Вкус ночи

Харкер лежал, блаженно вытянув худые долговязые ноги на потертом кожаном диване. Окна кабинета были плотно зашторены, только так он чувствовал себя более-менее комфортно. Он долгое время навязывал себе слово «безопасность». Чувствовать себя в безопасности - разве это не прекрасно, разве это не то, чего должно хотеться любому нормальному человеку, разве это не то, к чему стоит стремиться? Джонатан задавал себе этот вопрос с той самой ночи, когда брел по незнакомому лесу в компании луны и еще более ненадежных провожатых. Он каждой своей отравленной клеткой чувствовал их голод. Волки хотели жрать, их тяжелое отрывистое дыхание обжигало его руки, щиколотки, иногда ему казалось, что и горло тоже. Они давились слюной, но покорно вели его к назначенному месту. Пленник должен был добраться до ближайшей железнодорожной станции без приключений. Должен был быть «в безопасности». Харкера в очередной раз передернуло. Он больше не нуждался в этом ощущении, ему больше не нужна была безопасность, более того – она претила ему. Она давила на него могильной плитой, погребая под собой все остальные чувства. Кровь, не бурлящая страхом, желанием, адреналином, едва текла по его жилам. Лондон был стоячим болотом, скучным, вязким, однообразность жизни тянула на дно, а лицо когда-то горячо любимой женщины стало чужим и постылым. «Возможно, не так уж и горячо любимой…» - насмешливо пронеслось в его голове. Тот самый голос. Полутора годами ранее Джонатан Харкер непременно упал бы с дивана, снова заслышав его не в Трансильвании, а дома, в родной и милой сердцу Британии. Сейчас же он просто проигнорировал давно привычное наваждение. Он сам разговаривал с собой, мысленно подражая интонациям закадычного друга, своего ночного кошмара. Как выяснилось, в безопасности он был мертвее любого стригоя и плюс ко всему совершенно очевидно сходил с ума. Сходил, но никак не планировал останавливать этот процесс, хотя бы потому, что он казался ему необратимым. За полтора года сладчайшей свободы его жизнь так и не вошла в привычное русло. Что ж, он на это и не надеялся. Единственное, что удерживало его от петли – это жалость к ней, к Мине. Она была хорошей девушкой, в том самом правильном, классическом смысле этого слова. И его тошнило от этого. Теперь тошнило от того, чем он пленился изначально. Понимание этого пришло сразу на перроне. Он прижал ее к себе с такой силой, что, кажется, услышал треск ребер. Ему хотелось почувствовать снова… вернуть, оторвать от нее те самые эмоции, что он испытывал раньше, хотя бы от одного робкого прикосновения к любимой женщине. Чувство восторга, ничем не измаранного, чистого, совершенно обычного для всех влюбленных. Ничего этого не было. Не произошло. Стоило ли тешиться обманчивой надеждой. Ничего не будет, как прежде. Он стал другим, а она… она стала ничем. Их официальная помолвка через три дня. Словно в сказке. Все самые бестолковые события в них должны были произойти именно через три дня. Харкер ядовито усмехнулся. Он стал циничным и приобрел совершенно недопустимое для счастливого жениха колючее чувство юмора. Итак, через три дня циничный и совершенно равнодушный принц обручится со своей суженой, находящейся в самом счастливом неведении. Он будет улыбаться, он проявит столько нежности и заботы, сколько потребуется для того, чтобы она и дальше продолжала оставаться в таком же неведении. Она ни в чем не виновата. Она любит его, как и прежде. Она ждала его, отдавая письмам к нему самое ценное, что у нее было – душу. Сейчас Джонатан Харкер как никто другой понимал стоимость этого товара. Потерю своей души он ощущал глубоко, но уже не так болезненно. Еще в замке он добровольно отдал ее тому, кому она оказалась не по зубам. Стук каблуков по лестнице, торопливые женские шаги - во всем этом лондонский клерк безошибочно угадал легкость и желание как можно скорее ворваться в его мрачную обитель. Что ж, он готов распахнуть очередные милые объятия. - Джонатан, - дверь широко распахнулась, полностью подтвердив его мысли. На пороге появилась его невеста, впрочем, не задержавшись там ни полсекунды лишнего. – Милый, ты словно летучая мышь, право слово, - она деловито подлетела к окну и принялась раздвигать тяжелые темные шторы, которые с некоторых пор были его единственным спасением от гнетущей реальности. В комнату мгновенно ворвался приятный майский вечер. Никакого буйства красок, это, слава всем богам, был Лондон, но Харкер все равно болезненно сощурился, чувствуя себя на залитых солнцем альпийских лугах, это как минимум. Пара мучительных испепеляющих нутро секунд, и он привыкнет. - Мина, - она надел на себя счастливейшую из улыбок. - После этой Трансильвании ты прямо-таки влюбился в сумрак, - она встала на цыпочки, воюя с антрацитово-серой бархатной шторой. Отвратительный цвет для кабинета, но ему нравился. – И эти шторы, - она очаровательно наморщила носик, - ума не приложу, как ты решился их купить. Он инстинктивно улыбнулся шутливому упреку. Она не была капризной, жеманной, глупой. Нет. В сущности ей было все равно, какие шторы висят в его кабинете, какие брюки на нем надеты, какой доход и жизненные перспективы они будут иметь, когда поженятся. Выбор и последнее слово всегда оставлялся за ним. О ней нужно было заботиться. Что ж, это ему подходило. Возможно, забота о близком существе придаст его дням хоть какой-то смысл. Он не шибко надеялся, однако и выбирать было особенно не из чего. - Прости, дорогая, - в тон ей проговорил Джонатан, - я надеюсь, что когда здесь появится миссис Харкер, она все поменяет по своему вкусу, на который я всецело полагаюсь. - Миссис Харкер, вот как, - лукаво протянула Мина, и по ее щекам разлился девичий румянец. – Не знала, что у вас есть невеста, - она иронично покачала головой. - Есть, и давно, - Харкер глубоко кивнул, стараясь держаться как можно веселее и непринужденнее. Интересно, протянет ли он так всю жизнь, играя в такую вот незамысловато-убийственную игру, где проигравший неизменно тот, кто не в состоянии ответить на чувство? - И как вы ее находите? – не унималась без пяти минут миссис Харкер. - Она… - Джонатан вдруг почувствовал, как слова застряли у него в горле, в буквальном смысле. Язык словно одеревенел, став к тому же в несколько раз больше. Казалось, он едва помещался в рот, грозясь удавить своего хозяина, закрыв ему дыхательные пути. «Она – это пыль, пепел на ветру, дунь, и нет ее…» - он с болью сглотнул. Это было… а вернее сказать, не было… на этот раз голос не был его фантазией. Он понял разницу так отчетливо, что едва удержал себя от истошного крика. Чужое присутствие липко коснулось его сознания. С издевкой, насмешливо, нарочито небрежно, словно высмеивая само существование этого самого «ничтожного» сознания. Мгновение, и он скрючился от острой боли под ребрами, словно его сжали чьи-то неестественные по силе объятия. Это были субъективные ощущения, природу которых он прекрасно понимал, но от этого было не легче, а еще хуже. Осознание собственной беспомощности… страх. - Джонатан, – Мина бросилась к нему, опускаясь на колени рядом с диваном. – Что… что с тобой?! – ее внимательные серые глаза отчаянно искали хоть какой-то ответ, вглядываясь в побелевшее лицо жениха, в его лоб, мгновенно покрывшийся испариной, в его руки, которыми он обхватил себя так сильно, что начал задыхаться. Она обняла его, пытаясь ослабить эту ужасающую хватку. Он не реагировал ни на ее слова, ни на ее прикосновения. На ее попытки ослабить его боль, он отвечал хриплым стоном. Казалось, его голос теперь принадлежал кому-то другому. - Я позову врача… - она было поднялась с пола, но он удержал ее, совершенно не своим движением схватив за плечо. Слишком тяжелая рука, цепкое, пугающее прикосновение скрюченных от боли пальцев. Что же с ним такое? Эпилепсия… подцепил какую-нибудь дрянную лихорадку в этих Карпатах?.. – Почему, почему ты мне ничего не рассказываешь? – вдруг неожиданно для самой себя выпалила молодая женщина, давясь слезами. Она знала, чувствовала, что что-то с ним произошло «там», в той странной, слишком уж затянувшейся поездке, о которой он упорно молчал, говоря, что и рассказал бы, да не о чем. Что-то действительно плохое… ужасное. И теперь он страдал, мучился, а она даже примерно не понимала, как ему помочь. Осознание собственной никчемности всегда болезненно, в особенности, когда дело касается близких и любимых. – Я позову врача, Джонатан... потерпи немного, - мягко повторила она и снова попыталась подняться, чтобы быть ему хоть чем-то полезной. Врач… конечно же, что она еще могла? - Мне не нужен врач, Мина, - тягуче произнес Харкер, словно пробуя ее имя на вкус. Мина застыла перед ним, не в силах двинуться с места от охватившего ее ужаса. Это больше не был он, ее Джонатан. Это была немыслимая, омерзительная пародия, почему-то показавшаяся ей знакомой. От этого становилось еще страшнее. Она невольно отпрянула от своего жениха, но тот металлически схватил ее за подбородок, медленно притягивая ее лицо к своему. - Как же давно я мечтал посмотреть на тебя так близко, - он жадно облизал сухие воспаленные губы. Женщина вздрогнула от отвращения. - Джонатан, прошу тебя… - еле слышно позвала она, едва ворочая языком. Какое-то время он просто смотрел на нее, удерживая ее подбородок в своих пальцах, вдруг ставших сухими, жесткими и очень холодными. На его лице застыла совершенно незнакомая любопытная ухмылка, от которой бросало в дрожь. Кроме того, этот чужой ей человек практически не моргал, а в его глазах читался физический... животный голод. Он вдруг представился ей огромным волком, нависшим над ней, над ее плотью в каком-то темном, лишенном жизни и дыхания лесу. Она глубоко вдохнула его затхлый, тинистый запах. Вдохнула полной грудью, чтобы понять… Чувство реальности стремительно сменялось предсмертной тоской. Она больше не могла контролировать бурный поток слишком быстро перемешивающихся друг с другом ощущений. Ей не хватало воздуха, словно он держал ее не за подбородок, а за шею. Наваждение… все это наваждение… - Не бойся меня, - его голос полностью, до краев заполнял и комнату, и ее сознание. Он звучал отовсюду сразу, словно мрачный церковный орган. Наваждение… все это наваждение… - Скоро мы узнаем друг друга получше, - он притянул ее к себе, коснувшись ее губ чужим, властным поцелуем, от которого пахло болью, злобой и обреченностью. Все эти чувства как одно камнем легли на ее сердце. Она и представить себе не могла, что поцелуй с любимым человеком, с будущим мужем мог быть таким. Он болен. Сильно. Теперь она знала это точно. Теперь она сделает для него все, что в ее силах. Она осторожно обвила его шею руками. Он вздрогнул всем телом, а затем отбросил ее от себя с такой силой, что она, отлетев назад, сшибла стоящий по центру комнаты кофейный столик. Стоящий на нем фарфоровый сервиз с дребезгом полетел на пол под не менее громкий звук стремительно захлопывающейся двери. Он бежал от нее, а она не знала, имеет ли право бежать следом.