчего я резко и глубоко вдохнула, прикусив нижнюю губу. Почему-то сейчас я очень испугалась, что он отпустит мою руку и уйдет. Тогда бы я точно не сдержалась и разрыдалась, — потому что я никогда не запутывался, — продолжает Максим Олегович, нежно заправляя прядь черных волос за ухо. Сейчас просто переизбыток нежности, теплоты и вообще. Слишком хорошо, чтобы быть правдой. Если это сон и я проснусь, то не выдержу просто, — еще с первой встречи знал, чего хочу. И с каждым разом убеждался в этом все сильнее. — Почему ты никогда на меня не злился? — Не мог. Не могу. И не хочу. При первой встрече я сначала хотел на тебя накричать и укорить тебя за неуклюжесть. Но не смог. Просто посмотрел в твои глаза и злость сошла на нет. Не знаю, как это работает и почему. Но на тебя я злиться не могу и не хочу. Мне нравится злить тебя. Ты очень мило злишься. — Так не бывает. Это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Мне страшно, — на чистом немецком с томными и чуть грубыми нотками шепчу я, видя как он расплывается в широкой улыбке. — Я всегда знал, что ты знаешь немецкий. Всегда, — на том же немецком в ответ мне говорит, отчего внутри опять скручивается тугой узел возбуждения. От одного только этого голоса и языка. Черт, это вообще нормально? — Мне ректор сказал еще давным-давно. — К чему это все? — Ты мне нравишься. Очень. Да, это практически нереально и, возможно, глупо. Да, это все звучит будто отрывок из какой-нибудь сопливой мелодрамы или глупого романа. Но то, что ты делаешь, не осознавая, удивительно. Вносишь в мою жизнь спокойствие. Из-за тебя вся злость и плохие эмоции сходят на нет. Я уже давно задумываюсь, может ты и вправду ангел? Я просто не знала, что сказать. Сидела с открытым ртом и распахнутыми глазами, пытаясь понять, шутит ли он. У меня был чистый шок. — Ты… мой учитель, — только и смогла выдавить я, уже желая хлопнуть себя по лбу. Как глупо и неуместно это сейчас звучит. Он только склонился ближе ко мне, касаясь своим носом моего, так что я чувствовала его теплое дыхание на своих приоткрывшихся искусанных губах. Внутри приятно теплилось странное чувство. Не было никаких бабочек. Было удивительно легко и хорошо. Хотелось и плакать, и улыбаться. А еще хотелось его. Сейчас. Здесь. До ужаса хотелось. — Знаешь, что самое веселое? Изначально, я должен был вести немецкий. Но из-за того, что у вас не было преподавателя по английскому мне пришлось его заменить. Теперь же он появился и я со следующего года должен вести немецкий. И тут, ты. Переводишься в другую группу. Ну не судьба ли?, — весело и хрипло шепчет он в мои губы, а разум уже давно помахал ручкой на прощанье. Коленки аж трясутся от этого его немецкого. Просто поцелуй меня уже, Господи! Но нет. Он ждет, выжидает, наблюдает. Не торопится. С коротким грудным рыком не выдерживаю и сама его целую. Слишком уж хотелось почувствовать его губы на своих. Слишком хотелось почувствовать тепло его тела. Так давно об этом мечтала… И на те! Он сам пришел и признался мне в любви. Мечты сбываются? Тогда я самая счастливая в этом мире. Все выходит резко, пылко, страстно и вместе с тем томительно. Хаотичные полупоцелуи полуукусы, так что губы припухли и пульсируют. Нервные движения руками у меня, и точные у него. Резко кладет руки на мои бедра, скрытые тканью юбки, оглаживает их и поддевает снизу, одергивая и задирая юбку к верху, касаясь оголенной кожи, обжигая ее своими прикосновениями и легко сжимая, поднимая и сажая на парту, отчего удивленно охаю, чем он и пользуется, углубляя поцелуй, исследуя своим языком все внутри — оглаживает ряды зубов, щекочет небо и сливается с моим языком, пытаясь сделать поцелуй еще более глубоким и страстным, хотя казалось бы, куда еще больше. Становится очень жарко, будто неожиданно появилась температура и начало лихорадить. Прекращаю оглаживать его руки и плечи, скрытые хлопковой черной рубашкой, от которой немедленно хочу избавиться. Пуговицы очень легко поддаются и практически сами выскальзывают из петель. Он продолжает оглаживать спину, бедра, талию, иногда проникая под мою свободную рубашку, что до недавнего времени была заправлена в юбку. Поднимаю ноги и скрещиваю их за его спиной, притягивая к себе еще ближе. Сейчас было все равно насколько пошло задралась моя юбка, насколько я развратно сейчас выгляжу. Это было уже сумасшествие. Самое настоящее. Еще ближе, глубже. Как наркотик. Все время было мало. Рубашка его медленно, словно издеваясь, съезжает по покатым плечам, открывая вид на широкую грудь и крепкий пресс. Откидывая ненужный элемент в сторону, зарываюсь пальцами в волосы, массируя кожу головы коготками, изредка сжимая пряди в кулачки. Максим теперь сам хочет избавиться от моей рубашки и делает это в два раза быстрее меня. Не сильно церемонясь, резко сдергивает ее с моих рук и откидывает куда подальше, отрываясь от губ и спускаясь к шее, обводя черный контур татуировки-розы на шее, кусая кожу и оттягивая ее. Тихие стоны слетают с сухих приоткрытых губ, растворяясь в полумраке помещения. Последней на горизонте маячит мысль: «Лишь бы он додумался закрыть дверь». Но уже и она исчезает, куда подальше. Даже если сюда декан с ректором зайдут, мне будет плевать. Слишком долго этого хотелось, слишком желанно каждое малейшее прикосновение, от которого кожа будто воспламеняется. Между ног уже давно мокро, хоть выжимай, а узел возбуждения стал практически болезненным. Максим на пару мгновений отрывается от шеи и ключиц и поднимает на меня свой взгляд потемневших глаз, которые стали темно-серыми, стальными. Щелчок, и уже первый элемент нижнего белья совершил полет в дальний угол аудитории. Адреналин, смешавшись с возбуждением, обострял все чувства еще сильнее. Сначала он покрыл мою грудь влажными поцелуями, потом легонько вобрал один сосок, потянув и прикусив, срывая громкий стон, а потом зализал. То же самое Давыдов проделал и с другой грудью. Сил терпеть уже не было вообще. Хотелось почувствовать его сейчас в себе. И никак иначе. Зарывшись пальчиками в волосы, потянула наверх, заставляя оторваться и посмотреть мне в глаза. — Если ты, черт подери, сейчас не воплотишь в жизнь самую главную фразу, что говорил мне вчера, я лично тебя изнасилую, — угрожающе низко прорычала я хриплым голосом, получив в ответ не менее хриплый смех и легкий чмок в нос. Поняв всю «опасность» ситуации мужчина поспешно огладил внутреннюю сторону бедра, кружа рядом с кромкой чулок, но не касаясь заветного места, скрытого шелковой тряпочкой. — Что ты там говорил про чулки и стол вчера? — хрипло смеюсь я, тихо постанывая от его действий. — Я был прав. Ты охрененно смотришься в таком виде, — рыкнув, мужчина стянул трусики и, быстро разделавшись с собственными штанами, вошел в меня рывком, заполняя полностью. С губ сорвался негромкий крик. Было немного больно, все-таки воздержание приличное, но уже через пару медленных толчков, доводящих до исступления и изнеможения, я кричала и стонала от наслаждения. Все было просто идеально. Он идеально задевал все нужные точки, покусывал шею и играл с сосками, так что я уже давно потеряла связь с реальностью. Движения становились резче и размашистей, доводя до такой нужной и сладкой разрядки. Голос уже к чертям был сорван, а его гортанные рыки и хриплые стоны просто ласкали слух. Пара фрикций и оргазм настигает одновременно, так что перед глазами на секунду темнеет, а из горла вырывается откуда-то взявшийся вскрик. Давыдов изливается рядом на стол, продолжая тяжело дышать, расплываясь в глупой улыбке, как и я. — Мой ангел, — не без какой-то гордости в голосе шепчет мужчина, вновь вовлекая в крыше сносящий поцелуй.***
— Что? — хрипло и тихо ото сна говорю я в трубку, продолжая лежать на мягкой подушке, полностью обнаженная, укрытая мягким пледом. Глаза так и не хотят открываться, оно и к лучшему. На губах вновь начинает играть блаженная и счастливая улыбка, когда сзади на талию ложатся любимые руки, притягивающие к крепкой мужской груди, а на плече оставляют легкий нежный поцелуй. Я бы с радостью не брала трубку, если бы она не надрывалась уже битый час. Настойчивый выходит собеседник. — Ты где шляешься? — в привычной резкой и грубой манере начинает Лиза, а я уже десять раз прокляла свою неосмотрительность. Надо было посмотреть, кто звонит! — А что тебе можно, а мне нельзя? — все также сонно говорю я, балансируя на грани сна и реальности. — У тебя чего голос хриплый? — удивленно спрашивает подруга. — Представляешь, люди в четыре утра спят! — громко говорю я, теряя терпение, которое возвращает пара нежных поцелуев в шею и легкое покусывание мочки. — Просто скажи мне где ты? — У препода английского, отвали, — лениво отвечаю я, поворачиваясь в объятиях, сталкиваясь нос к носу с любимым мужчиной, который сразу же оттягивает и прикусывает нижнюю губу, срывая стон. — Так, не устраивай мне секс по телефону, — наигранно строго сказала Лиза, хотя я уже знала, что ее просто распирает от смеха, — что? Любовь? — Ага, любовь до гроба, отвянь, — резко отвечаю я и кидаю трубку, оказываясь прижата к Максиму, который сразу же вновь целует в губы, поглаживая бедра. Где-то на фоне еще несколько минут надрывается телефон, а потом и он стихает, позволяя тишине воцариться в комнате