explosions, hon, explosions everywhere

— Мистер Хреновый-музыкальный-вкус. Киришима странный. В его комнате ступить некуда, — повсюду гантели, тома сёнен-манги, фигурки Crimson Riot, наушники и напульсники, но в папке c музыкой на ноуте — какая-то херня. Ну, правда, — Бакуго не узнает ни одну группу, по-хозяйски копаясь в корневом каталоге и читая его переписки в WhatsАрр. Иногда попадается что-либо стоящее, — Бакуго быстренько скидывает на свой телефон и уничтожает следы преступления. Хм. Киришима кичится своими мускулами, пиздит боксерский мешок, когда злится, способен часами наматывать круги по стадиону, а сам слушает Fall Out Boy и Broken Social Scene, — Бакуго чует подвох и ловит след, натыкаясь на подраздел БАКУГО ЗАКРОЙ МОЙ НОУТ. Разумеется, делает наоборот. Там, наверное, несколько тысяч его фоток, — спящего, злого, сонного, в школе и в общаге, с едой, с довольным Киришимой, с орущим Киришимой, просто с Киришимой, на Киришиме и под, их сэлфи, фотки с рандомным деревцем у ворот U.S.J., с учебниками по истории и английскому, даже одна с Черноглазкой, какие-то коллажи с переплетенными пальцами и прочим ванильным говном, — м-да. Соблазн бросить хотя бы скрин в конфу класса велик, но Бакуго лучше скинет все себе и будет подъебывать и шантажировать его до бесконечности, — если Киришима первым начнет, конечно. Киришима по традиции начинает, — врывается в комнату лесным пожарищем, дышит зубной пастой и швыряет на кровать пакет с бичкой и кит-катом. Ровно за миг до этого Бакуго закрывает ноут так быстро, что над его головой даже будто бы появляется светящийся ангельский нимб поверх рогов дьяволенка, и рыжий дурачок ничего не замечает, — опять целует его щеку и лезет ближе. Сегодня вторник, и шибко ничего делать и не хочется, и время как-то летит, — наедине быстрее. Бакуго скроллит Твиттер и Инсту и думает, как бы так его спровоцировать прилечь рядом, чтоб остаться ни при чем, пока Киришима на полу листает наверняка похабный журнальчик, привалившись спиной, — и, когда ему резко приспичивает включить «музыку хоть», Бакуго напрягается и пропихивает его захлопнутый ноут глубже под подушку. Файловый менеджер он клознуть не успел. — Дай сюда, — он выхватывает киришимин айфон и с серьезным видом шарится в проигрывателе, — а сам хмурит брови и немножко нервничает. Выбирать не из чего, и Бакуго врубает предпоследнее, — боже, обрыгаться можно. А Киришиме явно нравится, и Бакуго вздыхает, — Бакуго готов потерпеть пять минут и девять секунд. Он смотрит, как Киришима отбивает ритм по бедру, постукивая пальцами, как беззвучно подпевает, как на последних словах откладывает журнал и втекает на кровать, к нему. Он из сорта на-повтор-пока-не-стошнит, поэтому инди крутится на репите, — Бакуго уже не против: Киришима берет его руки в свои, и перебирает строчки, и сглатывает. Бакуго различает в сизых вечерних сумерках вафельную крошку от кит-ката у уголка его губ и тянется к нему одновременно, — уже трудно от накопившегося за интернатуру желания целовать его. Целовать. Киришима случайно приминает айфон и включает коленом Placebo, моментально руиня настрой, — и пару мгновений они просто смотрят друг на друга в темноте, а потом Бакуго закатывает глаза и бьет его подушкой. У Бакуго в голове всплывает странная аналогия с той сценой из ебаной «Русалочки», — только его припизднутый Ариэль напротив сам перевернул лодку и все похерил. Это невозможно.

***

(22:50) Red Riot: Бакуго БакуГО бАКУГО (22:51) Red Riot: КАЦуки Кацу ки! (22:52) Red Riot: Кацукиии Кацуки. (23:18) kingofexplodokills: да хули тебе надо то??? и кто тее блять разрешил по имени меня звать (23:18) Red Riot: что делаешь (23:19) kingofexplodokills: дрочу и вообще отвали Он готов спорить, что Киришима его сообщения в принципе не читает, — он слышит топот из коридора и глубже кутается в одеяло. Киришима. Все Киришима. Кому еще хватит (не хватит) мозгов доебывать его и в итоге вломиться в его комнату снарядом буквально спустя полчаса, как они на пустом месте разосрались в пух и прах? Вот-вот. Бакуго шмыгает носом и не поворачивается к нему, — в некоторой степени даже хочет, чтобы Киришима закрыл дверь с той или другой стороны и либо зашел уже, либо катился нахер отсюда. К своим ненаглядным друзьяшкам, да. Нет, Бакуго не ревнует, вы что. Блять, нет. Сука. — Солнце, — мягко окликает его Киришима, закрываясь-таки на щеколду и опускаясь на постель, — у Бакуго сердце екает и бьется влево-вправо. Он никогда не признается, что неправ, но даже ему долго думать не надо, чтобы испытывать вину. — Извини, — то ли вопросительно, то ли робко журчит Киришима сквозь полуощутимое прикосновение к плечу через одеяло, — Бакуго хочет схватить его, натурально схватить, связать и закрыть здесь, с собой, только вдвоем, кормить его кит-катом, пока обратно не полезет, и слушать с ним его недоинди-эмо-хуйню. Бакуго хочет дотронуться до него в ответ, но гордость душит его, давит и держит крепко, — пока он ее не переваривает окончательно. И вцепляется в подол киришиминой футболки так, что костяшки пальцев белеют, немеют, — ему станет лучше, уже становится, когда Киришима зашвыривает тапки под койку и залазит к нему в тепло. Они оба сходятся во мнении, что без одежды целоваться приятнее и полезнее, — боже, Киришима делает его таким мокрым и сверху, и снизу, и шмотки его валятся сиротливо на пол, и волосы его щекочут нос и щеки, и руки его повсюду, и губы его на вкус потрясающие, и Бакуго словно и не целует, а жрет его, и не замечает, что первым отпихивает одеяло и тянет его на себя. Вообще Бакуго это заслужил. Ну, ему так кажется. Киришима отстраняется и пялится, — очень странно даже для него. Большие глаза его практически светятся в темноте, и он вдруг наклоняется ниже. — Ты чё? — до поперхнувшегося Бакуго вдруг доходит, «чё»: Киришима тоже возбужден, и легко касается губами его груди, и проводит по животу заостренным кончиком языка, и замирает меж его расставленных ног. На миг поднимает горящий взор, — Бакуго с трудом сдерживает желание подкинуть таз ближе к его лицу, ближе, но Киришима понимает без слов: Киришима сжимает его бока и миллисекунду собирается с мыслями. На лобке Бакуго вчерашний порез от станка, — руки-то из жопы, но у него есть оправдание: он никогда прежде этого не делал. Киришима сводит брови и дует на ранку, — по бедрам Бакуго поднимается острый спазм, и он почти пропускает долгое «ммх», стоит Киришиме длинно лизнуть его кожу и стиснуть ладонью член. — Соси уже, блять! — цедит сквозь зубы он, готовый под землю провалиться с такого срама, — Бакуго Кацуки нечасто просит. Как бы никогда. Ну, задыхается от удовольствия он еще реже, а ведь Киришима под собой все чувствует: Киришима прекращает пытку, заводит его бедра за свои плечи и лижет горячо, влажно, ниже, еще ниже, — Бакуго выгибается дугой и зажимает его голову коленями. Это так классно, и так стыдно, и так приятно, что он заорал бы, если б не тентакля через еще одну комнату. Киришима исходит тягучей слюной, и осторожно ласкает его, и мягкие кончики его пальцев то и дело проходятся по припухшим краям, — Киришима осыпает прикосновениями и засовывает в него указательный, затем средний. Как ни странно, Бакуго даже за, — охуенно, блять, Киришима-а, — во рту у него жарко и тесно, и Бакуго толкается вверх, хватая его руку на своем боку, и бьется, и помирает, и кончает вспышкой, взрывом, фонтаном, — с двумя пальцами в заднице, раскрасневшейся рожей и пиздецом вместо сознания. Киришима плюется и кашляет, и фыркает, и вытирается, медленно приподнимаясь, и у него живот тоже в сперме, — Бакуго просто обнимает, атакует его ротик третий раз за вечер, урча, — все-то у них не по-человечески. Целомудренные поцелуи, ха, ха-ха. Еще не хватало. Киришима очаровательно смущается, закрывает глаза ладонью: Бакуго нависает над ним и вылизывает его лицо, — прям вылизывает, пока не остается ни запаха яблок, ни вафельных крошек, ни привкуса хлорки на губах, ни растерянности и шока в его выражении. Прижимает к себе малость грубовато, — плечи еще трясутся, и его всего колотит, — и тыкается в сгиб его шеи с оттенком «ну ладно». Когда пятью минутами спустя Киришима встает с кровати, чтобы хоть трусы надеть и попить водички, все еще голый Бакуго ныряет под одеяло и двигается к стенке. Бакуго понимает, чего теперь ему хочется. В мыслях у него истребителями пролетают строчки той самой песни.