Фотоальбом номер десять

      Они вновь поругались. В принципе, ничего удивительнов этом не было. Он — Свин, она — Птица. Естественно, Сандер ненавидит этого поганого капралишку всей душой, ненавидит это треклятое место, ненавидит эту дурацкую метку, держащую её здесь, словно в клетке. Да и Уильям, понятное дело, не булочка с сахарной присыпкой — подгадить этот урод может так, что всю жизнь вспоминать с содроганием будешь. Но…       Стелла фыркает, вжимаясь в подушку. Она не должна находить компромиссы! Не должна оправдывать вражеского солдата. Она вообще, по факту, ему ничего не должна, а всё что их связывает сейчас — чёртова "магическая" метка, доставшаяся по чистой случайности и желанию злодейки-судьбы на поле боя! От стыда горят уши. Быть повязанной со Свином… омерзительно.       Его нет уже больше недели, но метка не исчезает, не тускнеет — жив, скотина. Гораздо больше Сандер сейчас волнует собственное самочувствие. Начинают проявляться первые симптомы Привязки на расстоянии и чем дальше, тем круче, выше скоро будет только закат. Хэлмит явно пустился во все тяжкие, рванув на самый дальний фронт, как и обещал. Хочется придушить альбиносую мразь своими руками — Серая Метка в этом случае будет хотя бы не просто тяжёлым бременем на всю оставшуюся жизнь, но и своеобразным военным трофеем, показывающим, что она не прогнулась, выстояла. Забавно. Интересно, как сейчас самому Уильяму? Так же тяжело ли протекает его Горячка в ночных окопах и самое главное, как он выкручивается из этого? Думает ли о ней, стоя на посту или как всегда уйдёт в мысли о своём, устремив в никуда пустой взгляд малиновых, неестественных глаз? (Неестественных, как и он сам...) Или же Билл просто опять, раз за разом снимает напряжение новой бессмысленной бойней, берсерком влетая в птичьи ряды, не замечая ни боли, ни ран? Идиот. Имбецил. Урод. Свинья. Дурак… Шуршат простыни чужой кровати.       Она читает его книги. Листает чуть пожелтевшие страницы, старательно скользя указательным пальцем по строчкам, каждый раз неосознанно задерживаясь на замусоленном уголке страницы, с какой-то болезненной нежностью обводя то место, что не раз растирали между собой подушечки чужих противно-длинных пальцев. Пока что это единственный способ не думать о своём хэндкаффе. И Стелла ныряет в чёрно-белое буквенное море с головой, плавает среди истрёпаннных тусклых обложек и дышит чуть пыльным ароматом страниц, как вторым воздухом.       В какой-то момент она находит за рядом зачитанных до дыр ветеранов своеобразный кармашек, где хранится удивительно хорошо сохранившаяся стопка книг. Они ужасно пыльные и из общего ряда затёртых корочек своих бумажных собратьев выделяются откровенно; не такие потрёпанные, как остальные, они выглядят почти как новенькие — Хэлмит почти не читал их. Это становится её роковой ошибкой, ведь главный жанр здесь — романтика. И Стелла зачитывается, по привычке, погружаясь в каждое из произведений с головой. В какой-то момент она, вдруг, с ужасом понимает, что на место главных героев уже спокойно ставит себя. Ей действительно нравится думать, что настанут когда-нибудь такие времена, где не будет, ни разногласий, ни войн между их расами, исчезнут руины городов и деревень и даже хэндкаффы, чьи жизни были разрушены по воле случая, смогут спокойно, рука об руку прогуливаться по тихим аллеям с кипарисовыми деревьями и маленькими арочками, овитыми плющом или виноградом. Быть может тогда жизнь и впрямь будет идти совсем по-другому? Она со спокойной душой сможет жить и здесь, стаям будет проще понять и простить её, возможно они и сами захотят стать частичкой этого удивительного зелёного мира и будет добрее даже Уильям…       Бред. Какой же это, чёрт возьми, бред!       Сандер откидывается на подушку, шумно выпуская воздух сквозь стиснутые зубы. В позе морской звезды и с открытой книгой на лице, она лежит ещё очень и очень долгое время, даже успев задремать на каких-то пару мгновений. Ей чудятся его руки… Именно от этого Птица и подскакивает, словно после кошмара. И ключевое слово здесь, увы, словно. Тяжело признать, но спустя столько дней, Стелла всё-таки начинает скучать. Её мучает бессоница — нет прикипевшего сопения над ухом, она всё чаще ругается себе под зубы на кухне — приелось готовить на двоих, но от блюд, растягивающихся на несколько дней уже тошнит, по привычке вылетает из душа уже спустя минут пятнадцать — с квотой этого проклятого города она привыкла управляться и за десять. Всё это кажется таким нормальным, естественным, что Сандер и впрямь становится страшно.       Дни тянутся медленно, как сироп. О похождениях этого урода не знает даже родной брат. В городе о Билле ни слуху, ни духу , но не сереет метка. И сдаётся Стелла уже в первой половине четвёртой недели...       Домашняя хэлмитовская футболка непомерно велика и Птичка сама про себя отмечает, что стоит лишь подколоть рукава с вырезом, да найти подходящий шнурок для пояса и она со спокойной совестью может выходить в этом балахоне, как в платье. Пока что Стелла ограничивается лишь наглыми похождениями в этом чуде только по всему дому. Спать приходится тоже у Шлемофона в комнате, буквально утопая в запахе своего хэндкаффа.       Доходит всё, в конечном итоге, до того, что Сандер методично начинает анализировать причину их тогдашней ссоры, вспоминая все факты и аргументы, приводимые обеими сторонами. И вот тогда стыд разыгрывается уже не по-детски. Начинался этап морального самокопания…       Как и ожидалось, на пороге он появляется весь потрёпанный и разбитый. В прямом смысле слова. На Хэлмите почти нет живого места, но это почему-то не мешает ему укоризненно стрельнуть взглядом на выцвевший принт собственной футболки. Воцаряется неловкое, напряжённое молчание; он старательно прячет глаза, хмуря брови, а она лишь кусает губу, переминаясь с ноги на ногу. Он ищет оправданий, медля с ответом. Стелла подбирает лучшие из извинений, что скопились в голове за пару месяцев…       В конечном итоге, первый шаг в этот раз делает она, и Уильям даже давится собственным вступлением, когда Сандер в три коротких шага и одно нежное объятие разом выбивает все мысли из головы и воздух из лёгких. Стоя, уткнувшись в его куртку, Стелла уже было и не надеется на какой-либо ответ или вообще взаимность, а потому удивлённо вздрагивает, когда через пару минут вокруг неё нелепо сжимаются чьи-то конечности. До Шлемофона доходит-таки смысл этого жеста, хотя реакция его до сих пор остаётся немного странной.       На круги своя всё начинает приходить аккурат в тот момент, когда Сандер открывает было рот для начала гневной тирады, но тут же осекается под усталым, почти умоляющим взглядом. Поэтому приходится ограничиться лишь гневным запихиванием непутёвого капралишки в его же прихожую и постоянным, почти статичным ворчанием во время набора ванной. Хэлмит же реагирует на происходящее поразительно спокойно, иногда тихонько посмеиваясь над очередной забавной репликой своего хэндкаффа или её неуклюжими попытками дотянуться до слишком высоко стоящих предметов на полке. Правда, сравнительно стабильный настрой сбивается моментально, стоит Птичке преспокойно стянуть с себя футболку. Стелла даже усмехается подозрительно лукаво, упираясь в тёплый бортик ванной. Прямо у него перед носом. Глаза у Шлемофона круглые-круглые, кажется, что вот-вот из орбит выскочат.       В принципе, ванная на двоих не была такой уж редкой для них практикой, но Уильям продолжает краснеть, как ребёнок, старательно пытаясь не смотреть ниже сандеровских плеч. Увы, сказываются прошедшие два месяца и сдаётся Шлемак уже минуте на пятой, чем пернатая погань незамедлительно пользуется. Хотя Билл и не против. Минуту спустя он вдруг понимает как же это чертовски приятно, когда кто-то другой, уже почти родной и близкий, бережно обрабатывает самые труднодоступные раны, мягко очерчивает недавно снятые швы и считает сколько на этот раз рёбер ему второпях сращивали в очередном окопе. Восхитительно.       В гостинной ждёт кружка чая и множество незнамо откуда взявшихсся подушек. «Куда хочу, туда и трачу! Своим трудом скопленные, не лезь!» — говорила она. На что-то важное грозилась всё спустить она. Ну-ну. Этот его ехидный, почти злорадный взгляд поверх фарфоровой кромки Стелла чувствует уже спиной, не глядя, запустив в наглую рожу одной из пресловутых подушек. Не попала.       Пока греется вчерашнее рагу, Стелла торопливо капается по шкафчикам в поисках свежих бинтов и хотя бы парочки пластырей. И не дай бог, этот говнюк оставил аптечку там, где оставил в прошлый раз. Естественно, она оказывается именно там. А потому, на верхние полки шкафа Стелла смотрит страдальчески-обречённо, почти с ненавистью. Ещё больше пакостей жизнь преподносит лёгким намёком на некомпетентность единого стула покрыть это самое расстояние от пола до заветной аптечки. Зловеще стоящую за дверью табуреточку Стелла проклянула в тот день трижды, свою блистательную логику и умение строить планы — трижды в кубе.       Колоссальная шаткость табуретки оказывается неоспорима в первые же двенадцать секунд. Забавен в этой ситуации факт, что к разрушению хрупкого баланса приводит совсем не она. Отклоняется от своей траектории Сандер толи в тот момент, когда начинает бурлить и убегать дурацкое рагу, толи в тот момент, когда на кухню заходит этот альбиносый засранец с пустой кружкой и по понятным причинам. Заканчивается всё очередной разбитой тарой, в лице несчастной кружки, ушибленным сандеровским локтем, подгоревшим мясцом и смачной ссадиной на шлемниковском плече.        Уже в гостинной, с заклееным локтем, пошатнутой гордостью и горящими щеками, Стелла бинтует его со свирепостью полевых медиков в момент паузы между вражескими атаками. Уильям молчит, лишь по-дурацки ухмыляясь, всё шире и шире с каждым слоем йода вокруг ран, с каждым новым оборотом бинта, с каджым её тихим чертыханием. Когда же необработанными остаются лишь лицо, а чёртовы хэлмитовские смешки переходят уже в откровенное хихканье, срывается Сандер моментально, в полной красе демонстрируя знаемнитую Птичью злость. Правда у Хэлмита и самого оказывается козырь в рукаве, а точнее её собственная оплошность, умело взятая на вооружение противоположной стороной.       Блаженной судорогой всё сводит за доли секунды и Стелла даже ослабляет хватку, неверяще глядя на хэндкаффа. Уильям самодовольно улыбается, нежно прижимаясь к чужому плечу и Сандер вспыхивает словно пучок сена под зажигалкой, когда эта сволочь залихватски "дарит" накопленное за месяц напряжение, бесстыдно транслируя всё до последней капли через проклятую метку. Вот же урод. Хотя, признаться честно, месть его явно удалась, перевыполнив план на добрых сорок процентов, это точно.        Сандер скулит, бесстыдно прогибаясь и ёрзая на острых коленях, пока чужая рука по-хозяйски оглаживает бедро, приподнимает край футболки так предусмотрильно ей одолженной. Умно, умно. Она краснеет, сминая пластырь в руках, но вырваться не пытается, да и не собирается вовсе, лишь намертво впиваясь в обивку дивана и машинально сводя колени. Хэлмит злораден, но удивительно милостив и почти не играется: движения плавные, но ритмичные, иногда сопровождаемые лёгкими дразнящими ласками свободной руки. Птичка же буквально тает, под конец вообще совсем не стесняясь ни собственных стонов, ни самого хэндкаффа. Не мудрено, что заканчивается всё достаточно быстро и ярко.        Стелла фыркает, тяжело опираясь на кофейный столик, тщетно пытаясь привести дыхание в норму. Уильям улыбается, блаженно и самодовольно, демонстративно вычищая каждый палец, не пропуская ни единой капли и довольно облизываясь. Вот же урод.       Тяжёлый, гневный взгляд Шлемак-таки выдерживает, даже бровью не дёрнув. Птичка сдаётся, злобно чертыхнувшись в последний раз, с размаху вжимая новый пластырь в острую скулу, лишь бы не видеть это проклятущий довольный оскал и торжество в малиновых глазах. Когда же и эта попытка стереть ухмылочку с хэлмитовского лица не оканчивается успехом, в ход идёт тяжёла артиллерия. Шлемник под таким агрессивным натиском спокойно сдаётся, послушно разрешая отыгрываться на себе сколько душе вздумается, сам ненавязчиво спускаясь с извинениями. Моральное удовлетворение уже получено и это главное. Да и что не говори, а Принцесса прекрасна, когда густо краснея, прячет лицо в сгибе локтей, наивно веря, что с такого удобного ракурса ему не видно как она жмурится и сладко улыбается от удовольствия, кусая губы…