***
Кому-то, как думал Стас, повезло. Их соулмейт находится или дохуя километров от них, или же был рядом. И они были не просто рядом, а в сердцах друг друга. Просыпаются вместе, завтракают, целуются, любят друг друга, засыпают в одной постели, обнимаясь и вдыхая родной запах. А вообще, в этом чёртовом мире не повезло никому, ведь по-настоящему любить можно только одного человека. Раз и навсегда. Или же не любить никого. И что же, по-вашему, лучше? Не чувствовать такого прекрасного чувства, как любовь, когда бабочки порхают в животе (у Конченкова скорее там зоопарк открылся), душа поёт, а в глазах детский блеск, хоть и после это может легко превратиться в дикую боль, и появляется чувство горечи в грудной клетке, блеск в глазах гаснет, превращаясь в солёные слёзы, а видеть родного тебе человека равняется с болью, словно тонким лезвиям проводят по коже, и сидишь такой, как Стас сейчас в метро, смотришь тупо в стену, в окно, или закрываешь глаза, а в голове внутренний голос не может перестать ныть об одном и том же человеке, это как слушать одну и ту же песню, раз, эдак 67. Но так же ведь можно не чувствовать ничего. Пустота, вероятно, Стас не знает. Он такого не ощущал, и, наверное, с самого рождения был влюблён в одного человека… Что же лучше, пустота или чувство любви, при этом имеющее тонкую грань с чувством боли? Стас не знал, честно. Он не чувствовал это отсутствие любви, ибо носил свою влюблённость в хрупком сердце. Он не может судить, что же лучше. Сейчас Конченков сидит в вагоне метро, направляется на студию, где его уже ждал Лавров и Фадеев. Он не обращает сейчас внимание на слишком громкий звук поезда, на болтовню счастливых, и не очень, людей, его мысли заняты, как и всегда, в принципе. Парень почти всегда молчал, лишь только слушал. Из-за молчаливости есть время подумать о многом. И Стас думает. Думает о родственных душах, наблюдая за молодыми, да и не только, парами. Вот темноволосая девушка, лет двадцати пяти, рядом с парнем своего возраста, а у обоих вены малинового оттенка, и такие яркие, что аж глаза режут. Вот парень и девушка, подростки ещё, стоят целуются, а вены-то у них разного цвета. Напротив Стаса сидит пара в возрасте, им по пятьдесят уже, и выглядят они печально. Вены женщины уже давно чёрные-пречёрные, а у мужчины вены цветом голубого летнего неба. Русоволосый поднимает рукав чёрной толстовки, оголяя руку. У него вены хорошо выражены, не однотонные, даже странные немного. Такие редко встречаются. От кисти идут переплетающиеся полоски кораллового цвета, чуть выше они светлеют, а после темнеют и превращаются в цвет тёмно-фиолетовых фиалок, и вновь переход от цвета к цвету, под конец они становятся тёмным небом в трубочке, готовым перед штормом. Матери всегда нравился его цвет, друзьям и подругам, но не Конченкову. Нет, это выглядело бы довольно мило, необычно, если бы не приносило столько горечи и боли. Если бы у его лучшего друга, человека, который доверил бы ему свою жизнь, с которым они поднялись с самых низов, не был бы такой же цвет. У Лаврова вены ещё более вспухлые, и как же он ими гордится. Он считает это ужасно красивым, всегда их показывает всем, ищет свою родственную душу. Стас не понимает, как этот дятел ещё не понял, что его друг и есть его соулмейт, ведь они почти всегда рядом. Вены-то становятся ярче. А вообще, и слава Богу, что ещё не догадался, так будет лучше, хотя бы потому что Стас знает, что Игорь никогда не полюбит его. Конченков прячет свои руки, никогда не рассказывал ни Игорю, ни Диме, какой у него цвет, как бы они не старались узнать. Однажды они даже напоили парня, но тот всё равно как-то выкрутился из этой ситуации, после же парни просто забили на это, мол, не хочет, ну и больно надо. Стас привык. Тупо привык к тому, что приходится каждый день страдать от не взаимной любви, терпеть стеб Игоря и его близость (Пимп и сам не знает, что хуже). Ему приходится терпеть ту же Диану. Нельзя было сказать, что он ненавидит её и всё тому подобное. Девушка не виновата ни в чём, это лишь ревность. Она проходит так же быстро, как и появляется. Наверное, Стасу просто завидно… Он прекрасно знает, что Игорь не может любить её (Босс вообще не может никого любить), от этого действительно было легче, но Конченков завидовал ей. Она каждый день просыпается в объятьях мужчины, принимает его поцелуи, слышит приятные слова от него… А что остаётся Стасу? Дружеская болтовня, иногда можно было пивка выпить, концерты и общая работа. Да, является лучшим другом человека, которого любишь и жаждешь всем сердцем не так уж и плохо, но сука… больно… Стас выходит на своей станции, неспеша бредёт до студии, натянув на голову капюшон, и опустив голову. После чего заходит в привычное рабочее место, где молча снимает ветровку и плюхается в родное кресло. Надевает балаклаву, которая скоро станет второй кожей. Как же поначалу она бесила парня, а после он её полюбил. Она скрывает его лицо, не очень-то нравившееся самому Стасу. Скрывает его эмоции. Под ней он становится холодным, скептическим Пимпом, а не Стасом Конченковым, влюблённым в мудака, одним словом который может сломать его внутренний мир. — Здорова! К парню подходит Дима, протягиваю руку в знак приветствия, и улыбается, так широко и ярко, точно сможет заменить солнце своей улыбкой. Пимп ответно протягивает руку, но вот тебе нежданчик: его резко тянут на себя, от чего он чуть не падает с кресла, выронив телефон из рук. Ебаный Фадеев тут же задирает его рукав, взглядом каре-зелёных глаз в вены разных оттенков. — Я так и знал! — радостно вскрикивает Дима, довольно улыбаясь, напоминая мартовского кота, Конченков же отпрыгивает, обратно распустив рукав, и смотрит с шоком, перемешенным с испугом. Сказать, что он в ахуе — ничего не сказать. — Какого хуя, блять?! — повышает тон Стас, не отводя взгляда. Дышит глубоко, словно пробежал километров десять без остановки. — Ой, да ладно тебе! — плюхается брюнет на золотой диван, — Тут только дебил не поймёт всё, — спокойно говорит, точно о погоде, пока Стас не понимает, как точно реагировать. Его раскрыли. Всё узнали. Теперь он пропал. Пимп в шоке садится обратно, сгибаясь в животе, накладывая на лицо руки. Как он мог упустить этот момент? — Да не парься, — Дима улыбается, встаёт с дивана, подходя к парню и кладя ладонь на хрупкие плечи, — Я не скажу Игорю, если ты не хоче… — Чего не расскажешь? — появляется Лавров в дверях, привлекая к себе внимание парней. На лице как обычно улыбка, в руках спортивная сумка, хранившая в себе весь секрет Босса и Игоря. Там лежала шуба, корона и другая поебень. — Нам пора начинать съёмку выпуска! — быстро переводит тему Фадеев, и, хлопнув в ладоши, идёт на своё место оператора, пока Игорь кидает подозрительный взгляд на Стаса, который в свою очередь едва не дрожит от страха, скрывает взгляд, опустив голову. Всю первую половину дня, проходящую в работе над новым сезоном, Стас сидел, как на иголках, ловя редкие взгляды Игоря, а паранойя не оставляла парня, шепча ему на ушко, мол, Лавров всё теперь знает. Ему пиздец. Перерыв. Гость общается с Фадеевым и прочими людьми, Стас сидел в телефоне, читая ленту в вк, а Игорь встал с места, потянувшись. Заебёшься сидеть на одном месте несколько часов. — Эй, пидор, — обращается к Стасу. Опять наверное доебаться хочет, скучно, чё Конченков поднимает взгляд больших глаз, цветом уюта и шоколада. Сейчас там можно смело заметить вопросительность. — Ты когда-нибудь покажешь нам вены свои? — сердце попускает удар, — Интересно всё-таки, — Босс садится на подлокотник дивана, скрещивая ноги, после чего скидывает с себя аксессуары, оставаясь только в шубе, — Мм? Стас облизывает тонкие губы, принимая тяжесть в сердце, и понимает, что рано или поздно надо это сделать. Надо показать ему цвет своих вен. Но не сегодня… Слишком страшно узнать реакцию. Слишком страшно быть отвергнутым. — Потом как-нибудь, — встаёт Пимп, натягивая лёгкую улыбку. Легонько хлопает мужчину по плечу и быстро удаляется из помещения, решив покурить на улице и перевести дух. Вечером, когда Стас уже размяк на кровати, поставив рядом только что сделанный кофе с молоком на тумбочку, включив сериал на ноутбуке и решив, что этот вечер он проведёт спокойно со своим верным другом Одиночеством, без ненужных мыслей, от которых болит голова, как звонок, оповещающих о гостях, заставляет вздрогнуть. Конченков поднимается не сразу, но убедившись, что ему точно звонят в дверь, все-таки встал, направляясь к источнику звона. По пути он быстро погладил Шанель, которая тоже не ожидая гостя, выскочила со своего уютного места и направилась к двери с хозяином, плетясь под ногами. Пимп взглянул в зрачок, и сердце задрожало, когда он увидел Лаврова, оглядывающегося расслабленным взглядом по сторонам, и качающегося из стороны в сторону от скуки. Конченков, набрав в прокуренные лёгкие воздуха, вперемешку со смелостью, открыл дверь. — Привет, бро, — накинулся с объятьями Лавров, на что глаза Стаса уширились, и он лишь похлопал мужчину по спине. — Что ты тут делаешь? — спрашивает с удивлением, заметив в руке Игоря пакет с банками. — Мы друзья или кто? — поднимает густые брови мужчина, скидывая с себя кроссы и куртку, и Стас только заметил, что он стоит в одной футболке, и тогда парень быстро вскакивает с места, вихрем мчась в комнату, где накидывает кофту. — Ты куда убежал, пиздюк? — на пороге появляется Игорь. Стас просто пожимает плечами, и тогда Босс прыгает на кровать, по-хозяйски разместившись, улыбается, выкладывая бутылки пива на тумбочку, — Ну что, бухнем? Конченков тяжело вздыхает. Ночь обещает быть не скучной. Но парень все-таки садится рядом, взяв одну бутылку. — Оооо, это по-нашему! И тогда Стаса вдруг озаряет, и он понимает, что это все не просто так. Игорь опять поссорился с Ди, это знакомо. Даже очень. До боли. Дыхание вдруг сбивается, когда он все осознает, а сердце заныло. Конченков смотрит теперь лишь только с натянутой радостью, но вряд ли что-то можно скрыть от близкого человека, с которым ты уже столько лет. — Что-то не так? — спрашивает Игорь, поднимая вверх одну бровь. — Ты поссорился с Дианой? Голос сухой, немного дрожит, как бы Пимп не пытался это скрыть. Лавров поджимает губы, отводя взгляд. Конечно, как Стас и предполагал… Парень тоже опускает взгляд, после чего не мигая разглядывает рисунок на своей кофте. Ему хочется кричать. Твою мать, как же редко такое бывает с ним. Это чувство под ребрами, когда ничего не остается, что раз кричать. Забиться в истерике бы, как ребёнок, не получивший своё. Плакать, забившись в угол, поджав ноги, и цепляясь пальцами в волосы. Кусать кисти рук, стараясь перебить моральную боль. Но что же делает Стас? Да ничего. Сидит, смотрит на кофту. На изображённого на ней льва, думая о том, что же чувствует Игорь? Ему неприятно, или больно? Он явно не любит Диану по-настоящему, как Стас Игоря, но это не значит, что она не может стать кем-то родным. — Я с ней расстался. Резкий взгляд глаз цветом какао врезается в Лаврова, и тот делает глоток пива, смачивая горло. Конченков особо наблюдает за тем, как пухленькие губы касаются горлышка тёмной бутылки, и парень прикусывают губу, не в силах оторваться, а после взгляд опускается ниже, на хорошо выраженный кадык. И Стас отворачивается, чуть краснея. — Почему? — Она нашла своего соулмейта, — с горечью сообщает Лавров, не двигаясь, как и Стас. Они оба сидят в тишине. Знал бы ты, кто твой соулмейт… — А ты? — вдруг бодро спрашивает Конченков, и сразу замирает, поняв, что спросил это очень резко и довольно громко, — Ты бы хотел найти своего… Соулмейта? — добавляет сдержаннее. Лавров поднимает на друга добрый взгляд, и слегка улыбается. Русый парень вновь осознаёт, насколько дорога эта улыбка, и как же она, блин, согревает душу в похожие осенние вечера, когда на улице холодно и льёт печальный дождь. — Я и сам уже не знаю, — с губ срывает нервный смешок, — Однажды мать сказала мне, что ты чувствуешь любовь к своему человеку с самого рождения… Блять, проблема в том, что я ничего, кажется, не чувствую, — голос грустный, но тон создавал ощущение, что мужчина рассказывает забавную историю. Конченков едва не вздрагивает. Не дышит. Слишком больно дышать, ведь на грудь давят невидимым булыжником. — Ты? Конченков вскакивает с кровати, осознавая, что тело бросает в дрожь. Ничего не чувствую… Слова бьют по сознанию, после чего по сердцу. — Прости, я ща… Стас почти что бежит в ванну, где закрывает дверь на замок. Поворачивается к зеркалу, разглядывая себя, и понимая, что щеки уже влажные. И ему стыдно за эту слабость. Он подходит к раковине, опираясь после на неё руками, и смотрит себе в глаза, пытаясь там найти какие-то ответы. После истерика… Всхлипы срываются с тонких губ, и парень включает воду, лишь бы Игорь не услышал. Плечи вздрагивают, а все тело бьёт дрожь. Он пытается дышать, правда, но это невозможно. Ком мерзко встаёт в горле. Ничего не чувствую… Вот бы удариться головой об стенку, так, чтобы эти слова исчезли. Забылись, как страшный сон. Конченков чувствует, что ноги уже не держат, и оседает на пол, а после ржет, стирая влагу ладонями. Ржет и вновь плачет. Какой он жалкий. Слабый. Просто идиот, влюбившийся в лучшего друга. И как же больно. Стук в дверь заставляет сердце вздрогнуть, а бодрость вновь течь по венам, и парень встаёт, слишком резко. — Ты там помер, Что ли? —Если открылся не смей ни о чем жалеть, пусть будет небо ближе ко мне на треть, Пусть будет солнце лучше на нем сгореть, чем задохнуться.