Чего не хватает?

Виктор не делает ничего, о чем можно потом пожалеть. Виктор идет напролом, как танк, как молния бьет, пока всё вокруг не вспыхнет искрами, пока не останется глубокая черная воронка или обгорелый ствол скрюченного дерева. Возможно, Юри впору сравнить себя с таким вот погорелым растением, черным и еще более беззащитным, чем раньше, без густой листвы, без цельной крепкой коры. Впору занервничать от того, что Виктор его совершенно обнажил. Сначала духовно, затем физически. А затем еще более духовно. Они делят один футон на двоих у широкого панорамного окна. Шум моря, крики чаек, янтарное вечернее солнце сквозь нависшую зелень деревьев. Всё как надо. И даже больше. Час назад Виктор стонал. Стонал, как в первый раз, как в последний, как «ещё, ещё, сильнее, Юри, сильнее». Он ждал их совместного выходного. Они оба ждали. Горели в жаре. Чтоб потом гореть друг в друге. И всё бы ничего. Особенно с приятным изгибом бледной поясницы. С родинкой на правой ягодице и влажными светлыми ресницами, с которых будто снег сыплет в самый прозрачный зной. А ещё чувственные теплые губы, с жадностью готовые принять в себя в любой момент, обласкать шелковым языком, увлажнить слюной, чтоб затем сразу в горло — глубоко и до упора. Всё бы ничего. Однако чего-то не хватает. В околосумеречной тишине монотонно трещат сверчки неистощимым шумом, тихо жужжит вентилятор на потолке. Обнаженную спину, съехавшую лопатками с постели, трет напольный мохнатый ковер, пока сверху спит некий русский фигурист. Пристроил на животе голову, по-собственнически обняв, мирно сопит. Глаза под тонкими веками иногда движутся во сне. Зароешься в мягкие волосы рукой, а мерное дыхание почти не собьется, только рот раскроется немного шире. Может, Виктор — это не молния, а фатальная для земли комета. Прелюдия к самой жизни. Она убивает, чтобы создать плодородную почву и место для свежих побегов. Ярких, сочных, совершенно неожиданных. Но чего же не хватает? Юри треплет спящего за ухом, тот немного морщит нос, утыкается носом в живот. Дыхание перехватывает, когда тёплый выдох скользит прямо так, по голой коже, когда и одежды нет. Нигде. Ни у кого. На пробу надавить на макушку «Ниже иди», и в живот глухо замурчат «Юррррри», искря уже проснувшимся взором меж локонов густой челки. Затем уж вовсе погружают язык в изгиб пупка, влажно обводят, тормоша всевозможные нервные окончания. Без промедления припадают мокро к внутренней стороне бедра, и остается только выстанывать, зажмурив глаза — «Виктор, Виктор» — потому что снова приходится гореть, кожа краснеет и обугливается, ведь нежная, мягкая, а втягивают её в рот с силой, со смаком. Рука дергается, но Виктор, прочитав намерение, отхлопывает ладонь в сторону — «Нет, так не пойдет» — и сам обхватывает наполовину твердый ствол. И каждый раз — как в первый, как в последний, как «Ах!» и «О-о-ох», стоит широко облизать бедро внутри, чиркнув зубами, одновременно с нажимом оглаживая набухшую головку умелой рукой. Ноги берет дрожь, пятки упираются в пол, а губы обкусаны, словно кому-то еще есть дело до вашего шума. Тебе-то точно уже нет. Не успеваешь опомниться, как с последним поцелуем в коленку, сверху оказывается тёплое со сна тело, ресницы дрожат, рот красный. А дрочить чужой член не перестает. Стираешь слюну ему с гладкой щеки, чтоб прильнул к ладони, потом гладишь костяшки пальцев, скользящие неторопливо вверх-вниз. Вверх-вниз. Он что-то неразборчиво болтает на смеси из трех языков, но оно уже не важно, ведь слитным движением приподнимается и заводит член к себе за спину, трется об уже крепкий стояк задницей, почти скуля. Но скулить Виктор себе редко позволяет. Вместо этого, ещё растянутый, грациозно насаживается. С первой попытки. Как настоящий чемпион, как профи. Профи по тому, как трахать Кацуки Юри. Как взять и не отдавать. Безвольный стон повисает в душном ароматном воздухе. Виктор качается, елозит, притирается, дыша часто и поверхностно. Шумит и бьется на чужом теле, будто вынутое из грудины сердце. Пульсирует в руках, плавится и сам плавит, сжигая до угольков. Особенно своим ритмом — быстро вверх, медленно вниз, пока румянец на шее и груди не станет ярче. Пот течет со лба и застилает Юри глаза, челюсть напряженно сжата. Не его уже берут, а он Виктора, крепко держа за талию, одними лишь уверенными толчками бедер. Бледную кожу коленей Никифорову трет ковролин, а кожу ладоней — чужие колени. Выгнулся в пояснице назад, словно изящная хрупкая птица. Горло обнажено, грудь торчком и ходит ходуном. С очередным толчком неожиданно для себя Юри гортанно стонет. Чего не хватало? Понятно, чего. Любви. В оргазме их сокрушает одновременно. Слипает потом и спермой тела. Никифоров грохается со своей высоты, подминая длинной тушей, легко и устало посмеиваясь. Благодарно кусает за плечо. Эй, Виктор. А любовь-то у нас есть? «Конечно», — ответил бы он. В объятья сна Юри падает словно в бездонный колодец, сжимая льнущее навстречу тело. Виктор накрывает обоих клетчатым пледом, чмокает в лоб. А Юри сопит. Юри думает про кометы, про молнии и деревья. Про любовь, которая оставляет укусы на самых беззащитных местах. Про вечера на ковролине и выходные безо льда и холода. Думает, что ему повезло. Что надо наконец признаться Виктору в своих чувствах. Но потом. Утром. Пока только крепче обнять можно.